Когда Количек с повышенной стипендией перешел на четвертый курс, университетская бухгалтерия - первой в городе среди вузовских - стала внедрять компьютерную расчетную систему. В неотлаженной еще схеме произошел какой-то сбой, и одному студенту в их учебной группе компьютер начислил стипендию в десятикратном размере. Целых шесть месяцев ошибку никто не замечал, и приученный Игорем Игоревичем всегда хладнокровно держать язык за зубами Количек аккуратно, каждый месяц "ложил на книжку" триста шестьдесят целковых из статьи "на образование" Госбюджета СССР. На Количекову беду, он не просто об этом никому не рассказал, он не доложил об этом подполковнику. Скандал разыгрался стремительно, как пожар в стогу сухого сена. На седьмой месяц, когда на книжке у старосты уже скопилась приличная, по советским меркам, сумма, в бухгалтерии обнаружили ошибку. Практичного студента прямо с протраханного дивана оперы из двадцатого отделения притащили на Каляева, где начинающий следователь-практикант сразу выбил Количеку все передние зубы. Тут Количек допустил вторую промашку. Получив еще два вопроса ботинком по яйцам, лишенный возможности членораздельно говорить, он собственноручно написал на бумажке, что присваивал неправильно начисленные деньги, так как думал, что они правильно ему начислены за оперативную работу. К этому он добавил связной номер Игоря Игоревича и дежурный пароль.
Игорь Игоревич появился на пятнадцатый день. Он вывез незадачливого стяжателя за город и, давая модным английским штиблетом звонкие поджопники, приговаривал, что таких мудаков ему в "конторе" не нужно сто лет, потом бросил под ноги хныкающему студиозу его паспорт и, обдав сизым дымом, укатил в своей "волжане" цвета "белая ночь".
Оценив ситуацию, Количек понял, что без подполковника высшего образования ему не видать как своих ушей, и принялся с усердием бульдозера рыть землю. В ту болдинскую для него осень им было написано триста доносов, что позволило ему заодно подтянуть стилистику и грамматику с орфографией. Игорь Игоревич всегда говорил, что агент-филолог должен и доносить профессионально, и писать грамотно.
Выслуживая прощение, Количеку пришлось попотеть не только над повышением объема оперативной работы, изводя килограммы бумаги на рутинно-дежурные сообщения вроде того, сколько раз студент Витя рассказал анекдот про Брежнева, но и значительно повысить качество самой информации. Это потребовало мобилизации всех физических и моральных сил. Так, посомневавшись минуты три, он все же написал донос на двух членов Клуба венгерских жен, которых доселе щадил по причине закадычной, как ему казалось, с ними дружбы. Но реальное прощение было заслужено, когда Количек сдал в "контору" целую организацию сионистов-антисоветчиков. Для этого Количеку пришлось не только целых полгода трахать усатую жирную Риту Абрамсон, но, что было еще труднее при его абсолютной неспособности к языкам, целых полгода ходить с ней на подпольные курсы изучения иврита.
Дело Шейлоха и Донскевича, в которое вылилось разоблачение антисоветской группы, было громким. О нем писали в газетах под заголовками "На незримом идеологическом фронте" и "Осторожно: сионизм!", о нем по Ленинградскому телевидению была показана серия телепередач. Однако ни в газетах, ни в телепередачах об истинных "героях" этого события не было сказано ничего конкретного, кроме разве таких строчек, как "бойцами невидимого фронта" и "нашими бдительными органами". Однако ни Игорь Игоревич, ни тем более наш Количек на предание своих имен гласной славе и не претендовали.
Игорь Игоревич получил какой-то орден и с повышением уехал в Москву. Количек был полностью прощен и в знак признания своих заслуг по окончании университета получил распределение на одну из ленинградских киностудий. Майор Бубров, сменивший Игоря Игоревича, давая Количеку напутствие, сказал, что, несмотря на усиливаемую органами работу, на киностудии все еще полно махровых сионистов, но ограничиваться доносами только на коллег-киношников Количеку не следует, органы по-прежнему очень интересуются его друзьями из Клубавенгерских жен. Потом, похлопав новоиспеченного ассистента кинорежиссера по плечу, позволил себе пошутить: мол, опер про всех велел писать. И рассмеялся вполне дружелюбно.
Морж, войдя в роль заправского россиянина, с размахом принимал делегацию "Арты Габжет", приехавшую проверить, как у него идут дела, а заодно посмотреть и пощупать русскую экзотику. Дабы пустить своим французским хозяевам пыль в глаза, Морж не пожалел денег и подготовил программу в русском стиле, насколько он сам его понимал. Уже в Шереметьево делегацию встречали четыре тройки лошадей, запряженных в устланные коврами сани-розвальни. В первые двое саней усадили мосье Берзака, мосье Зэро и прибывшего с ними мосье Наеба с его секретарем Маню. Чтобы теплолюбивые французики не замерзли на двадцатиградусном морозе, всем дали по флотской шинели и по шапке-буденновке, которые Морж заблаговременно купил на арбатской барахолке. Каждому из почетных гостей на колени посадили по девице в кокошнике и красном сарафане, которыми были специально выписанные для этого с филфака Маналова, Забаралова и Шнеерсон. В третьих санях ехал цыганско-балалаечный ансамбль Мони Лившица, и замыкали сани с госцирковским медведем Потапом и хряком Борькой из павильона "Свиноводство" ВДНХ.
Хлестать водяру принялись сразу, как отьехали. Причем вся дорога от Шереметьево-2 до гостиницы "Космос" заняла у путешественников более восьми часов. Специально подученные Моржом цыгане через каждые пять километров устраивали привал с плясками, обязательными "пей до дна" и "чарочка серебряная". Девицы Маналова, Забаралова и Шнеерсон, честно отрабатывая "стоху" баксов, что на всех дал им Павлинский, дабы скрасить французикам дорогу, сделали минет по три раза каждому.
Доехав наконец до гостиницы, никто из комиссии инспектировать что-либо уже был не в состоянии.
На следующий день Морж похмелял всех в "Праге" на Арбате. Зеро, Берзак и Наеб заказали по дюжине лягушек и жбан "Киндзмараули". Морж, держа марку, взял стопку блинов и графин "Столичной".
