В поход Рустам пустился поутру,
Главою войск поставил Завару.
А уж князья встречать его скакали, –
За день пути в дороге повстречали.
Гударз и Туе – главы богатырей –
Почтительно сошли пред ним с коней.
Увидя их, сойдя с коня и сам,
С вождями поздоровался Рустам.
И вместе с ними воин знаменитый
Предстал царю царей с душой открытой.
Склонились пред царем Рустам и Гив,
Но шах сидел угрюм и молчалив.
Вспылил потом. И, в бешенстве постыдном,
Он Гива словом уязвил обидным.:
«Кто он такой Рустам, чтоб мой приказ
Откладывать не на день, а на час?
Да если бы со мною был мой меч,
Я голову Рустаму снес бы с плеч!
Схвати его. на виселицу вздерни!
Ни слова больше! Опостылел спор мне!»
И дрогнул Гив и шаху отвечал:
«Как? На Рустама руку ты подъял?»
Рассвирепел Кавус, насупил брови,
Привстал, как лютый лев, что жаждет крови.
От ярости, казалось, был он пьян,
В растерянность поверг он весь диван.
Вскричал: «Измена! Знаю я давно их!
Схвати их, Туе! Веди, повесь обоих».
Ужасен в гневе был Кавус и дик.
Он весь пылал, как вспыхнувший тростник.
Туе встал, Рустама за руку схватил,
Всех дерзостью потряс и удивил.
Хотел он – ноли смущения и страха –
Рустама увести от гнева шаха.
Пред ним Рустам был как могучий слон – –
Так по руке ударил Туса он,
Что рухнул Туе у трона помертвелый.
Рустам через поверженное тело
Шагнул и шаху в ярости сказал:
«Зря на меня ты гневом воспылал!
Безумен ты, твои поступки дики,
Ты недостоин звания владыки!
Ведь я – Рустам, а кто такой – твой Туе?
Когда я в гневе – что мне шах Кавус?
Владыка, не к лицу тебе корона!
Ей лучше быть бы на хвосте дракона,
Чем на такой ничтожной голове!
Не веришь сам себе, так верь молве:
Ведь я тебя возвел на трон, когда ты
Стонал в оковах, гибелью объятый.
Не раз тебя от смерти я спасал, –
И трон, и власть, и жизнь тебе я дал!
Все страны, от Египта до Ирана,
От степи Чина до Мазандерана,
Склоняются в пыли передо мной,
Перед моим мечом и булавой.
Благодари меня, что шахом стал ты!
Что ж на Рустама гневом воспылал ты?
Я – раб творца, тебе же я не раб!
Могучий на тебя идет Сухраб;
Коль ты такою силою владеешь,
Сам с ним сражайся, если ты сумеешь!
Вы больше не увидите меня,
В Иране не пробуду я ни дня.
Когда меня избрать хотели шахом
Богатыри, охваченные страхом,
Я даже не взглянул на шахский трон.
Был мной обычай древний соблюден.
А ведь – когда бы взял венец и власть я,
Ты б не имел величия и счастья.
Достоин я всего, что ты сказал! –
Ты за добро сторицей мне воздал!
На этот трон возвел я Кей-Кубада, –
И такова от сына мне награда!
Но если бы для твоего отца
Мечом своим не добыл я венца,
С горы Альбурз Кубада не привез бы,
Его из небреженья не вознес бы –
И ты величьем бы не обладал.
Ты б оскорблять Рустама не дерзал!
Когда ты сам вовлек в беду Иран,
Спасать я вас пришел в Мазандеран.
И там я Дива Белого убил,
И жизнь тебе и трон я возвратил.
Мой трон – седло, моя на поле слава,
Венец мой – шлем, весь мир моя держава.
Когда на вас туранец налетит,
Он никого из вас не пощадит…
Я ухожу, меня вы не ищите,
Пути спасенья сами находите!
Уйду. И впредь меня вам не видать,
Лежать вам в прахе здесь, а мне летать!»
На Рахша сел Рустам и прочь умчался,
На нем доспех от гнева разрывался.
У всех от скорби омрачился дух;
Они – лишь стадо, а Рустам – пастух.
Пришли к Гударзу, молвили: «Разбиты
Устои наши. Встань, Иран спаси ты!
Ступай ты к бесноватому царю, –
Пусть он поклонится богатырю.
Напомни кею плен Мазандерана,
Когда в цепях стенал он – шах Ирана.
И как Рустам царя от смерти спас,
И сколько мук он вынес из-за нас.
Потом, когда властитель бестолковый
В Хамаверане вновь попал в оковы –
Рустам ни перед кем не отступил, –
Владык в Хамаверане перебил,
Из плена вновь освободил Кавуса,
На трон Ирана возвратил Кавуса.
Коль смерть за это заслужил Рустам,
Куда ж деваться остается нам?
Иди! Беседуй с шахом терпеливо!
Восстановить должны мы мир счастливый.
Нам без Рустама счастья не видать,
Все бросить нам придется и бежать».
И вот Гударз – Кашвада сын суровый –
Пришел в чертоги гневного хосрова.
Спросил он шаха: «О владыка мой,
В чем виноват Рустам перед тобой?
Ты растоптал сегодня щит Ирана,
Забыл ты ужасы Хамаверана.
Мазандеран ты, видно, позабыл!
Рустама ты смертельно оскорбил.
Впадать во гнев владыке недостойно,
Добро и зло решает шах спокойно.
Ушел Рустам. На нас идут войска,
Ведет их богатырская рука.
И нет у нас надежды ни единой,
И некого послать на исполина.
А Гаждахам богатырей своих
Всех знает, все он ведает о них.
Он пишет нам: «Безумье – бой с Сухрабом!
Пред ним и слон могучий будет слабым!»
Один Рустам его сразить бы мог,
Но он теперь, увы, от нас далек.
Лишь неразумный и, как вол, упрямый
Решиться мог бы оскорбить Рустама.
Ум просветленный должен шах иметь,
А не безумьем ярости гореть».
Кавус Гударза выслушал спокойно.
Он понял – мудр и верен муж достойный.
«Все правильно сказал ты, – молвил шах. –
Раскаиваюсь я в своих словах.
Скорее вслед Рустаму поспешите,
В его душе обиду потушите!
Вернется пусть! – скажите: «Как и встарь,
К тебе, Рустам, любовь питает царь!»
Гударз и с ним вожди от шаха прямо
Копей погнали по следам Рустама.
И там, где гасла темная заря,
Увидели в степи богатыря.
Они его настигли, окружили,
Сошли с коней и так его молили:
«Будь светел духом, разумом высок,
И мир весь у твоих да будет ног!
Пусть будет вся земля твоим престолом,
Венец тебе да будет нетяжелым!
Ты знаешь, – у царя рассудка нет,
Он в гневе натворил немало бед.
Вспылит, потом к раскаянью склонится…
С тобой, Рустам, он жаждет помириться.
Твоя обида на царя сильна,
Но, Тахамтан, не наша в том вина!
За что Иран бросаешь ты на муки?
И шах сейчас сидит, кусает руки…»
И дал им Тахамтан такой ответ:
«Теперь мне дела до Кавуса нет!
Седло мне – трон, одежда мне – кольчуга,
Венец мой – шлем, и нет средь вас мне друга.
Мне все равно – что прах, что Кавус-шах!
Как может он меня повергнуть в страх?
Я не прощу обиды: царь, видать,
По малоумшо забыл опять,
Как от врагов его освободил я,
Как жизнь ему и славу возвратил я.
Я сыт по горло! Что мне ваш Кавус?
Лишь светлого Яздана я боюсь».
Умолк Рустам, Гударз премудрый снова,
Открыв уста, сказал такое слово:
«Как речь твою мы перескажем там, –
Что бросил, мол, Иран в беде Рустам?
В народе, в войске – всяк бы усомнился,
Не впрямь ли ты туранца устрашился?
А нас предупреждает Гаждахам,
Что от врага не ждать пощады нам.
Когда Рустам на бой пойти страшится,
У нас непоправимое свершится!
Тревога в войске и в стране царит,
Всяк о Сухрабе только говорит.
Не отвращайся в этот час от шаха,
Пусть он ничтожен, пусть он ниже праха,
Но ведь природный шах Ирана – он,
А корень наш и столп наш – кеев трон.
Как возликует враг наш, полный скверны,
Коль будет шах унижен правоверный!»
Так мужа наставлял Гударз-мудрец.
Рустам, подумав, молвил наконец:
«Я много ездил по земле широкой,
Я много знаю, вижу я далеко.
А если боя сердцем устрашусь,
Я от души и сердца отрекусь.
Ты знаешь сам: я незнаком со страхом, –
Пусть благодарность неизвестна шахам!»
И Тахамтан обратно прискакал,
И гордо перед шахом он предстал.
Ему навстречу встал с престола шах
И молвил со слезами на глазах:
«Я нравом одарен непостоянным, –
Прости! Так, видно, суждено Язданом!..
Теперь перед напастями войны
Стеснился дух мой, словно серп луны.
Ты нам, Рустам, один теперь защита,
Опора наша, воин знаменитый!
Вседневно я, пред наступленьем сна,
Рустама славлю чашею вина.
О муж, забыта будет пусть обида!..
Пока мы вместе – выше мы Джамшида!
Мне в мире нужен только ты один, –
Помощник, друг мой, мощный исполин!
Я ждал тебя. Ты запоздал дорогой,
А я вспылил… Прости, во имя бога!
В раскаянье, увидев твой уход,
Наполнить прахом я хотел свой рот!»
Рустам ему: «Весь мир – твоя обитель.
Мы – под тобою, ты – наш повелитель.
Средь слуг твоих – я твой слуга седой.
Но я достоин быть твоим слугой.
Владыка ты, я – подчиненный твой.
Приказывай! Велишь – пойду на бой».
Царь молвил: «Как тобою я утешен!
Поход сегодня чересчур поспешен.
Мы лучше сядем нынче пировать!
Даст бог, – уж после будем воевать!»
Поставили столы среди айвана,
Подобные весне благоуханной.
Вельмож созвал и приближенных кей,
Рассыпал жемчуг милости своей.
Здоровье Тахамтана гости пили
И о великом прошлом говорили.
И вот жасминоликие пришли,
Под най и струны пляски завели.
Зажглись ночные на небе светила,
А пиру все конца не видно было.
Спать разошлись, когда густела мгла.
В чертогах только стража не спала.
