Голоса ученых, выбравших публичное гуманитарное поприще, звучат нынче, пожалуй, заметно весомее голосов экономистов, что может на первый взгляд показаться странным и даже неестественным. Реформы-то у нас вроде бы самые что ни на есть экономические. На самом деле в заявлениях наших экономистов немало суеты. Я бы сказал, романтической, что вызвано односторонне воспринимаемой самостийностью экономического действа. А односторонность и не удовлетворяет слушателя. Не вызывает доверия.
...Все-таки за кадром для нас остается тот иной мир, куда предстоит явиться каждому после его физической земной жизни, хотя самой сутью своего существа, особенно если копнуть поглубже, ты веришь в то, что нынешний цикл странствий твоей души не единственный, и в то, что иной мир - не досужая выдумка. Но как себе его представить? Рассуждение о рае традиционного богословия (Бердяев сказал бы еще и исторического) тебе не кажется убедительным. Ты относишь такую его картинку к младенческим. И слишком уж она утешительна. Младенческое в человеке прекрасно, однако не до такой же степени...
Добавлю, что разделяю убеждение Николая Бердяева, не признающего существования и традиционно рисуемого ада. Он пишет: "Наибольшее противление у меня вызывает объективация ада и всякая попытка построить онтологию ада, что делают традиционные богословские учения". Так же я готов подписаться и под другим его утверждением: "Я твердо верю, что божий суд не походит на суд человеческий. Это суд самого подсудимого, ужас от собственной тьмы вследствие видения света и после преображения светом".
Тем не менее, всегда существовала и существует самая естественная потребность в видении состояния, сути, сущности, назначения этого неизбежного для нас будущего. Она, такая потребность, может быть явной или глубоко запрятанной, но она пребывает в каждом. И если это не подмостки для непрерывных песнопений и благодарности, то что же это тогда? Что в назначении мира иного может быть ближе именно современному восприятию?
Тоже - поприще. Совершенно иное, отличное от земного, но, тем не менее, именно поприще. Духовное бытие индивидуальных душ. Свободное бытие воплощений, перевоплощений, духовного преобразования. Однако, в пределах возможного. В пределах возможного для каждой отдельно взятой души.
Это чистая свобода, какую трудно представить в земном материальном существовании, не имеющая никаких сторонних, явных преград, кроме своих собственных. По- земному субъективное здесь становится для тебя как бы объективным. А, может, и впрямь предельно и воочию объективным.
В этом самострое, да простится мне такое слово, мир иной неодноэтажен. Так скажем. Разделен на сферы. На сферы разных духовных возможностей самовыражения. Если хотите, степеней самотворчества. Доступ из сфер в низшие высших и наоборот естественен, как дыхание на земле. С первого же этажа на второй сразу не попадешь. И не в том дело, что грехи, как мы говорим, не пускают. Ты недостаточно несешь в себе блага, чтобы подняться выше. То, что называется грехами, в подавляющей своей части отторгается раскаянием на стадии преображения в свете иного мира. Это естественно для души человеческой, обретшей сугубо духовное бытие. Сейчас я не хочу думать о том, сколько и как ей приходится казниться (точнее, согласен с Бердяевым, самоказниться) за содеянное или несделанное на земле, в материальном мире. Я хочу подчеркнуть, что способ тамошнего существования во многом совпадает с его формой. Или с формами. То и другое там органично едины. Речь ведь идет о духовных субстанциях. Божественных по своей природе и сути. То есть о частицах творившего, освободившихся от груза материального мира, или, говоря метафорически, от глины, в которую их залепили для земного (а также и космического) существования.
Элитарность иного мира естественно вытекает из его свободы. Правды, на самом деле. Но он пронизан сочувствием и любовью. Здесь ты можешь творить. И пусть твое творчество на начальной стадии или в сфере твоего пребывания в той или иной степени иллюзорно. Непервично, что ли. Или, скажем, даже дважды иллюзорно. К примеру, сюда прибывшие начинают творить нечто вроде земных городов или поселений, создавая их своим воображением и памятью. Ну и побудь в привычном.
Лет семнадцать назад нечто подобное я высказывал, но в более общей форме, одному своему хорошему товарищу, журналисту и публицисту, тогда еще, то есть много раньше других моих знакомых, повернувшемуся к православию и даже близко общавшемуся с теми священниками, которых занимали и чисто общественные проблемы.
- Это какой-то марксизм... Прямо-таки марксистская диалектика... возразил он, уже поэтому как бы отталкивая от себя ход моих рассуждений.
Что ж, следом за Бердяевым, и я готов заявить, что и во мне все еще порою просыпается марксист в объяснении истории. Или потребность во всем открывать определенную поступательность развития, присутствия одного в другом. Мне также близка мысль Николая Бердяева, что свобода первичнее бытия. Он пишет: "Если есть Бог, то человек есть существо, духовно независимое. И отношение к Богу определяется не как зависимость человека, а как его свобода. Бог есть моя свобода, мое достоинство духовного существа. Ложное учение о смирении исказило христианство и унизило человека как богоподобного духовного существа".
Итак, в мире, куда нам предстоит еще прийти (а для кого-то, может быть, и вернуться туда), царит истинная свобода. Свобода творений и творчества. Он, этот мир иной, или более истинный мир, не скованный материальным, многомерен. И в многомерных его пространствах каждая духовная частица творца - индивидуальная душа человека - найдет свое место. Она попадает в ту сферу, если прибегать к земному языку, куда позволят ее духовные возможности, ее духовная открытость.
Разумеется, это не окончательное поселение. Это, может быть, одновременно чистилище своего рода. Для того, чтобы подняться выше, следует духовно преобразовать себя. Обострить свои чувства что ли, сделать возможности своей интуиции более проницательными, подобными разумной молнии. Да простится мне опять мой земной язык. Только так можно войти в более совершенное сотворчество.
