Такой запах не может исходить от открытых земель перед нами. Только раз в жизни я ощущал подобный, и это было, когда отец в своих странствиях забрел вниз по Хальбу в болота, которые очень редко встречаются на Большом материке. Такой же запах сейчас долетел до нас, как будто летнее солнце коснулось мокрой скользкой земли. Ветер донес тошнотворный запах разложения.

Илло сделала один-два шага в сторону, подальше от фургона, от встревоженных гаров, которые фырканьем выражали свое растущее беспокойство, так что я быстро прошел между ними, почесывал место между рогами, давая им почувствовать, что мы с ними. Ибо гары, несмотря на свою внушительную массу, когда сталкиваются с чем-то незнакомым или опасным, полагаются на нас. Целительница прикрыла руками нижнюю часть лица, и глаза ее над переплетенными пальцами были яркими и внимательными.

Бинокль висел у отца на поясе, но он не воспользовался им. Я напряженно всматривался, но не видел ничего, кроме холмистой местности и волнующейся под ветром травы. Илло слегка повернула голову и посмотрела на моего отца.

– Это… они движутся…

Его голова дернулась, словно девушка его ударила. Сквозь темный загар я заметил, как вспыхнули его щеки. Он протянул руку, коснулся плеча девушки и сжал его. Даже потряс, но тут же взял себя в руки и быстро отошел, как будто девушка заразная и он не хочет иметь с ней ничего общего.

– Что ты знаешь? – Вопрос прозвучал резко и требовательно.

– Я из Рощи Вура. – Она опустила руки, закрывавшие лицо. На лице ее не было ни следа гнева, полное спокойствие.

Отец словно забыл все остальное. Для него она стала самым важным в мире.

– Что ты помнишь? – Резкость из голоса исчезла, но требовательность оставалась, чувствовалась даже сильнее.

– Ничего… Мне было только три года. Я даже не знаю, почему выжили я, Атткан и Мехил, хотя они были тогда еще младенцами. Выжила еще Крисан. Но ты, конечно, знаешь, что там произошло, ты ведь давно пытаешься узнать тайну проклятия.

– Ты целительница, у тебя есть дар, способности… – Теперь он как будто умолял.

Она покачала головой.

– Но помню я не больше твоего сына. Известно только вот что: некоторые дети, всегда представители второго поколения, родившиеся уже на Вуре, остаются живыми после проклятия Тени. Думаешь, меня не исследовали врачи и «эксперты»-инопланетники? Они изучали меня, проверяли, заставляли говорить во сне – делали все, что известно их науке, чтобы вырвать у меня ответ.

– Они так поступали с тобой?

Илло удивилась.

– А разве твоего сына не исследовали так же?

– Нет! – Ответ прозвучал яростно. – Ни один ребенок не должен… почему им позволили это с тобой делать?

Она не утратила спокойствия.

– Потому что некому было вступиться за меня и запретить. Наверно, мне даже нужно быть им благодарной, потому что, возможно, их эксперименты пробудили во мне «дар». Известно, что такие способности иногда проявляются неожиданно, после болезни или раны. Но то, что произошло в прошлом, сейчас не имеет значения. А значение имеет то, что принес с собой ветер. Где-то бродит Тень.

Отец наконец взял в руки бинокль и, глядя в него, медленно поворачивал голову справа налево, а потом – еще медленнее – в обратном направлении.

– Ничего … ничего такого, что можно было бы увидеть. В этом направлении нет никаких владений…

– Сейчас нет, – согласилась она. – Но если пройти немного на запад, а потом снова повернуть на север, перед тобой будет Роща Вура.

Впервые отец выглядел встревоженным, как будто ее слова застали его врасплох.

– Прости, целительница… – Он говорил почти шепотом.

– Не нужно тревожиться. Я иду туда.

– Зачем? – спросил я со своего места. Я стоял, положив руку на широкую спину Витола. Запах его шкуры отогнал зловоние разложения.

Конечно, задавать такой вопрос целительнице значит нарушить все обычаи и правила поведения. Но я не смог сдержаться. За время своих блужданий мы посетили почти все заброшенные владения на севере, но ни разу отец не возвращался в Мунго, и я не думал, что он вернется туда. Что влечет ее в место, где она жила когда-то?

– Зачем? – повторила она. Илло не смотрела ни на меня, ни на отца. Взгляд ее был устремлен вдаль, словно она и без бинокля видела свою цель. – Зачем? Не знаю, но это призыв… и я не могу не подчиниться ему.

– Там не может быть кто-то, – сказал отец. – И не стоит смотреть на то, что было когда-то…

Он не решился закончить, и она закончила за него:

– Было частью моей жизни? Не могу вспомнить. Может быть, если вернусь, смогу. То, что со мной делали, породило во мне потребность узнать, но сейчас я чувствую ее особенно сильно. Теперь она стала призывом, как те, что мы иногда слышим, когда где-то страдают или болеют люди и никто не может им помочь. Я не могу повернуть назад…

Хотя тучи сгустились, ветер стих. И зловоние больше не ощущалось. Я странствующий и поэтому хорошо разбираюсь в погоде, поэтому решился обратиться к отцу:

– Приближается буря, нам нужно убежище.

Бури на обширных равнинах могут быть смертельно опасными, удар молнии способен убить человека или животное. Хлещет ледяной дождь, который часто сопровождается градом. Мне приходилось видеть градины размером с половину моей ладони; от силы удара они наполовину зарываются в землю.

Гары тревожно ревели, повернувшись спинами к ветру. Витол поднял голову и испустил призывный крик. Я отскочил от него, зная, что теперь, как он ни привык к нам, его не удержать ни голосом, ни рукой. Нам повезло, что мы успели выпрячь животных и они, полуобезумевшие, не потащат за собой фургон.

И они убежали, задрав похожие на веревки хвосты и в растущем ужасе выкатив глаза. Отец не стал тратить времени на беспокойство по поводу того, удастся ли нам отыскать их или они будут бежать, пока не остановятся от усталости. А может, упадут на землю, сломав ногу в какой-нибудь скрытой травой яме. Он схватил Илло за руку и потащил в фургон и толкнул ее ко мне так бесцеремонно, словно это кипа товаров, способных выдержать самое грубое обращение. Я уже находился внутри.

Мы едва успели перейти в жилую секцию, давая дорогу отцу, как он прыгнул вслед за нами. И мы с ним принялись затягивать завесы по стенам. Самые тяжелые вещи мы при этом перемещали в центр фургона, чтобы получился импровизированный якорь. Он поможет удержать фургон в яростной буре.

Стало темно, как ночью. Фонарей мы не зажигали. Они могут стать дополнительной опасностью, когда придет то, чего мы ждали. И оно пришло.

Ветер, который поднялся вначале, был всего лишь легким дуновением по сравнению с тем, что теперь обрушился на фургон. От рева можно было оглохнуть. Направление ветра изменилось; раньше он дул с запада, теперь – с севера. Фургон трясся, дрожал; казалось, его все ниже прибивает к земле. Если бы у нас было время, мы могли бы выкопать ямы под колеса, и тогда он стоял бы прочнее. Но времени на это у нас не было.

Вой ветра становился все выше, как крик страдающей женщины, и звучал беспрерывно. Я опустился на колени и зажал уши руками, чтобы не слышать этого яростного вопля. Фургон двинулся, сначала покачнулся из стороны в сторону: я даже испугался, что он перевернется, – потом двинулся вперед, словно ветер обладал разумом и взял нас в плен.

Меня бросило вперед, о кого-то другого. Мы схватились за руки, вцепились друг в друга. Ударил град, и мы с Илло в страхе обнялись.