Вечером кофейня наша опустела. Лишь пятеро или шестеро эмигрантов прихлебывали кофе. Я присоединился к ним. Все были не в настроении. Разговоры, начавшись, тут же сами собой увядали.
Позже возник князь. Пододвинул стул к моему столу и без приглашения сел. Заказал вина.
- Выпьем за Россию? - неожиданно предложил он. - Что-то сегодня народу мало. А где Ботев? - с напускным безразличием поинтересовался князь.
- Уехал, - спокойно ответил я.
- А Флореску?
- Тоже уехал.
- Далеко? - заволновался князь.
- В Галац.
- Вы не ошибаетесь?
- При мне нанимали пролетку.
Князь задумчиво уставился в середину стола, встал.
- Пойду, - сказал он. - Что-то ночью мне плохо спалось.
- Весна, всем не спится, - посочувствовал я.
Меликов помедлил ради приличия и удалился. Так и не довелось нам с ним выпить за Россию. В тот вечер, слава Богу, он исчез для меня навсегда.
Несколько дней до меня не доходили никакие новости. Я коротал время за чтением. От книг меня оторвал Ангел.
- К деду?
Он кивнул, и я поспешил в типографию.
Паничков покусывал усы.
- Посадили нашего Христо, арестовали в Галаце.
- Так он действительно уехал в Галац? - удивился я.
- А зачем ему врать? - пристыдил меня Паничков. - Христо вранья не терпит.
- Что же делать? - разволновался я. - Ехать в Бухарест, искать хорошего адвоката?
- Христо сам себе адвокат, - возразил Паничков. - Все образуется.
Паничков прищурился. Он, показалось мне, хитрил, но я так и не разобрался, знает ли он больше того, что говорит.
Вскоре он сообщил, что Ботев переведен в Фокшаны, в более надежную тюрьму. И опять посоветовал ждать дальнейших вестей.
И вести не замедлили прийти. Хотя и не оттуда, откуда я их ожидал. Меня вызвали в полицию.
Разговаривал со мной полицейский чиновник, смазливый мужчина, больше похожий на актера, чем на полицейского.
- Павел Петрович, я - следователь Бибулеску. Позвольте поинтересоваться, вы давно живете в Румынии?
- Около года.
- Извините, и что вас здесь у нас держит?
- Мне нравится Румыния.
- Простите, а что вас привело в Браилу?
- Желание ближе познакомиться с бытом и культурой вашей страны.
Он задал еще несколько вопросов и, наконец, тот, который его интересовал, надо полагать, больше других:
- Вы встречались здесь с господином Флореску?
- О да!
- И давно с ним знакомы?
- Несколько месяцев.
- А где познакомились?
- В Бухаресте.
- Что его привело в Браилу?
- Не имею понятия.
- А чем он здесь занимался?
- Ни малейшего представления.
- Но вы же знакомы с господином Флореску?
- Как с завсегдатаем кофейни, в которой мы оба бывали по вечерам.
Мой собеседник посмотрел на меня с укоризной:
- У нас к вам просьба. Не проедете ли вы со мной в Фокшаны? Господин Флореску содержится в фокшанской тюрьме. Это опасный преступник. Русское правительство требует его выдачи, и мы хотим возможно точнее установить его личность.
Я подумал, что раздражать румынскую полицию не стоит, и согласился на поездку в Фокшаны.
Всю дорогу я мучительно думал о предстоящем свидании: надо или не надо узнавать Нечаева и не поврежу ли я чем-нибудь Ботеву, ведь их часто видели вместе. Признать Флореску - подтвердить догадки полиции. Не признать рискованно, найдутся люди, которые уличат меня. Я терялся, не зная, как мне поступить. Узнать - Нечаева разыскивает царская охранка, его отправят в Россию, где его ждут каторга или смертная казнь. Но... ведь я уже сказал, что знаю Флореску. Скажу, что это не тот Флореску, которого я знаю, когда приведут Нечаева. А если Нечаев признался, что знаком со мной? И все же я склонялся к мысли, что лучше Флореску мне не узнавать.
Фокшаны понравились мне меньше Браилы - совсем захолустный городок. Но фокшанская тюрьма, массивное двухэтажное здание, где содержались преступники со всей Восточной Румынии, украсила бы и более цивилизованный город.
В тюрьму нас пропустили без труда, проводили в канцелярию. Бибулеску оставил меня на попечение начальника тюрьмы и на некоторое время исчез. Пока он отсутствовал, начальник тюрьмы занимал меня разговорами о собаках, он оказался любителем комнатных собачек.
Бибулеску появился с извинениями.
- Я надеюсь на вас, - сказал он. - Сейчас принесут.
Принесут? Если он избит или ранен, почему бы меня не отвести к нему?
Унылый надзиратель внес в комнату и поставил передо мной обитый серебристой жестью сундучок с металлической ручкой на крышке.
- Узнаете?
- Нет, - обескураженно ответил я.
Бибулеску пытливо взглянул на меня.
- Знаете, что в нем находится?
- Откуда? - пожал я плечами.
Я и в самом деле не знал, что находится в сундучке.
Бибулеску откинул крышку. В сундучке лежали слесарные инструменты: отвертки, стамески, плоскогубцы.
- Орудия для взлома, вот что это такое, - сказал Бибулеску, глядя мне в лицо, вздохнул и приказал надзирателю: - Привести!
Его ввели два надзирателя...
Ну какой же это Флореску?! Это же Меледин. Из русских революционеров, обретавшихся в Браиле, он, пожалуй, был мне симпатичнее других. Интеллигентный человек, подобно мне, находившийся под обаянием Ботева.
Ботев меня с ним и познакомил:
- Николай Филиппович Меледин. Революционер, социалист, милый человек, вы понравитесь друг другу.
И вот такая неожиданная встреча. Почему его приняли за Флореску? Меледина я сразу решил не узнавать. Тем более что его задержали с орудиями для взлома.
- Вы знакомы? - обратился ко мне Бибулеску.
"Нет" уже чуть было не сорвалось у меня с языка. Однако успел заметить, что Меледин вдруг усиленно заморгал. Веки его опускались, поднимались и опять опускались, явно что-то сигнализируя мне. Меледина, надо понимать, почему-то принимали за Флореску, но он просил меня отвечать "да".
- Да, - сказал я. - Мы знакомы с господином Флореску.
- Вы уверены, что это господин Флореску? - спросил Бибулеску.
- Мы выпили с ним не одну чашку кофе, - объяснил я. - Это тот самый господин Флореску, с которым я знаком почти год.
Бибулеску задумчиво посмотрел на меня, потом повернулся к Меледину и неожиданно завопил:
- Для чего вам понадобились эти инструменты?
- Я же говорил уже, хочу открыть в Галаце слесарную мастерскую, спокойно отвечал Меледин. - Нужно же мне как-то зарабатывать на жизнь.
- Какую еще мастерскую, голодранец!
- Слесарную, господин хороший...
Бибулеску, совершенно выведенный из себя, пнул сундучок носком ботинка и заорал надзирателям:
- Увести!!!
Меледина увели, а сундучок так и остался посреди комнаты.
- Подпишите протокол опознания и можете отправляться на все четыре стороны, - сказал Бибулеску. - Я задержал Флореску, и вы подтверждаете, что это Флореску, - теперь следователь чувствовал себя обескураженным, - но это не тот Флореску, который нужен русской полиции!
Нечаев появлялся и исчезал на моих глазах с ловкостью иллюзиониста. Я порадовался за него, хотя лично мне он был несимпатичен.
По возвращении в Браилу я отправился в типографию.
Паничков испытующе глянул на меня:
- Далеко вас возили?
- В Фокшаны, в тюрьму.
- На очную ставку?
- Полиция хотела, чтобы я опознал Флореску.
В голосе Паничкова прозвучала тревога:
- И вы... опознали?
- Опознал. - я не удержался и спросил: - Но ведь это же не Флореску?
- Вы же сами сказали, что опознали Флореску.
- А настоящий, ну, тот, другой Флореску?
- Не понимаю... Но это не важно. Пока же мне поручено передать, что вы можете возвращаться в Бухарест.
...И я вновь очутился у Добревых. Йорданка и Величка встретили меня как родного. Все в моей комнате находилось на месте. Верхняя одежда - на вешалке, белье постирано и выглажено, книги аккуратно сложены, обувь начищена и поставлена у стены.
