Я отошел от костра туда, где паслись гары. Витол поднял большую голову и фыркнул, я воспринял это фырканье как приветствие. Провел рукой по теплой спине, на которой уже появились пучки длинной зимней шерсти.

Витол – часть того нормального мира, который я знаю всю жизнь. Приятно стоять рядом с большим животным, вдыхая запах его шкуры, чувствуя под рукой его шерсть. Это реальность. Но меня все сильней – с того момента, как я вошел в Мунго, – а теперь все острей и острей – преследует чувство – отчасти страх (я это признавал без колебаний), отчасти любопытство, вечное стремление странствующего найти новый путь и одновременно желание отомстить тому, кто превратил эту обширную землю в землю смерти для моего вида. Наверно, все это смешалось.

Я знал, что утром пойду дальше, пройду бесконечной тропой вдоль Чащобы, охотясь за тем, что не существует, – за проходом в нее. Но зачем? Похоже на историю из ленты. На несчастного возложен немыслимый поиск, и он под нечеловеческим давлением вынужден доводить его до конца.

Мир Вура. Планета когда-то казалась такой открытой и гостеприимной… но, может, она никогда не предназначалась для нас… я яростно покачал головой, словно отмахиваясь от этого коварного предположения. У каждой планеты, колонизированной людьми, рано или поздно обнаруживались проблемы. Потребность господствовать, покорять, врожденная потребность человека, заставляет нас превращать враждебные планеты в подобие Земли, в дом. Ни одна планета не оказалась раем, лишенным всяких опасностей. Некоторые оказывались хуже безвоздушных обожженных миров. Такие планеты мы могли только подвергнуть посмертному вскрытию – и тогда там ничего не было.

Я почесал у Витола между ушами, и он довольно фыркнул и толкнул меня головой с такой силой, что чуть не сбил с ног. Костер показался мне смыкающимся глазом – или, может, это сказывалась усталость. Ну, в любом случае мы ограничены припасами, как я уже дал понять Илло. Как только вода в канистрах – их несет на себе Витол – достигнет определенного уровня, который я нацарапал на стенке, придется повернуть на юг.

Подбросив в костер последнюю охапку сухой травы, я вытянулся и укрылся одеялом. Впрочем, странное тепло, сопровождавшее нас весь день, дотягивалось и сюда, далеко на равнину.

Я ворочался на постели. Хоть и устал и привык спать в новых местах, если только они под открытым небом (мы, странствующие, не любим спать в четырех стенах), меня не оставляли тревожные мысли. Я повернулся на спину и лежал, глядя на звезды. Я много раз видел их ночами. Но только тогда не был … один. Хотелось забыть то ощущение одиночества, которое я испытал после смерти отца.

Снова я вел это сражение. С самого раннего возраста – с того времени, как вообще могу себя вспомнить, – отец готовил меня к этому одиночеству. Происшествия и несчастные случаи нередко сокращают число странствующих. О человеке могут спросить в Портсити, припомнить разговор с ним при случайной встрече на равнинах, но судьба его так и останется неизвестной. Отец постоянно учил меня со всем справляться самостоятельно. И если оплакивал смерть моей матери и других жителей Мунго, никогда не делал этого открыто. Как я уже сказал, он не следовал законам определенной религии, не исполнял никаких ритуалов. Но один или два раза говорил мне, что верит: жизнь, какой мы ее знаем, лишь часть чего-то большего, чего-то такого, что мы не в состоянии воспринять, и что смерть нужно принимать как открытую дверь, а не как прочно запертые ворота.

У Илло после гибели Рощи Вура осталось даже меньше, чем у меня. У нее не было родственников, которые могли бы сохранить у девочки ощущение нормальной жизни. Я думал о том, что она испытала, когда ее пытались заставить вспомнить. То, что она все-таки нашла свое место в жизни, приобрела дар, свидетельствует о ее мужестве и устойчивости рассудка.

Мысли вернулись к тому, что она делает сейчас – спит с этой злополучной цепочкой, найденной в траве. Может, попробовать отобрать у нее цепочку, пока она спит? Да спит ли она? Или это какой-то транс? Должен ли я?..

Я хотел это сделать, но обнаружил, что не могу. Мною овладело какое-то оцепенение, и я не мог пошевельнуться. И вот медленно, продолжая размышлять, закрыл глаза и уснул.

Прямо передо мной Чащоба, а за ней – вернее, прямо во мне, какая-то могучая сила, какое-то принуждение посылает меня вперед, прямо на эту страшную колючую преграду, переднее ограждение с шипами, способными пронзить плоть, выколоть глаза. Я закрыл руками лицо, пытался вырваться, освободиться. Но продолжал идти вперед, словно передо мной дорога такая же открытая, как на равнинах.

Теперь я должен быть непосредственно у шипов. Небольшое расстояние до них я уже преодолел. Я опустил руку, которой защищал лицо. Передо мной свет – прибывающий и убывающий, как свет луны, только он не красный, как луна Вура. Затем, когда глаза адаптировались к этому свету, никакого лунного диска я не увидел. Скорее это столб, напоминающий фигуру человека, этот столб светится и движется. Никаких следов Чащобы, только этот свет, который удаляется от меня, тянет за собой…

Сердце билось часто, я тяжело дышал, словно пробежал большое расстояние, и было во мне такое ожидание, такое притяжение, что …

– Барт! Барт!

Откуда-то иная сила схватила меня, начала раскачивать. Я должен идти, но что-то меня удерживает. Светящаяся фигура уходит все дальше, я теряю ее из виду…

– Барт!

Меня тащат, поднимают… я проснулся.

Ко мне склонилась Илло, она держала меня руками за плечи, словно тащила … откуда-то…

– Я… отпусти…

– Нет! – Она говорила резко, не разжимая рук. Держала меня, как будто опасалась, что я снова обезумею.

Я помигал, покачал головой.

– Ты здесь, – медленно сказала девушка, подчеркивая каждое слово. Она как будто успокаивала плачущего ночью ребенка. – Ты здесь… сейчас…

Я не понял, что она имела в виду. Мерцающий свет исчез. За головой Илло серое небо, светает… я видел такое много раз.

– Я… я был… в Чащобе… – Слова путались, я пытался описать необыкновенно яркий сон, но не мог.

– Не так, – сказала Илло. – Они хотят, чтобы ты пришел так, но мы пойдем своим путем, а не их.

Наконец она отпустила меня, и я сел. Это наш лагерь. На горизонте свет начинающегося дня. Костер прогорел, но холода я не чувствую. По другую сторону груды пепла стоят три гара, смотрят на меня большими глазами, смотрят так же испытующе, как Илло.

– Они? Кто такие они?

Она показала не рукой, а подбородком, чуть повернув при этом голову.

– Не знаю… только там какая-то форма разума … форма, которую я не понимаю. Но о нас знают … и … нас боятся и готовят ловушки… ловушки не для тела, а для рассудка. Вот… – Она показала мне цепочку. Теперь она цела. Я увидел, что каким-то образом девушка соединила сломанное звено.

– Надень это…

Я не взял украшение.

– Зачем? Не хочу…

– Только ты можешь его использовать. Оно предназначено для мужчины.

– Использовать? Но как?

– Я сказала, что это ключ. Так и есть. У того, что ждет, есть причины бояться. Нет, – остановила она мои невысказанные вопросы. – Больше ничего я не узнала. Цепочку должен надеть мужчина, и она проведет нас…

– Через что? – Я отчетливо увидел колючую преграду из своего сна. – Нам понадобится бластер…

– А я вот думаю… – Она сидела на корточках, разглядывая далекую стену Чащобы. – Как эта растительность реагирует на станнер?

– На станнер? Никакой реакции на это оружие не может быть. Он действует на нервную систему, полностью расслабляет все мышцы. Но действует только на людей и животных. У растения нет…

Она встала и смотрела не на меня, а по-прежнему на Чащобу.

– Мы на самом деле не знаем, что это за растительность. То, что опустошило поселки, нам совершенно чуждо. А если оно чуждо еще больше, чем мы себе представляем? Стоит попробовать.

У меня в оружии два заряда и еще десяток в поясе. Вобру несет большой мешок с зарядами. Не очень большая потеря – доказать, что такое невозможно.