И Маркс печально умирает, так и не решившись опубликовать черновики со своими сомнениями. А рожденный им «научный социализм» широкой поступью начинает чесать по планете, «бразды пушистые взрывая».
...Кроваво-красный социализм во главе с коммунистом Сталиным.
...Приход к власти национал-социалистической рабочей партии Германии во главе с Гитлером.
...Культурно-хунвэйбиновская революция в Китае во главе с Мао.
...Социализм маоистского толка в редакции выпускника Сорбонны Пол Пота.
Социализм бурлил! Да и сейчас еще побулькивает. В экономически недоразвитых странах (там, где еще не прошел процесс урбанизации и население по стилю жизни и мышления до сих пор подавляюще деревенское) в ходу все та же революционная фразеология и бегают банды террористов с калашниковыми. Таковы, например, непримиримые маоисты Непала и революционные партизаны Колумбии. Да чего далеко ходить!.. Еще совсем недавно – аккурат в эпоху бурного промышленного роста в Италии, всего тридцать–сорок лет назад, когда южная итальянская деревня массово втекала в северные промышленные города, – страну трясло от зверств так называемых «красных бригад» – подпольных банд революционных убийц и бомбистов.
Сейчас в развитом мире красные пожары уже не горят. Но угольки еще тлеют. В Европе эти угольки социализма называются социал-демократией и эгалитаризмом, в Америке – либерализмом и политкорректностью. Мы до них еще обязательно доберемся, неспешно сплавляясь по течению этой книги на прочном плоту авторской мысли.
А вы пока запишите себе на ум: все самые громкие и самые кровавые социалистические эксперименты произошли в отстающих странах...
В странах догоняющего развития.
Недоурбанизированных.
Деревенских.
То есть с крепкой традиционной моралью.
Глава 5
Больной перед смертью потел. Комбайнами
Весь процесс Перехода (так я для краткости называю многоликий процесс возникновения капитализма, развития промышленности, бурного экономического роста и урбанизации) в человеческом измерении был не чем иным, как глобальным кризисом традиционной сельскохозяйственной морали. Ломкой тысячелетнего, связанного с землей образа жизни, прописанного в народном духе, обычаях, религиозных установках. Все это затрещало по швам, когда «власть земли», то есть землевладельцев, стала заменяться властью денег, то бишь влиянием капиталистов. Прежние хозяева жизни – беднеющие аристократы – теперь выдавали своих дочек замуж за новых хозяев жизни – безродных толстосумов, – и единственное, что эти графья, виконты да бароны могли предложить нуворишам в качестве приданого – свой землевладельческий герб, когда-то бывший символом родовитости, доблести и власти, а в новом мире капитализма – простой сувенир. Который нувориши покупали в нагрузку вместе с женой чисто для понта. Вся европейская литература той эпохи полна описаний подобных браков...
Но эта главка не о браках. В этой главке приводится краткий анамнез покойного СССР, а также небольшой, но живописный рассказ о его мучениях перед смертью – исключительно для некрофилов. Остальные могут не читать. Начнем, однако, издалека...
Наш младенчик давно отставал в развитии. К XVII веку отставание России от Запада стало осознаваться уже довольно значительной частью отечественной элиты. Первым государем, пытавшимся преодолеть это отставание, был Борис Годунов. Попытка провалилась (подробнее об этом – в «Истории отмороженных»).
Последующая – петровская – попытка оказалась более удачной, хотя и поверхностной. Не меняя сути русской жизни, этот царь путем большой крови модернизировал систему, привив скукоженной от морозов российской дикухе сортовую веточку наливной западной антоновки.
Прививка помогла ненадолго. Поражение в Крымской войне вновь ярко высветило технологическое отставание России. Россия опять стала догонять. Однако поражение в Японской войне опять неумолимо продемонстрировало: отстаем, братцы!.. Дальнейшую догоняющую эстафету перехватили большевики, причем перехватили с петровским размахом – массово закупали на Западе заводы, технологии и специалистов. И вновь помогло ненадолго. К концу ХХ века Россия снова увидела себя отставшей.
«Догнать и перегнать Америку!», «Берегись, корова из Айова!» – это лозунги хрущевской поры, когда Советский Союз безуспешно пытался догнать развитые страны по электронным технологиям, производительности труда, качеству и ассортименту продукции... На Западе наладили выпуск электробритв? И мы!.. И мы тоже должны! И вот кремлевский циркуляр обязывает партийных товарищей из соответствующих министерств наладить выпуск советского аналога. Наладили. Получилось как всегда – сделали плохо работающую модель того, что делал Запад...
Почему мы все время отстаем? И почему рывки в конечном итоге ни к чему не приводят?
Ответ на первый вопрос, говоря языком ученых советов, «выходит за пределы данной работы». Частично я ответил на него в «Истории отмороженных» – книге о влиянии климата и географических условий на историю развития цивилизации. (Если совсем вкратце: теснота в Европе заставила европейцев быстрее перейти на интенсивное ведение сельского хозяйства, тогда как российские немыслимые просторы еще долго позволяли вести хозяйство экстенсивное – бросать одно поле и вырубать лес для другого.)
А вот что касается второго вопроса... Рывки не помогали, потому что великолепный технический расцвет Запада вырос из тех удобрений, от которых в России и Совке всегда зажимали нос – из частной собственности, из прав человека, из частнопредпринимательского эгоизма, из независимой судебной системы и независимой прессы, из ограничения власти самодержца. Свободный рынок, как ракета в заднице, ускорял Запад. А коммунисты – плоть от плоти народной – строили свой реальный социализм на той основе, что была в России на момент революции, – на основе косной крестьянской общины, зараженной духом коллективизма и круговой поруки. И совершенно не приученной к рынку.
Причем любопытно, что эта психологическая отсталость русского общества некоторыми объявлялась характерной и весьма высоконравственной особенностью, присущей русскому характеру едва ли не генетически. И до сих пор еще объявляется людьми типа Зюганова или какого-нибудь Кончаловского... И здесь нынешние коммуняки и русофилы ничуть не уступают в своей твердокаменности дореволюционным славянофилам, которые говорили, что из русской крестьянской общины «невидимыми путями вытекает все, что есть на Руси святого, идеального, патриотического...»
Вот только моралисты, идеалисты, патриоты и святоши, дорвавшиеся до власти и норовящие построить царство святости, почему-то всегда заливают простых строителей кровью. Такова особенность всех верующих... Если вам доведется побывать в небольшом итальянском городке Феррара, обязательно обратите внимание на памятник неистовому Савонароле. Монах изображен проповедующим – памятник обличительно размахивает руками. Скульптор не только через движение отразил характер своего героя, но и скрупулезно передал его внешний облик – Савонарола был на редкость уродлив. Таких страшных памятников вы нигде больше не увидите!..
Джероламо Савонарола, вероятно, из-за своего уродства, с самого детства очень возлюбил Бога: никто другой с ним играть не хотел. Повзрослев и отбыв по собственному желанию семь лет в монастыре у доминиканцев, Джероламо вышел на свободу с чистой совестью и благородной целью – проповедовать жизнь святую среди мирян. И начал...
Народ Флоренции жил тогда хорошо – люди пили вино, гуляли, веселились, устраивали карнавалы, распевали непристойные песенки, любили друг друга... В общем, делали все то прекрасное, что никогда почему-то не нравилось моралистам – как церковным, так и коммунистическим. Поначалу сухой и чем-то похожий на Суслова Савонарола никак не потревожил течение нормальной городской жизни, хотя речи на улицах толкал горячие и зажигательные. Но год за годом его влияние росло, все теснее грудилась вокруг уродца шобла единомышленников. Спорить с Савонаролой было невозможно, потому что, хоть его речи и противоречили объективному течению грешной жизни, говорил он идеологически правильные вещи, то есть лежащие абсолютно в русле действующей парадигмы. Только раньше парадигма была отдельно, а жизнь – отдельно, а тут вдруг пришел сумасшедший маньяк и своими внешне правильными спичами решил совместить жизнь с протокольной мертвечиной.