Шменкель почувствовал почти физическую боль в груди. Эрна, дети! Что с ними сделали? На какое-то мгновение все пошло кругом перед глазами Шменкеля. Фриц крепко сжал зубы и взял себя в руки.
- Ну и что же они делают в этом случае с родственниками? - спросил он.
- Взрослых сажают в концлагерь, а детей отдают в приюты.
Фриц вспомнил, что в штрафном лагере в Торгау он однажды слышал от одного заключенного, что фашисты помещают детей коммунистов в специальные дома. Там детям дают совершенно другие фамилии и воспитывают их в духе верноподданничества нацистам. Разумеется, и Геббельс и Гесс испробуют на этих детях все свои "новые" методы воспитания. Эрна может сколько угодно клясться в том, что ничего не знала о решении мужа перейти на сторону русских, в гестапо ей все равно не поверят.
- Нужно спешить, Ванюша, - сказал Коровин, положив руку на плечо Шменкеля, и, обратившись к унтер-офицеру, спросил: - А где у вас тут подвал?
- Вон там, в углу...
Унтер-офицер показал на еле заметную дверь и вновь вернулся к стене, у которой стояли гитлеровские солдаты.
- Что они хотят? - шепотом спросил унтера один из солдат.
- Молчать! - прикрикнул на немцев Шменкель и, выдвинув ящик, высыпал его содержимое на стол.
Среди различных бумаг на него вдруг глянуло собственное лицо. Читать листовку было некогда и, сложив несколько раз, он сунул ее за голенище сапога.
- Ну как с радиопередатчиком?
- Готово. А что делать с фрицами?
Подошел Коровин:
- Подвал большой и без окон. Так что, если мы засадим в него гитлеровцев, а дверь заставим ящиками, их не сразу найдут.
Перенеся радиопередатчик, завернутый в брезент, в машину, партизаны вернулись в склад, чтобы связать пленных.
Шменкель в окно наблюдал за платформой, но там было тихо. Русские рабочие, согнанные на погрузку, сидели у вагонов. И лишь только один мужчина нервно расхаживал взад и вперед по платформе, - видимо, надсмотрщик. Уж этот обязательно обратит внимание на грузовик, когда он будет отъезжать, да и отсутствие часовых его, видимо, уже сейчас сильно беспокоит. Он, того и гляди, побежит выяснять обстановку к часовому, стоящему у шлагбаума, и тогда погоня начнется раньше, чем партизаны окажутся вне опасности.
Митя, который все это время не вылезал из кабины, высунул голову и проговорил:
- Готов спорить, что этот тип - предатель!
Рыбаков тем временем загонял связанных гитлеровцев в подвал, покрикивая: "Давай! Давай"
Когда с немецкими солдатами было покончено, Шменкель, сложив ладони рупором, крикнул мужчине, который нервно расхаживал по платформе:
- Эй ты! Быстро в караульное!
Мужчина бегом пустился по платформе. На вид ему было лет пятьдесят, рыжеволосый, с. выпученными от базедовой болезни глазами.
- Понимаешь по-немецки? - спросил его Шменкель.
- Немного, ваше благородие.
- Ты над ними старший? - спросил мужчину Коровин.
- Да. Мы ждем указаний. Рабочие ленивы. - Надсмотрщик криво усмехнулся. - Их плетками нужно подгонять, грязные свиньи!
- Молодец, пойдем со мной. Водки хочешь?
- Хм, если господин угостит стопочкой...
Мужчина засеменил быстрее.
- Оставайся здесь, - шепнул Коровин Шменкелю. - Я сам его толкну в подвал.
Через несколько минут партизаны сели в машину. Шменкель вскочил в кабину. Часовой поднял шлагбаум и отдал честь.
- Направо или налево? - спросил Митя у Шменкеля, когда они выехали с территории товарной станции.
- Налево.
Шоссе было свободно. Миронов гнал машину, до отказа выжимая педаль. Миновав мост, свернули в сторону и поехали в северо-западном направлении прямо по полю. Вскоре дорогу им преградил ручей. Брод через него пришлось искать довольно долго. Когда переехали на другой берег ручья, Митя повел машину к темневшему на горизонте лесу. Вот и дорога. По ней через некоторое время они выехали в лощину, поросшую густым кустарником.
Здесь и остановились. Партизаны замаскировали машину. Шменкель выставил охрану к машине, а сам осмотрелся. Уже темнело. Ночь вступала в свои права. На небе показался диск луны.
Спать никто не мог. Партизаны потихоньку делились впечатлениями. Ужинали, не разжигая огня.
Прислонившись спиной к дереву, Шменкель молча , слушал партизан. Рядом с ним сидел Коровин.
- О семье задумался, Иван?
- Лучше, когда я об этом не думаю.
Однако слова унтер-офицера о новом нацистском законе не выходили у Шменкеля из головы. Эрна очень любит детей, и, если фашисты разлучат ее с ними, она не вынесет этого.
Коровин словно отгадал мысли Шменкеля и спросил:
- Ну, нашел ты ту листовку?
- Нашел.
- Покажи-ка и дай мне фонарик.
Шменкель вытащил из-за голенища листовку и протянул ее Коровину. Сам Фриц прочитал ее, еще сидя в машине.
"Бедная Эрна! Ее, наверно, уже допрашивали, может, даже издевались над ней. Если б она могла понять, почему я так поступил. Поступить иначе я не мог".
Коровин, прочитав листовку, сказал:
- Видишь, как дорого ценят фашисты твою голову? - И повторил: - "Лицо, поймавшее дезертира Фрица Шменкеля, получит вознаграждение: русский гражданин - восемь гектаров земли, дом и корову, военнослужащий вермахта пять тысяч марок и четырехнедельный отпуск на родину".
Коровин передал листовку другому партизану, и она стала переходить из рук в руки. При тусклом свете луны партизаны разглядывали портрет Шменкеля на листовке, напечатанной на русском и немецком языках.
Проверив посты, Шменкель снова сел, прислонившись к дереву, но заснуть так и не смог.
* * *
Утром третьего дня Митя благополучно привел свой автомобиль в партизанский лагерь. Совсем недавно вернулась группа партизан из отряда имени Суворова, и теперь бойцы делились впечатлениями о встрече с красноармейцами 20-й кавалерийской дивизии, которая дала им своего радиста для связи. Это был небольшого роста бурят, скуластый, с маленькими глазками. Он сразу же принялся осматривать трофейную радиостанцию и устанавливать ее в своей землянке. Единственным человеком, кому радист позволил заходить в радиоземлянку, был Морозов.
Разведчики штаба армии забрали с собой пленных немцев, чтобы передать их в лагерь для военнопленных. Прощание Кубата с партизанами было трогательным.
- Мы очень привыкли к этому Швейку в пижаме, - рассказывал партизан Михаил Букатин. - Он великолепно готовил, правда, не жалел наших запасов. Ты еще только садишься за стол, а у тебя под носом уже стоит тарелка с едой, как в московском "Метрополе". Мы все очень привязались к нему, и было по-настоящему жаль расставаться с этим занятным парнем. Когда Кубат прощался с нами, в глазах его стояли слезы, а лицо было печальное-печальное. Ну прямо Дон-Кихот - рыцарь печального образа. Нам от души было жаль его. Командиру нашему, - продолжал Букатин, - он тоже понравился, тот даже приказал врачихе выдать ему целый литр водки. За столом Кубат произнес речь. Мы из нее поняли только то, что обязательно разобьем фашистов и тогда он снова вернется в свой Брюнн, где будет работать в отеле. Он всех нас пригласил к себе в гости... Ты ни за что не отгадаешь, что он ел сам. Только кашу.
Шменкель рассмеялся.
- У него больной желудок. Представляешь, Ваня, такой повар - и с больным желудком!.. Ну а теперь ты, Ванюша, расскажи, как вы захватили рацию...
Шменкель уже доложил начальству об успешном проведении порученной ему операции и теперь только сказал:
- А тот унтер-офицер с товарной станции был не таким уж глупым. Он понимал, что поступает несправедливо. Может, ему даже было стыдно... Многим немцам не по себе в собственной шкуре. Где-то в душе они понимают, что должны воспротивиться фашизму, который несет гибель немецкому народу и народам всей Европы. Но они беспомощны, потому что не знают, как должны поступать.
- Да это и не удивительно. Если тебе каждый день вдалбливают в голову, что ты человек высшей расы, ты когда-нибудь и сам начнешь верить в это. Букатин на миг задумался, припоминая. - Недавно мы распространяли листовки в одном селе. Ко мне подошел какой-то старик и сказал: "А в них правда написана, сынок? Сейчас много всяких бумажек раздают, даже не знаешь, где в них правда, а где нет. Немцы врут, и люди теперь уже перестали верить чему-либо. Раньше все было просто, сразу видели, где хорошо, где плохо. А сейчас человек спрятал лицо, и не поймешь, можно ему доверять или нет. Другой раз мне кажется, что эти проклятые оккупанты и нас с головой окунули в ложь".
