Колосс был еще жив и, казалось, полон сил. Но болезнь уже таилась в его исполинском теле. И первым ее признаком была необычная чувствительность истукана к любому проявлению неполадок. Так лежащему при последнем издыхании человеку все небезразлично - жужжание мушиных крылышек и то повергает его в ярость! А тут - пошли дела такие, что с жужжанием мух их и сравнивать не годится.
Первые молнии блеснули здесь, первые громы той грозы, которой предстояло разразиться. Вот это будет правильное определение.
Однако, внешне, повторяем, все еще текло как прежде. И многим казалось, что движение гачагов - случайность, бред, болезнь края. Какая недальновидность! Ну, будь это так - разве могли бы в этом случае кавказские орлы так прочно и надежно обосноваться по всем горным областям? Разве смогли бы они объединиться со своими сподвижниками и единомышленниками из других мест, скажем, из Тифлиса и даже из далекого Петербурга? Разве стала бы гигантская машина управления империей придавать столь большое значение сводкам о течении дел в далекой провинции?
Гачаг Наби, конечно, не мог бы высказаться по этому поводу так, как говорим мы с вами. Но он прекрасно понимал, что не личная вражда к уездному начальнику или, скажем, губернатору заставила его ступить на тропу войны. Он понимал, что не во имя встречи с ним, с Ало-оглы, прибыл сюда генерал-губернатор со своей пышной свитой, и даже красавицу жену привез в знак того, что обосновался здесь обстоятельно и торопиться не намерен - уедет восвояси только после того, как доведет свое дело до конца.
И неспроста генерал-губернатор вызвал сюда всех ханов и беков. Неспроста слетелись стервятники и снуют уже столько дней по улицам Гёруса. А что говорить о войсках, явившихся сюда с пушками и снарядными ящиками, словно бы на большую войну?
Нет, Наби не был столь высокого мнения о своей скромной персоне, чтобы приписать именно себе столь внушительные со бытия.
Нет, он просто спусковой крючок ружья, которое уже готово было выстрелить. Его судьба оказалась удивительным образом перемешана с тем, что все равно должно было бы произойти . Просто оказалось так, что в центре событий судьба поместила именно его, Наби, сына Ало. Но - раз так вышло, то делать нечего. Нужно держаться.
Вот так роковым образом история о любви Наби и Хаджар стала историей о потрясениях, которые испытала Российская Империя. Хотя казалось бы-почему?
Ах, Хаджар! Газель моя! Тебе и пятнадцати лет не было, когда твой лукавый взгляд навсегда прожег сердце Наби и поселил в нем не затихающую ни на миг сладкую муку! Нет у человечества больше и тайны и большего свершения, чем радость и горе большой, пылкой любви... Все может любовь!
Она толкает храбреца на подвиг, она позволяет обреченному спокойно смотреть в глаза смерти, потому что он пребывает в безмятежной уверенности, что жизни, напоенной любовью, нет и не может быть конца; многое может любовь.
Как была мила Хаджар, когда только первая завязь тронула еще совершенно зеленые яблочки юной наливающейся груди! Как прекрасна была Хаджар невестой, робко опускавшей глаза и охваченной еще и ей самой не ясным томлением!
Хотя - почему - была? Она и сейчас хороша, его Хаджар...
Подобна нежному голубю любовь Наби, и серебристым отсветом лунного сияния отсвечивают ее пушистые крылья...
Конечно - нынешняя Хаджар - совсем иная, чем раньше. Жизнь наложила свою суровую печать на весь облик этой незаурядной женщины. Она научилась вскакивать в седло, не касаясь стремени и стрелять на всем скаку, не зная промаха - это все так. Лицо ее потеряло детскую округлость и безмятежность и становится самозабвенным, дерзким и угрожающим в минуты схватки. Но - и в ярости это лицо прекрасно.
Ах, что же делать, что делать, как ей помочь?..
Гачаг Наби сильно потер щеку ладонью - и все же не смог стереть следы бродившей по нему нежной улыбки. Сидевший с ним рядом Аллахверди углядел то, что Наби пытался скрыть:
- Эй, Ало-оглы, чему ты улыбаешься?
Гачаг Наби смутился, как ребенок, которого застали, когда он таскал сахар из вазочки:
- Да так... Ничего...
- Странно! Такое трудное время, а ты о чем-то размечтался, словно юноша!
- Уж и помечтать нельзя...
- Может, и можно. Но - поделись с нами, о чем?
- Да, да,- присоединился к Аллахверди и кузнец Томас.- Что у тебя за тайна, которую ты скрываешь от самых близких друзей? Нехорошо, Гачаг!
- Ладно, скажу - решился Наби.- Только вы не смейтесь. Я очень скучаю. Даже - тоскую...
- С чего это?
- Как вспомню Ханали-кызы, так ночами спать не могу.
Друзья переглянулись и расхохотались; сначала смеялись только Томас и Аллахверди, но вскоре к ним присоединился и Наби. Смеялись долго, заговорщицки поглядывая друг на друга и утирая слезы...
Видела бы их Хаджар!
Глава сорок девятая
Конечно, Хаджар не унывала и не теряла надежды. Она полагалась на Гачага Наби, словно на каменную гору, знала, что не оставит ее возлюбленный. Но постепенно начинала понимать, как опрометчиво хвалилась тем, что, дескать, тюрьма ей не страшна и нет такой клетки, из которой она не смогла бы выбраться безпосторонней помощи. Стало ясно, что подкоп потерпел неудачу - или, во всяком случае, сроки его окончания существенно затягиваются. Ситуация создалась необычная - Хаджар увязла сама и сковывала Гачага Наби по рукам и ногам - не будь она в плену, он давно перешел бы Араке и замел бы следы где-нибудь в Иране - поминай, как звали. Теперь же он был привязан к месту и, что самое худое, об этом догадывались все.
Что и говорить - дочь Ханали тоже тосковала о своем любимом! Ей так хотелось взглянуть на него, услышать родной голос, уловить чутким ухом его дыхание, а потом - будь что будет!
Но - что можно было сделать в ее положении? Ничего не предпримешь! Да, тяжела доля мятежника, не по женским плечам эта тяжесть...
Не Хаджар была виновата в том, что происходило в эти дни в Зангезуре. И не Наби. Гнет царского правительства стал непереносим - и гордые люди не сумели с ним смириться.
Можно было, что и говорить, поднять обе руки вверх и завопить, рыдая:
- Сдаемся! Делайте с нами все, что хотите! Пусть все топчут нас ногами, мучают и обирают! Мы на все согласны! Ешьте, господа, если вы еще не сыты! Если не набили еще свои необъятные утробы! Ешьте все, что съедобнее, чем камни Зангезурских гор, потому что вам иначе никак не утолить ваши звериные аппетиты!
А когда не останется ничего другого - приходите к нам, сожрите нас и детей наших! Жирейте, высасывая из нас последние соки! Так уж нам на роду написано, что мы должны быть вашими рабами. Что мы должны стелиться вам под ноги и предупреждать все ваши желания. Нам суждено быть такими, в отличие от вас, чей удел власть...
Можно было, конечно, и так сказать. Но - кто бы это смог стерпеть? И ведь бежать было некуда! Спасаясь от деревенских богатеев, люди уходили в города и там за них принимались заводчики и фабриканты. С них снимали по семь шкур, заставляя работать почти даром. Куда же деться?
Если бы было нечто такое в естестве людей, что оправдало бы эту разницу в жизненном предназначении - можно было бы хоть не отчаиваться столь безответно. Но - где она, эта причина различий? Где логика? Почему те, кто топчут право и справедливость, должны утопать в роскоши, а те, кто ищут добродетели,- те гниют в тюрьмах?
Слава аллаху, что находятся смельчаки, которые не хотят терпеть этой гнусной несуразицы. Слава аллаху, что есть такие, как Хаджар и Наби, которые готовы сражаться во имя иной жизни. И во имя друг друга...
Все рассуждения Хаджар, рано или поздно, но обязательно приводили ее к воспоминаниям о Наби - и тут их цепь прерывалась. И где там взять логику, когда стремятся друг к другу два любящих сердца? Есть вещи и посильнее логики...
Как Хаджар жаждала появления Наби! Что ей до того, что это просто невозможно. Нетрудно ведь догадаться - нет ему пути в каменный мешок тюрьмы. Потому что, войдя в нее - он уже никогда отсюда живым не выйдет.
