Никто не знал ее секрета. Никто даже не догадывался. Она и не предполагала, что мужчины могут быть так слепы. Ей даже почти не требовались заклинания, которыми по привычке она ограждала свою женственность. Все считали молодого Джована страшно скромным, застенчивым и скрытным и приписывали это обыкновенной эксцентричности. Разве он не прожил семь лет в ученических казармах, где друг от друга вряд ли осталось много секретов? Разве не прошел избрание, где секретов вообще не должно было быть? Даже если его выбрала самка сокола, что само по себе было чудом и, возможно, скандалом, дело-то уже было сделано, и переделать его было нельзя. Джован был теперь принят как брат соколихиных братьев. Она жила, ездила, сражалась наравне со всеми. Природа наградила ее высокой и тонкой фигурой. Все ее природные изгибы ушли в худобу. Она выучилась мужской походке, старалась говорить низким голосом, хотя горлу это не нравилось. Остальное было в глазах и в уме того, кто ее видел.

Она чувствовала себя в такой безопасности, на которую даже и не надеялась. Но все же потихоньку ломалась. И сны были доказательством этому. Мозг не удовлетворялся подкидыванием ей простеньких снов вроде разоблачения и изгнания. Нет, ей предлагалось испытать ужас отлучения от птицы.

«Никогда, — сказала Северный Ветер откуда-то с задворок ее сна. И более явственно: — Я охраняю тебя. Никто к тебе не притронется».

— Скажи это моим снам, — с горечью молвила Джованна.

«Я говорю им», — сказала Северный Ветер.

Джованна вздохнула и вздрогнула. Шея ее затекла. Она что же, задремала? Звезды бледнели, на востоке посветлело. Лорик из тени превратился в более плотную форму.

Она не вспомнит, что привлекло ее внимание наверху. Крепость в Равенхольде славилась больше своей мощью, а не изяществом. Правда, с одной ее стороны поднималась стройная каменная башня. Это, конечно же, недостаток, решила Джованна, придерживаясь логики сокольничьих: тонкие стены, резные балконы, да еще зачем-то много окон. Занимали эту башню и торец замка, к которому она примыкала, женщины лорда Имрика. Братья, особенно те десять, которым выпало сторожить ее, ворчали, остальные же охраняли половину лорда. Охранять было нетрудно, но постыдно. У лорда Имрика всегда были про запас люди для выполнения такой функции, даже если бы в это время отряду Элмери пришлось очищать земли от недобитых врагов прежней войны и Великой Перемены. Но он настаивал на том, чтобы охрану его замка осуществляли сокольничьи.

— Я не смогу спокойно спать, — сказал он в своей манере, вроде бы легкомысленной и чуть умоляющей, но по сути жесткой. — Я потерял жену из-за предательства вассала. Хочу, чтобы этого не повторилось с сестрой. От сокольничьих я, по крайней мере, не жду предательства.

Элмери согласился с небольшими колебаниями. Госпожа Гвенлиан со своими женщинами не выходила из башни. Братья несли охрану без радости, но с солдатской покорностью. Им всем была известна история о предательстве по отношению к лорду Имрику. Муж ушел на войну, а женщина осталась одна. Тут же появился капитан с красивым лицом и белоснежной улыбкой. А там одно за другим, и в прекрасное ясное утро эти двое исчезли. Люди говорили, отправились на восток. Тогда лорд Имрик доверил оставшихся женщин единственным на свете мужчинам, которым и в голову бы не пришло не оправдать его доверие.

Джованна смотрела на женскую башню, освещенную рассветными лучами, и в душе была рада, что ей там не жить. Рассказывали, что в Эсткарпе женщины так же свободны, как мужчины. В городах Джованна видела, что это вроде бы так и есть. Такое положение возмущало до глубины души братьев-ветеранов. Все же в Равенхольде — то ли по их собственному выбору, то ли по приказу лорда Имрика — женщины жили почти как узницы.

Она слышала, как шепчутся слуги. И дело было не только в измене леди Вианны. Что-то странное было и в поведении госпожи Гвенлиан. Говорили, она должна была стать ведьмой. А потом пришла Великая Перемена, и власть колдуний в Эсткарпе закончилась. Леди явилась домой, не успев принять посвящения, без камня, приехала одна, через территорию, на которой проходили военные действия. Свою историю она никому не поведала, если только брату. Она заперлась в башне и с тех пор не выходила оттуда, если только ненадолго посещала сад с лекарственными растениями или на лошади уезжала в пустынные поля. Очень редко она спускалась в столовую. С тех пор как брат ее уехал из замка, она вообще никуда не выходила.

Но, конечно же, это она сейчас стояла там наверху, опершись на подоконник, когда Джованна подняла голову к рассветным лучам солнца. Волосы ее были распущены по плечам. Одета она была во что-то светлое. На плечи небрежно наброшена шаль. Она, видимо, не думала, что ее кто-то увидит. Была она почти до помрачения хороша.

— Не думаю, что нам следует смотреть.

Джованна вздрогнула. Лорик стоял позади нее. В голосе его слышалось отвращение, и сказал он это чуть громче, чем нужно.

— Интересно, — пробормотала Джованна, не отрывая глаз от прекрасного лица. И чуть тише и быстрее прошептала: — Она не колдунья!

— Конечно, нет. Ведьмы не бывают красавицами.

— Она очень красива, — Джованна повернулась к нему. — Выходит, и ты смотрел.

— Я не мог не смотреть, — признался он. — Быть может, поэтому она и не получила свой камень. Ей помешала внешность.

— Может быть, — согласилась Джованна, хотя в душе с этим не согласилась. Ей было очень холодно. Наверное, от ветра, подумала она, и рассвет холодный. Не могло это иметь отношения к женщине в окне. Как бы ни была она прекрасна и странна, и грустна, как белая птица, запертая в клетку. Ее заботы не касались Джованны. Джовану из братства не было до нее никакого дела.

Джованна опять посмотрела наверх. Глаза леди опустились, и взгляды их встретились. Глаза были спокойные и в этом полумраке казались очень темными. Леди слегка, почти застенчиво, улыбнулась. «Как же так, — подумала Джованна, — она молода». Она была не намного старше самой Джованны и подобно ей — пленница, с тайной, о которой никому нельзя было рассказать.

Лицо Джованны осталось бесстрастно. Она отвела взгляд. Ни, в коем случае нельзя поддаваться чувству родства. Это опасно.

Послышался звон встретившихся клинков. Это Хендин пришел сменить Лорика. Джованна поспешила скрыться.

Северный Ветер оседлала живой воздух, позволив ему нести себя. Солнце пригревало ей спину, и она почти забыла о серых стенах Равенхольда, оставшихся внизу. Скоро она проголодается и тогда убьет. А сейчас она была просто свободна.

Оседлавший Бурю лениво кружил под ней. Он, как это было принято, угождал ее прихотям. Крылья его были чернее, чем у ворона, с мерцанием полночи. Глаза — цвета крови, омывающей сердце. Изгиб клюва отличался дикой красотой, когти сильные и уверенные, когда надо было убивать. Возможно, когда придет ее время…

Джованна благодарила богов за шлем, скрывший ее пылающие щеки. Северный Ветер не была леди, она была королевой. Когда она думала о любви, то не тратила время на девичьи глупости. Последнее время она часто об этом думала. Зима уходила из гор, все меньше птиц оставалось в гнезде. Скоро Северный Ветер выберет себе друга жизни и начнет растить птенцов.

Возможно, Элмери знал, что делает, когда послал Джованну охранять Равенхольд. Соколице, сидящей на гнезде, не место среди боевых сородичей.

«Я не сяду на гнездо, — сказала сердито Северный Ветер, — до тех пор, пока не выберу. Я не какая-нибудь пустоголовая птица, чтобы находиться в подчинении у собственного тела».

— Ну, а если твое тело настаивает?.. — начала Джованна.

«Мое тело у меня в служанках», — подытожила разговор Северный Ветер. Внизу на вспаханном поле кормилась стая голубей. Она испустила высокий дикий крик. Голуби бросились врассыпную. Она весело рассмеялась, выбрала самого жирного и одним ударом справилась с ним.

Джованна постаралась отвлечься от возбуждения, вызванного убийством. Собственное тело показалось ей на миг чужим: неуклюжим, бескрылым, закованным в кожу и кольчугу. Пони ее слегка нервничал и тряс головой. На земле лежали три голубя, ставшие добычей Северного Ветра. Еще один, отчаянно махая крыльями, старался удрать, но она спокойно ждала нужного момента. Оседлавший Бурю записал на свой счет двух. Лорик уложил их в мешок, но сокол принес и третьего, а потом неохотно уселся на шесток, что был на седле Лорика. Но быстро соскочил, когда Лорик выпотрошил последнюю птицу и накормил его потрохами.