- Дело революции важнее этих баб! - заорал Нечаев.

- Но вас завтра же заберет полиция.

- И не подумает, - дерзко бросил Нечаев. - Если бы мы тронули румын, тогда другое дело, а на эмигрантов они и не обратят внимания.

В руках одного из спутников Нечаева появился нож, и он завертел им перед моими глазами.

- Ну что ж, смерть женщин будет из-за твоего упрямства.

- Черт с вами!

Я указал глазами на пояс.

Спутник Нечаева подпорол холст и передал сторублевки руководителю, тот небрежно запихнул их в карман.

- Так-то лучше.

Нечаев что-то сказал своим подручным, один из них задул лампу, и незваные гости бесшумно исчезли.

Я ослабил веревки, освободил руки и кинулся на половину Добревых. Женщин я нашел запертыми в чулан при кухне.

Чуть свет я побежал к Ботеву. Будить его мне не пришлось, он уже сидел за столом и работал.

Ботев нахмурился и, похоже, рассердился.

- Это я виноват перед вами, - сказал он со свойственной ему прямотой. Вчера мы разговаривали с Нечаевым, и я обронил, что вы предлагали мне деньги. Не волнуйтесь, я все улажу.

Вечером в доме Добревых затренькал звонок. Я пошел открыть дверь, женщины идти побоялись.

Похоже, передо мной стоял один из вчерашних визитеров.

- Заберите, - пробормотал он, сунув мне в руку небольшой сверток, и поспешно удалился.

Я вернулся в дом. мои хозяйки встревоженно смотрели на меня. успокоил их и развернул сверток, в нем оказались экспроприированные у меня кредитки.

При первой же встрече я поблагодарил Ботева за благополучную развязку злосчастной экспроприации. В ответ он засмеялся.

- Недоразумение, - сказал он, не то утешая меня, не то оправдывая Нечаева. - Сергей Геннадьевич не разобрался и причислил вас к сонму богатых обывателей.

- А вы не находите, что такая экспроприация сродни воровству?

Ботев отрицательно покачал головой.

В то лето я часто встречал Ботева вместе с Нечаевым. Память ненадежный инструмент. Встречи с Нечаевым, несомненно, выветрились бы из моей памяти, не будь они связаны с Ботевым. Их близость продолжала удивлять меня до крайности.

Ботев был бескорыстен. Он ни в чем не преследовал личных целей. Нечаев был его полной противоположностью. Из него всегда выпирало желание занять первое место.

Как-то я не удержался и вновь спросил Ботева:

- Убей меня Бог, мне непонятно, что связывает вас с Нечаевым.

- Я не возьмусь осуждать революционера, - горячо возразил Ботев, - если он ради достижения великой цели не брезгует недозволенными средствами.

Я не стал спорить, хотя и сейчас мне кажется, что Нечаев хотел забрать мои деньги вовсе не ради великой цели, а для собственных надобностей.

Через несколько дней я столкнулся с Нечаевым у Каравеловых. Он не часто бывал в этом доме, стараясь меж болгарских эмигрантов держаться в тени.

Это было обычное сборище - по сути, споры за чашкой кофе, а иногда и ссоры, которые умело гасились приветливой и умной хозяйкой. Нечаев сидел в углу и, точно сыч, настороженно посматривал на спорщиков. Мне было любопытно, как он поведет себя после своего ночного визита.

- Добрый вечер, Сергей Геннадьевич, - поздоровался я с ним.

Нечаев холодно посмотрел на меня и не ответил.

- Вы, кажется, изволите сердиться на меня, господин Нечаев?

- Меня зовут Флореску, - недовольно пробурчал он в ответ. - Бонифаций Флореску.

Отвернулся и как ни в чем не бывало потянулся за чашкой кофе.

Да, в самообладании ему нельзя отказать. Впрочем, чего больше в этом самообладании - высокомерия или презрения, еще вопрос. Он хотел меня ограбить, и он же меня презирал!

А вот к Ботеву людей притягивало. Я встречал его у Каравеловых, в "Трансильвании", у него дома и всегда чувствовал его расположение. Никогда он не давал мне понять, что я пришел не вовремя, что отрываю его от дела, что он не склонен к разговору.

Русских эмигрантов я сторонился. Сторонники чистоты политических воззрений, они только и делали, что враждовали между собой. Народники побаивались социалистов. Социалисты презирали народников. Я предпочитал держаться болгар.

В Бухаресте я вел жизнь рантье: бродил по кофейням, почитывал газеты, попивал винцо, прислушивался к спорам... Ко всему еще я был сравнительно богат. Николай Матвеевич слал мне установленный оброк, и я всегда имел возможность накормить своих знакомых обедом и ссудить небольшими деньгами.

...Фланируя осенним днем по Бухаресту, я вознамерился зайти к Ботеву, хотя и не очень надеялся его застать: у него всегда были дела, в которые я не был посвящен.

Мы встретились у калитки, Ботев опять куда-то спешил.

- Я не могу уделить вам много времени, - извинился он. - Уговорился встретиться с Нечаевым.

- С Флореску, - улыбнулся я.

- С Флореску, - согласился Ботев. - Но вы-то знаете его настоящее имя.

- Он сам поправил меня, когда я назвал его Нечаевым.

- Сергей Геннадьевич убежденный конспиратор, - подчеркнул Ботев.- Он даже заподозрил вас в сотрудничестве с русской охранкой.

Губы мои задрожали от оскорбления.

- Это естественно, - успокоил меня Ботев. - Полиция следует за ним по пятам, ему всюду мерещатся сыщики.

- Поэтому он и прячется за вашу спину?

- А за чью же спину ему еще прятаться?

- По-моему, он не способен на дружбу.

- Вполне возможно, - согласился Ботев. - Дружба для политика - опасное чувство.

- Что же вас связывает?

- Нечаев - революционер, - повторил Ботев определение, которому он, как я понял, придавал исключительное значение. - Его энергия не может не восхищать...

Так, за разговором о Нечаеве, мы дошли до Лейпцигской улицы.

- Я в "Трансильванию", а вы? - спросил Ботев, заранее, по-моему, уверенный, что я откажусь ему сопутствовать.

Мне действительно не хотелось встречаться с Нечаевым.

- А я к Фраскатти, - поспешил я подтвердить догадку Ботева, назвав дорогое и скучное кафе.

...В другой раз Ботев зазвал меня к себе: тут уж ему самому почему-то захотелось поговорить о Нечаеве.

Они познакомились два года назад в Измаиле. Ботев учительствовал в болгарской школе. Их свел случай, знакомство длилось недели две. Друг Бакунина и Огарева, с полученной от них субсидией Нечаев возвращался в Россию на революционную работу.

Год спустя до Бухареста дошли слухи, что Нечаев находится в Швейцарии. Ботеву удалось прочесть два номера "Колокола", изданного в Женеве Огаревым вместе с Нечаевым. Говорили еще о каких-то прокламациях, распространяемых Нечаевым, но прокламации эти до Ботева не дошли.

Тем временем агенты царского правительства в поисках Нечаева рыскали по всей Европе. Нечаев скрывался в Лондоне, в Брюсселе, в Париже. Ускользать от полиции становилось все труднее. Весна 1871 года была на исходе. И тут Нечаев вспомнил своих болгарских друзей. Он вновь приехал в Измаил, уверенный, что Ботев поможет ему укрыться в толпе болгарских беженцев.

Июньским утром Ботева окликнул на улице какой-то монах. Ботев не сразу узнал старого знакомого. В рясе, в скуфейке, с отросшими волосами, Нечаев был неузнаваем. Они пошли на квартиру к Ботеву. Нечаев сказал, что его преследуют агенты Третьего отделения. Это была правда. После убийства Иванова царская полиция искала Нечаева во всех местах скопления русских эмигрантов.

- Похоже, меня выследили, - сказал Нечаев. - Сыщики следуют за мной по пятам.

Нечаев преувеличивал, но подчеркивание постоянно грозящей ему опасности возвышало его в собственных глазах. Ботев собирался в Бухарест и мог себе позволить несколько дней передышки. Он предложил Нечаеву уединиться на маленьком рыбацком островке посреди Дуная.

На лодке переправились на остров, привезли с собой хлеба, сыра, сала, крупы, расположились в шалаше. Сами себе готовили. Рыбной ловлей не занимались, ни тот, ни другой рыбу ловить не умели. Отсыпались. Нечаеву надо было прийти в себя после скитаний, Ботеву - отдохнуть после занятий в школе. Купались, загорали и без конца говорили. Нечаев нашел благодарного слушателя. Ореол революции окружал русского изгнанника!