Звери были похожи на тигров, но без полос. С мехом цвета песка на вечернем пляже. Их глаза сверкали, словно топазы. Дыхание пахло кровью и свежим мясом.

Я смотрел на их пасти. Саблеобразные зубы – это были действительно зубы, а никакие не бивни. Длинные острые клыки, предназначенные для того, чтобы рвать, и терзать, и сдирать мясо с костей.

Огромные кошки принялись ходить вокруг нас, постепенно сужая круги. Мы сбились в тесную кучку, плотно прижавшись друг к другу. В каждом из нас пробудились глубинные воспоминания о тех временах, когда с наступлением темноты мы прятались в пещерах, спасаясь от хищных зверей, выходивших на ночную охоту – о тех временах, когда мы были добычей.

Саблезубые тигры, если это действительно были они, вели себя настороженно и беспокойно. Хвосты бились из стороны в сторону, точно нетерпеливые кнуты. Мисс Финч просто стояла на месте и молча смотрела на своих зверей.

А потом коротконогая тетенька замахнулась зонтом на ближайшего к ней тигра.

– Брысь, животное! Не подходи! – визгливо выкрикнула она.

Зверь зарычал на нее и присел на задние лапы, словно кошка, готовящаяся к прыжку.

Тетенька побледнела, но не опустила зонт, который держала перед собой, как меч. Она не пустилась бежать во тьму, расплескавшуюся под городом наподобие черного моря, испещренного светом факелов.

Тигр прыгнул и повалил тетку на землю одним ударом большой мягкой лапы. Он встал над ее распростертым телом и зарычал, запрокинув голову. Его торжествующий рык отдался раскатистой дрожью у меня в животе. Тетка, похоже, лишилась чувств. И, наверное, оно и к лучшему. Если ей повезет, она не успеет почувствовать, как острые зубы вонзятся в ее престарелую плоть наподобие двух кинжалов.

Я огляделся в поисках путей к бегству, но второй тигр ходил вокруг веревочного ограждения, обозначавшего участок для зрителей, и если бы я куда-то рванулся, он бы тут же набросился на меня. Мы были, как стадо испуганных овец в загоне под пристальным взглядом голодного хищника.

Джонатан стоял в полной прострации и бормотал себе под нос три матерных слова, повторяя их снова и снова.

– Мы умрем? Сейчас мы умрем? – спросил я и сам не узнал свой голос.

– Похоже на то, – ответила Джейн.

А потом мисс Финч подошла, перегнулась через ограждение, схватила тигра за шкирку и попыталась оттащить его от упавшей женщины. Зверь сопротивлялся, не желая бросать добычу, и мисс Финч ударила его по носу кончиком копья. Тигр испуганно поджал хвост и лап увести себя прочь, послушный и тихий.

Женщина так и сталась лежать на полу.

Крови не было – это я видел.

Оставалось надеяться, что это был просто глубокий обморок.

В дальнем конце помещения забрезжил свет, постепенно набирая силу. Как будто там занимался рассвет. Влажный туман тропических джунглей вился над гигантскими папоротниками и хостами. Где-то вдали стрекотали кузнечики и пели птицы, приветствуя начало нового дня.

Какой-то частью сознания – своей писательской частью, той самой, которая замечает причудливую игру отблесков света на осколках стекла в луже крови, даже тогда, когда я выбираюсь из разбитого автомобиля после серьезной аварии; той самой частью, которая наблюдает, не упуская ни единой детали, за тем, как разбивается или не разбивается мое сердце, когда у меня в жизни случается подлинная, неподдельная, глубоко личная трагедия, – так вот, именно этой частью сознания, которую можно назвать внутренним наблюдателем, я отметил, что все это делается очень просто: дымовая машина, искусственные растения и запись звуков природы. И. разумеется, грамотный мастер по свету.

Мисс Финч рассеянно почесала под левой грудью, потом повернулась к нам спиной и пошла навстречу рассвету в туманных джунглях, и тигры шли рядом с ней, бесшумно ступая на мягких лапах. Один – с одного бока, другой – с другого.

Где-то вскрикнула птица.

Рассвет померк, растворившись во тьме. Туман рассеялся.

Женщина с тиграми исчезла.

Сын коротконогой воинственной тетки помог ей подняться. Она открыла глаза. Вид у нее был испуганный и потрясенный, но сама она вроде бы не пострадала. И действительно: мы убедились, что с ней все нормально, когда он подняла с пола свой зонт, оперлась на него и злобно уставилась на нас исподлобья. Мы облегченно вздохнули и захлопали в ладоши.

Никто не пришел проводить нас дальше: ни дядюшка Фестер, ни вампирская женщина, ни шпрехшталмейстер. В десятую комнату мы прошли сами.

Судя по всему, здесь должно было состояться грандиозное финальное шоу. Тут даже было где сесть. Мы уселись на пластиковые стулья, расставленные вдоль стены, и прождали достаточно долго, но никто из артистов не вышел. Мы подождали еще, и по прошествии четверти часа нам всем стало ясно, что никто и не выйдет.

Люди начали переходить в соседнюю комнату. Было слышно, как там открывается дверь.

Шум оживленного уличного движения. Шелест дождя.

Я посмотрел на Джонатана и Джейн. Мы молча поднялись и прошли в последнюю, одиннадцатую комнату. Там стоял одинокий стол, на котором были разложены сувениры: значки, открытки, плакаты и диски с символикой цирка. Продавца не было. На столе просто стоял жестяной сундучок, куда надо было класть деньги. Желтый свет уличных фонарей лился в комнату сквозь распахнутую настежь дверь, и порывистый ветер, проникавший снаружи, трепал уголки нераспроданных плакатов.

– А мы ее не подождем? – спросил кто-то из нас, и мне бы хотелось, чтобы это был я, но, по-моему все же не я. В общем, кто-то спросил, надо ли нам подождать мисс Финч, но остальные лишь покачали головами, и мы вы шли под дождь, который теперь превратился в промозглую серую морось.

Нам пришлось поблуждать по запутанным переулкам, пока мы не нашли то место, где оставили машину. Я стоял на ветру, ждал, когда мне откроют заднюю дверцу, и мне вдруг показалось, что сквозь шелест дождя и шум города я услышал рев тигра – где-то рядом, совсем-совсем близко. Низкий раскатистый рев, от которого вздрогнул весь мир. Хотя, может быть, это просто проехал поезд.

Она такая крутая, такая сосредоточенная и спокойная, и все-таки ее взгляд остается прикованным к горизонту.

Тебе кажется, ты знаешь все, что вообще можно знать про нее, уже в первый миг после знакомства, но все, что ты знаешь – вернее, думаешь, что знаешь, – это неправильно. Страсть течет сквозь нее, как река крови.

Она отвернулась буквально на миг, и маска сорвалась, и ты упал. Все твои завтра начинаются здесь.

Знаешь, как это бывает, когда ты кого-нибудь любишь?

И что самое трудное, самое поганое, даже хуже, чем «Шоу Джерри Спрингера»: если действительно любишь кого-то, ты уже не перестанешь его любить. Какой-то кусочек этого человека навсегда остается в сердце.

Теперь, когда она стала мертвой, она старается помнить только любовь. Каждый удар она представляет как поцелуй. Макияж, неумело скрывающий синяки, ожог на бедре, прижженном сигаретой, – это были проявления любви, решает она.

Ей интересно, что сделает ее дочь.

Ей интересно, кем она станет.

Она держит торт – в своей смерти. Это тот самый торт, который она всегда собиралась испечь для своей малышки. Быть может, они испекут его вместе.

Они сядут за стол, все вместе, втроем, и съедят этот торт, и комната медленно наполнится смехом и любовью.

Есть столько всего, от чего она так упорно пыталась бежать: то, о чем она не будет помнить, и то, о чем она даже не может подумать – никогда не решится подумать, – потому что тогда кричат птицы, и червяки выползают из нор, и у нее в голове идет дождь, медленная бесконечная морось.