– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь, – прошептала она, касаясь своего лба, груди, левого, а потом правого плеча.

Эти слова и последовательность движений легко вернулись к ней, хотя она перекрестилась в первый раз за последние двадцать пять лет. Эйлин огляделась. Богато украшенный алтарь. Ниши со статуями святых, стол для причастия, а на боковых стенах установлены кресты. И слабый запах ладана. Ностальгическое чувство, охватившее ее, было настолько сильным, что перехватило дыхание. Она почему-то полагала, что современные веяния проникли и сюда, хотя ничего конкретного не смогла бы назвать. Абстрактное искусство? Гитара вместо органа? Но здесь... здесь было совсем как в той приходской церкви, которую она помнила с детства, и подумала, служат ли здесь мессу на латыни? Слезы навернулись Эйлин на глаза, когда она вспомнила о своем детстве, в котором католическая вера окружала ее, подобно бархатной мантии.

Раздался щелчок, и вспыхнул свет. Она испуганно обернулась. Послышался звук шагов. Какой-то мужчина поднимался по ступеням из подвала и остановился, увидев ее.

– Извините, – сказал он с улыбкой, – я не знал, что здесь кто-то есть. Я уже собирался запирать двери. Если вам угодно остаться на несколько минут...

– Нет, нет, можете запирать. – Она быстро вытерла глаза носовым платком. – Я просто... я просто...

–Могу я вам помочь?

Эйлин впервые посмотрела прямо на него.

– Я искала священника.

– Я и есть священник, но собирался уходить и поэтому не надел свой воротничок. Меня зовут отец Грегори.

Эйлин отвела взгляд и снова коснулась платком глаз.

– Извините, я, должно быть, нелепо себя веду, но я не была в церкви так давно, что уже и забыла, как все здесь выглядит. Минуту назад я была... ошеломлена. Я почувствовала себя так, словно начинаю жизнь заново. Как бы хотелось сделать это.

Его голос звучал мягко:

– Каждый может сделать это, если только захочет.

У Эйлин снова перехватило дыхание, и только после небольшой паузы она едва слышно прошептала:

– Отец Грегори, вы можете исповедать меня?

По винтовой лестнице он провел ее вниз, в комнатку в углу подвала, похожую на склеп. Женщина заинтриговала его. Это не актриса, подумал он, поскольку было в ней что-то чопорное и официальное. Она явно не из местных и не могла быть постоянной прихожанкой. На вид он дал бы ей лет сорок пять. Одета со вкусом и дорого. Скорее всего деловая женщина, а быть может, жена или любовница какого-нибудь состоятельного человека. В одном он не сомневался: эта женщина была чем-то глубоко обеспокоена.

Комнатка была пуста, если не считать шкафчика с церковным облачением и складного стула рядом с подставкой для коленопреклоненного исповедующегося. Отец Грегори достал епитрахиль из шкафчика и, надев ее, кивнул Эйлин, чтобы она заняла свое место. Она сделала это после некоторого колебания. Вне всякого сомнения, она ожидала уединения в исповедальной кабинке. Он с готовностью предложил бы ей это, но исповедальни пришли в такую ветхость, что их отправили в столярную мастерскую для ремонта. Он сел подле Эйлин и, чтобы ей было легче начать, немного отвернулся и закрыл глаза. Он еще не закончил шепотом читать молитву, как женщина уже заговорила:

– Я работаю неподалеку отсюда и приходила к церкви Святого Малахии сотни раз, пытаясь набраться смелости сделать то, что делаю сейчас. Последовало продолжительное молчание, нарушаемое только ее дыханием. Меня воспитали католичкой. Я покинула церковь и вступила в связь с человеком, который не был моим мужем. С могущественным человеком. Деспотичным человеком. Я работала с ним весь день и... занималась с ним любовью, когда его жены не было рядом. Я позволяла ему... пользоваться моим телом. Я... о Господи, разве можно выразить это словами? Эта жизнь... мне хотелось бы, чтобы ее не было. Я чувствовала себя такой униженной... такой испорченной...

Она негромко всхлипывала.

– Эта связь продолжается?

– Нет, – ответила она, придя в себя. – В сексуальном смысле нет. Он просто отшвырнул меня ради более молодой... а потом ради еще более молодой. Я по-прежнему оставалась его помощницей, год за годом. Не представляю, как я могла это делать, почему я этого хотела. Отец Грегори, я делаю так много вещей, которых стыжусь, что я... я...

– Вы обеспокоены греховностью ваших действий. Теперь вы должны от всего сердца решиться никогда не...

– Я могла убить его! Я могла его кастрировать! Однажды, когда мы были с ним вдвоем на крыше его проклятого здания, я едва не столкнула его вниз. Господи, помоги мне! У меня не хватило решимости. Единственный смелый шаг, который я когда-либо сделала, – мое появление на пороге этой церкви.

– Вы не должны винить его за свои собственные поступки и должны преодолеть чувство мести и ненависти, независимо от того, насколько оно, по-вашему, оправдано. Нас беспокоит ваша собственная душа и ваши собственные отношения с Господом и церковью. Если вы искренне сожалеете о своих грехах и от всего сердца клянетесь никогда не совершать их снова, вы будете прощены.

Его заинтересовало, о каком это здании она говорила. Она ведь назвала это «его зданием». Выходит, она работает на владельца какого-то соседнего здания? Эйлин пришлось высморкаться, прежде чем продолжать.

– Остановиться будет не так-то легко. Я была с ним так долго и знаю так много о тех преступных делах, которые он совершал, что если бы я вдруг отказалась и дальше продолжать это, то он бы... о, я не знаю, что бы он сделал. Он даже мог бы убить меня. Да! Он, должно быть, и на это способен! У него есть и другие такие, я почти уверена.

Отец Грегори повернулся и посмотрел на нее. Может быть, это психопатка, страдающая манией сознаваться в грехах и преступлениях, совершенных только в своем воображении?

– У вас есть сведения о каком-то убийстве?

– Ничего конкретного. Только подозрения. Юристы, я полагаю, назвали бы это слухами. Большинство из тех вещей, за которые я не могу себя простить, я не совершала. Но я знала, что происходило: выбивание денег, подкупы, давление на присяжных, политические взятки, и я тоже участвовала во всем этом. Поначалу казалось, что это не имеет никакого значения, потому что мы никому не причиняем вреда, и к тому же я была настолько увлечена им, что и не могла бы ничего сделать. А теперь я хочу из этого выбраться и не знаю, как. Когда эта несчастная невинная женщина была убита только потому, что проходила мимо, и Эдвин Лестер, человек, которому я же и помогла туда устроиться... тогда я решила прекратить... – Она снова начала всхлипывать. – А теперь он хочет, чтобы я уничтожила компрометирующие документы, улики, но я не стану этого делать! Не стану! Меня не волнует, что случится со мной. О Господи, Боже милостивый, мне жаль... мне так жаль...

Она прижала к лицу носовой платок и зарыдала, содрогаясь всем телом. Отец Грегори в изумлении воззрился на нее. Она могла говорить только об Араме Залияне и его дьявольском здании. Она упомянула об этой Верез, прихожанке церкви Святого Малахии, и об Эдвине Лестере, что устраняло всякие сомнения. Как глава совета церковных общин Вест-Сайда, отец Грегори возглавлял и борьбу граждан против этой башни. Много раз он пытался дозвониться до Залияна, чтобы убедить его построить свое здание где-нибудь в другом месте. Жителям старых кварталов вокруг площади Мэдисон-Сквер-Гарден был необходим какой-нибудь центр для отдыха, или спортивный зал для молодежи, или детский парк... Когда это здание было построено, отец Грегори тоже звонил несколько раз, чтобы попросить помочь с осуществлением этих проектов. Ему всегда отвечала ответственный секретарь Залияна, женщина с самым холодным и равнодушным голосом, который он когда-либо слышал. Всякий раз она обещала передать данную информацию, но отец Грегори был уверен, что никогда этого не делала. Как же ее звали? Эйлин, Эйлин... Ах да, Эйлин Макговерн, именно так! Боже всевышний, действительно ли эта Эйлин Макговерн стоит сейчас подле него на коленях и говорит, что все те ужасные слухи, которые он постоянно слышал о Залияне, правда? Он не сводил с нее изумленного взгляда. Слезы текли ручьем из глаз Эйлин, косметика размазалась по щекам, а ее плечи по-прежнему вздрагивали от душивших рыданий.