Я вставила кассету в магнитофон, и Высоцкий пошел куролесить:
В желтой жаркой Африке,
В центральной её части,
Как-то вдруг вне графика
Случилося несчастье...
Я слушала песню за песней. Они грели мне душу. Они звали её в полет. Они учили плевать на потоп, даже если тебя вот-вот накроет с головой.
Только вот какая штука: с каждой дослушанной до конца кассетой таяла моя подпольная надежда на что-то такое-эдакое, порастала трын-травой, вера в высокое качество собственной смекалки таяла...
А мне ведь хотелось думать, - раз уж мозги закручены в сторону сыска-розыска улик, - что эти самые кассеты не простые, подсипывающие из-за старости, но с секретиком...
Однако я уже прослушала пять кассет, а ничего, кроме голоса певца, не возникало. Когда же включила последнюю, шестую, - и Высоцкий пропал, поползли какие-то шаркающие звуки, словно мели жесткой метлой, а потом и это пропало. я подождала, подождала и решила эту кассету выключить.
Но только протянула руку - раздался высокий такой, девичий голос Нины Николаевны с меточкой: она неточно выговаривала "л":
- Не приставай ко мне, Витька! Что было, то прошло! Не цепляйся!
- Убью! - в ответ. - Ты, мать, меня плохо знаешь! Я заводной! Я юморной!
- Не смей! Это же...
Все. Ничего кроме. Словно кто-то внезапно отключил запись. Скорее всего, так и было. И пленка кончилась к тому же.
"Что же получается?" Мне почему-то потребовалось вскочить со стула и, натыкаясь на мебель, быстро шагать по комнате туда-сюда, туда-сюда.
Получался совсем неожиданный поворот истории и в чем-то очень для меня огорчительный: из круга подозреваемых никак теперь нельзя исключить брата Дарьи Виктора... хочу - не хочу...
Я знала, что должна делать дальше, но почему-то медлила... Включила приемник, поймала полезный совет:
- Хотите вылечиться и быстро от насморка? Сварите два яйца, заверните тут же их в тряпочку и катайте у переносицы с двух сторон...
Переключила на другой канал. Узнала тоже нечто насущное:
- Анжела Полонская, правнучка Вероники Полонской, последней любовницы Владимира Маяковского, выпустила сборник "Стихотворения"...
Еще дала себе время подивиться: "Сколько, однако, в этом мире пишется стихов! Обалдеть!"
И только потом позвонила... Мне ответили... Через час пришли и пленку забрали.
Я должна была подумать, что вот, мол, все-таки твоя догадливость чего-то стоит, вот ведь не зря прихватила пленки с Высоцким... И я подумала так, но как-то без вкуса, и мне стало зябко, словно обдало холодным сквозняком... Закуталась в толстый махровый халат, забралась с ногами на тахту...
Телефонный звонок:
- Хочу отметить, что вы гриппуете весьма продуктивно, мой генерал.
Не спалось. Вернулась с дежурства моя мать училка-консьержка, и я спросила её хрипловатым голосом:
- И о чем же чаще всего беседы беседуют твои подопечные фирмачи-богачи?
- Чего это ты на ночь глядя решила брать у меня интервью? - резонно удивилась она. - И что с твоим горлом? Ангина? Немедленно завяжи шею шерстяным шарфом! Я тебе сейчас приготовлю полоскание... Ноги в носках? Температуру меряла?
- Мам, у меня ничего особого. Никакой температуры...
- И тем не менее, надо лечиться, надо заранее полоскать горло и держать ноги в тепле...
Ночь прошла без событий, спокойно. Если не считать того, что мне нужно было дважды вставать и делать вид, что тщательно полоскаю горло "морской водой", то есть водой с солью и йодом. Чтоб мать не дергалась, верила, будто дочь её слушается неукоснительно и лечится, как было велено.
.. Так мне пришлось жить и лечиться девять дней. Значит, все это время никаких происшествий там, где им надлежало быть... Значит, ни убийца, ни убийцы не клюнули на пустую квартиру Натальи Ильиничны, где как им должно казаться, лежат почти на виду необходимые им бумаги и мается одинокая беспомощная женщина.
Я уже стала думать, что вся эта история, которую Николай Федорович выслушал со вниманием, просто перестала представлять для него и его соратников большой интерес. А про меня просто забыли за множеством куда более серьезных дел.
Но это были, конечно, глупые мысли. В глубине души я понимала, что просто нервничаю, просто хочу, чтобы все поскорее прояснилось, чтобы стало, наконец, понятно, кто поубивал столько народу, один или были, так сказать, соратники? Какой грех на душу взяла Ирина Аксельрод, а какой - её любовник-"правдолюбец" Андрей? И, само собой, мне надо было знать, почему Дарьин брат Виктор так зло бросил в лицо матери страшное слово "Убью!"
Долгожданный звонок раздался под утро.
- Здравия желаю, мой генерал! Мои мальчики сработали славно. Взяли!
- Кого?
- Капкан был поставлен правильно. Ваше предположение оправдалось полностью. Это делает вам честь и...
- Да кто же, кто попался? Андрей?! Или внук Клавдии Ивановны? Или... или Виктор? Хотя я так не хочу, чтобы Виктор...
- Ни тот, ни другой, ни третий.
- Кто же, кто?!
- И вопросы, и ответы потом. Пока же, мой генерал, идет охота на волков. К слову, грипп не отменяется. Он ведь дает серьезные осложнения. Например, на легкие... Тогда на улицу ни в коем случае выходить нельзя! Ни в коем случае!
- Все ясно. Хотя мало чего ясно, - ответила я.
- Таковы способы выживаемости жирафов в условиях саванны, мой генерал! Время, надеюсь, работает на нас.
Конечно, я вовсе не хотела ослушаться Николая Федоровича. Как это было ни тошно, однако для пользы дела я обязана была "болеть гриппом" да ещё с осложнениями.
Только ведь жизнь, как известно, не стоит на месте и внезапно выбрасывает такой фортель, что все твои благие планы и намерения рушатся в одну минуту.
... Утром сквозь шум воды слышу, как настойчиво звонит телефон. Выплевываю зубную пасту, выскакиваю в коридор...
Взвинченный, плачущий голос Дарьи:
- Приходи скорее! Витька приехал! С ним истерика! Он такое кричит! Такое!
- Ты с московской квартиры звонишь?
- Да, да, да! Я одна! Муж на работе. Он пьет и кричит. Я о Витьке! Скорее!
Схватила попутку. Через двадцать минут уже брала влет ступени Дарьиной девятиэтажки. Еще минуты три - и дверь распахнулась, и я слышу своими ушами злой, исступленный крик:
- Я - убийца! Я убил свою мать! Берите меня, вяжите меня, пока тепленький! Или я сам себя повешу! Сам себя зарежу! Где нож? Куда ты, дура Дашка, спрятала все ножи? Я и тебя сейчас убью, как убил нашу мать! Мне теперь все нипочем! Все! Сволочь я! Мерзавец! Подлец из подлецов! Козел вонючий!
Что мне следовало делать? Если бы я была стопроцентным следователем по особо тяжким преступлениям? Немедленно звонить Николаю Федоровичу и сообщить о том, что Виктор Никандров признается в убийстве собственной матери.
Но я не делаю этого. Не спешу делать. Я вхожу в комнату, из которой несутся яростные вопли Дарьиного брата. И тут моим глазам предстает такая картина... Он, весь в крови, лежит на полу со связанными руками и ногами и колотится головой о край кровати. Дарья, в разорванном платье, растрепанная, босая, пробует оттащит его на середину комнаты, но он не дается, сгибает ноги в коленях, потом резко разгибает и пробует ударить сестру. А если она подползает к его голове - норовит укусить. Взгляд у него как у помешанного. Вполне вероятно, что он и впрямь сошел с ума... Глаза мутные, выпирающие из орбит...
Что было делать? Мы вместе с Дарьей вцепились в ноги этого здорового буйствующего мужика и оттянули его подальше от твердых предметов.
- Виктор! - позвала я. - Виктор!
Он посмотрел на меня с ненавистью и как пропел на последнем дыхании:
- Я - не Ви-и-и-ктор, я - убийца-а-а-а...
И словно бы уснул с открытыми глазами, обмяк, ослабла его воля к сопротивлению.
Мы с Дарьей переглянулись. Я догадалась, что она сумела как-то связать брата именно в такие минуты, когда он стих и словно бы умер.
