До Кхана донеслось эхо дичайшей муки, такой свирепой и многогранной, что заблокировать её оказалось нелегко. Предельно сузив спектр контроля, Кхан удовольствовался режимом наблюдателя и пристально следил за предсмертными корчами пси-клона, особенно заинтересованный тем, как опрастываются кишечник и мочевой пузырь и экскременты стекают по дрыгающимся ногам. Вскоре мозг Барбары, лишившийся притока свежей крови, окончательно погиб; когда её сознание помутилось и угасло, Кхан даже испытал нечто вроде сожаления.

Чтобы добраться до Паттона, пришлось выстроить длинную прихотливую цепочку из пси-клонов. Каждый из них, передав эстафету следующему, подвергался умерщвлению без особых затей. Но то были сплошь самцы, и ощущения юной самки оказались для Кхана внове. Кажется, они даже вызвали в нём некоторую душевную смуту. Да, без сомнения, нечто исподволь разладилось в его психическом устройстве, словно бы между безукоризненно пригнанными движущимися деталями вклинилась досадная случайная песчинка.

Пружинисто оттолкнувшись щупальцами, Кхан поплыл вдоль бортика в дальний конец бассейна, где притулился небольшой продолговатый валун. На его макушке рос миниатюрный садик для медитаций: шесть радужных актиний, три плюмажника, по центру – звездоцвет.

Сосредоточившись на зыблющихся растениях, Кхан предпринял глубокую медитацию, приступая к процедуре очистки зашлакованного сознания. Методично вскрывая слой за слоем, он обнаружил наконец потайную занозу – восхитительное бурное наслаждение, которое БарбараКхан испытала вчера, совокупившись с телом Паттона. Когда она извивалась в оргазме, сладчайшие содрогания её матки привели Кхана в полный восторг. Однако воспоминание пришлось закапсулировать и удалить вместе со всеми его корешками.

Впредь ему надлежало проявлять предельную осторожность и не поддаваться каверзным искушениям. Однако и зарекаться наотрез не стоит, это ведёт к утере ментальной пластичности. Хотя Кхан вовсе не разделял страсть декаподов к безоглядному риску, но тем не менее вдруг ему пришло на ум, что пси-контакт с млекопитающими необычайно притягателен именно в силу своей повышенной опасности.

– Поешь, – сказала Фатима. – Ну, пожалуйста.

– Не хочу апельсинов, – ответил мальчик.

Он лежал на спине, изучая трещинку в потолке лазарета безучастным взглядом. Белки у него испещрили густые алые прожилки, под глазами залегли сиреневые полукружия.

Фатима бочком присела на койку рядом с ним, держа на весу оранжевую рыхлую дольку.

– А чего ты хочешь? – Она положила дольку на блюдце и отёрла сок с пальцев кусочком расползающегося лигнина.

– Бульбы. Жареной.

– Не надо капризничать, – попросила Фатима преувеличенно спокойным голосом, скатывая влажный лигнин в шарик. – Врач велел тебе давать побольше фруктов.

– А я не хочу их. Надоело. Во рту кисло.

Штукатурку рассекала трещина, похожая на веточку. Словно дерево росло там, наверху, и вдруг просунуло ветку сквозь потолок. Безлистую, осеннюю.

– Я ничего не помню... – проговорил мальчик. – Хочу вспомнить вчерашнее. И не могу. Не получается.

Меж его выгоревшими тонкими бровями залегла складка, он тщетно силился нащупать воспоминание, окутанное неосознанным спасительным запретом, словно непроницаемой сферой Шварцшильда.

– Ну-ну, тебе незачем волноваться, – Фатима попыталась успокоить его. – Давай-ка я тебе очищу банан...

Маленький упрямец помотал головой. Он всё понукал пробуксовывающую память, и Фатиме стало боязно при мысли, что вот-вот чёрная дыра беспамятства в его мозгу взорвётся, превратившись в сверхновую. Надеясь отвлечь мальчика, она торопливо сдирала вязнущую под ногтями банановую кожуру.

По ту сторону двери кто-то постучался, и в палату заглянула Эвелин Хадсон.

– Привет, – промурлыкала она, энергично вскинув двуперстие к голубой пилотке.

– Hi, – откликнулась обрадованная Фатима.

– Мне в лаборатории сказали, что ты здесь. Не помешаю?

– Заходи.

Войдя, десантница сняла пилотку, покрутила её в руках и, сложив пополам, продела под погон мундира.

– Как дела, Владик? – спросила она.

Мальчик ничего не ответил, всё так же безучастно глядя в потолок.

– Он обедать отказывается, – пожаловалась Фатима.

– Я бульбы хочу, – пробормотал Владлен.

– Что такое бульба? – спросила американка.

С её появлением в палате словно бы просветлело, сгустившаяся было напряжённость развеялась.

– Potato, – объяснила Фатима. – Национальное лакомство.

– Оу, тут в ларьке есть картофельные чипсы. Как насчёт чипсов, Владлен?

– Не хочу. Это не то.

– Вот, полюбуйся. Капризничает.

– Ничего страшного, – рассудила Эвелин. – Значит, сыт.

Наступившее молчание нарушила сигнальная трель, и Фатима вынула сотовый телефон из кармана халата.

– Слушаю. Да, я в лазарете. Нормально. Даже так? Минутку.

Не выключая телефон, она повернулась к Эвелин:

– Меня вызывают в лабораторию, срочно. Посидишь с Владленом?

– Конечно. Я сейчас в свободной смене.

– Вот и чудненько, – кивнула Фатима и пробормотала в трубку: – Сейчас приду.

– Кстати, Фатима, у тебя в лаборатории найдётся кусок освинцованного кабеля? – спросила Эвелин.

– Надо поискать. А зачем тебе?

– Собственно говоря, мне листовой свинец нужен. Фунта два.

– Так бы сразу и сказала. Надо правильно формулировать техническое задание. Вот уж чего-чего, а этого добра у меня там навалом.

Прежде чем выйти из палаты, Фатима окинула мальчика испытующим взглядом. Владлен всё так же пристально разглядывал потолок, но чёрный провал в памяти, похоже, перестал его мучить.

Когда Фатима скрылась за дверью, Эвелин присела на табурет рядом с койкой, ритмично сжимая в кулаке ворсистый мячик лимонного цвета.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – с запинкой ответил мальчик. – А вас как зовут?

– Эвелин.

– Я вас помню. Вы меня вчера несли на руках. Верно?

– Да.

– Больше я ничего не могу вспомнить, – виновато промолвил он. – Голова как чужая. Она меня не слушается.

– Наверное, от лекарств. Это должно пройти, – обнадёжила его десантница и переложила мячик в другую руку.

– Тётя Эвелин, а что это у вас? – повернув голову, полюбопытствовал Владлен.

– Теннисный мячик.

– Зачем?

– Чтобы быть сильной.

– А второго такого у вас нету?

– Есть.

– Дадите мне? Я тоже хочу быть сильным, – чуть оживился Владлен и добавил: – Я когда вырасту, буду чужаков убивать. Я их всех поубиваю.

– Хорошо. Будет тебе мячик, – пообещала Эвелин. – В следующий раз принесу.

– А в кобуре у вас пистолет? – продолжал расспросы мальчик.

– Бластер.

– Покажите. Пожалуйста.

Десантница расстегнула кобуру, извлекла увесистый тупорылый бластер, подбросила его на ладони.

– Вот. Нравится?

– Ух ты... – приподнявшись на койке, Владлен умоляюще протянул худенькую загорелую руку. – Дайте подержать. Я осторожно.

– Держи, – разрешила Эвелин.

Зачарованно разглядывая бластер, мальчик сжал ребристую рукоятку так, что побелели костяшки пальцев.

– Он заряженный?

– Да. Впрочем, там два предохранителя. Просто так не выстрелит.

Вдоволь налюбовавшись, Владлен вернул бластер десантнице.

– Тётя Эвелин, а вы замужем? – спросил он.

– Нет, а что? – ответила американка, пряча оружие в кобуру.

– Ничего, – Владлен отвёл глаза. – Я просто так спросил...

Выйдя из медчасти, Фатима торопливо зашагала по магистральному переходу базы.

Сущее наваждение, ведь Эвелин ни капли не похожа на Йоко. И лицо, и фигура совсем другие. Однако в повадке сквозит неуловимое сходство. И такой же тончайший жасминный дурман исходит от кожи. Вот, совсем близко, рядышком, только руку протянуть. Но вязкая робость гнездится в сердце, и на кончиках пальцев сгущается электричество неприкаянной нежности.

Стоило Фатиме пройти насквозь жилой комплекс и свернуть к лабораторному сектору, тут же, здрасьте-насте, навстречу ей топает Щёголев. Как завидел её, так и встал столбом посреди коридора.