Глина и пластилин

С биостанции меня поперли, и мама, неутомимая в своих поисках, направленных на наше непрестанное совершенствование, устроила меня в изобразительную студию.

Я изображал там статуи. То есть я лепил фигурки из глины.

Глина хуже пластилина, а из пластилина я лепил давно.

Десятки ковбоев, оседлав мустангов, сражались у меня с индейцами, вооруженными ножами. Они наносили друг другу ужасные раны, они умирали, произнося монологи, достойные Фенимора Купера. Потом я их чинил, и все повторялось.

Они скакали по горам и долам, их подстерегали горные львы и гориллы, для удобства перенесенные мною из Африки в каньоны Дикого Запада.

Они падали с обрыва.

Их бомбили с самолетов с помощью костяшек домино.

Их бомбили мои братья, с которыми у меня был договор «ты сначала убиваешь этого, а потом я того», и которые нарушали его совершенно вероломно, убивая под шумок гораздо больше дозволенного.

Все всегда заканчивалось нашей общей дракой, куда вмешивалась и бабушка, а потом все топтались, сцепившись в единую массу – в середине была бабушка – и коверкали моих ковбоев, и потом я их снова лепимо слезами напополам.

Ковбоев сменили животные, животных – литературные персонажи – Маниловы и Чацкие.

Поэтому меня и отдали в изобразительную студию, где я пожал железную руку преподавателя – настоящего скульптора – а потом за один присест изваял из глины льва.

Лев отправился в печь на обжиг, а потом и на выставку работ выдающихся детей.

Жаль, что в студию надо было ездить через весь город. Если б она находилась под боком, из меня, в области глины, вырос бы Пазолини.

Балет

А ещё мы поступали на балет. Это мама нас отвела. Меня и Серегу, Валерка был ещё мал.

Нас приняли.

Как потом выяснилось – из-за меня, хотя я не знал ни одного па.

А Серегу взяли за компанию, он очень старался, плясал им «яблочко».

Я вообще ничего не плясал.

Нас раздели, было прохладно спине, попросили пройтись, повернуться.

Мы были в одних трусиках.

Под пристальными взглядами отборочной комиссии я чувствовал себя не очень.

Может, потому мы и забросили это дело, хотя нам передавали, что нас ждут и «что ж вы не ходите».

Дом

Сталинский дом. Мы получили в нем двухкомнатную квартиру, в пятьдесят девятом году переселились и принялись радоваться: высокие потолки, большая прихожая. Переезжали зимой в мокрый снег. Жутко мело.

А дома – дощатые красные полы. Только-только от краски просохли. Батареи маленькие, но тепло, если не дует норд.

Так называли северный ветер. У нас и окно, и балкон выходили на север. Когда он дул, то легко отжимал двери балкона.

Потом отец сделал приспособление для подтягивания этих дверей. А мама ещё подкладывала всякие тряпки, чтобы было хорошо.

Туалет и ванная – раздельно. Кухня. Там холодильник «Саратов». Он простоял тридцать лет, не ломаясь и не выключаясь.

У плиты – бабушка. Она обожала готовить.

Бабушка жарила картошку и макароны – нашу основную еду.

Вода на пятый этаж поднималась слабо. Текла из крана тоненькой струйкой. Мы ведрами носили её с улицы и наливали в ванну.

В ней никто не мылся. В ней хранился неприкосновенный запас воды.

Крышу мы тоже чинили сами.

Вылезали на нее в дождь и прикрывали дырки сорванным шифером.

А на Новый Год – пироги с вареньем и торт «Наполеон» – коржи пропитывались заварным кремом и становились нежными – пальчики оближешь.

А хорошо было пробраться ранним утром первого января в мамину комнату, стянуть там со стола кусочек торта, запихать его в рот, отчего в нем немедленно образовывались потоки сладкой слюны, а потом быстренько назад в свою комнату и под одеяло с головой, чтоб согреться.

Двор

Сначала дом стоял один в степи, рядом обосновались только финские бараки с садами, огородами, длинным общим коридором и кухней, по которой сновали тараканы, а потом вокруг наросли хрущевки.

Во дворе мы играли в догонялки, в лапту, в футбол я хоккей – для чего сами делали коньки из дерева и шарикоподшипников.

Коньки жутко грохотали.

Во дворе я учился драться.

В этом деле имелись свои учителя. С первого же удара выяснилось, что я закрываю глаза.

– Ты чего? Нельзя закрывать!

После этого я не закрывал.

А Серега дрался лучше всех. Он дрался один на один, один на двоих, троих, пятерых и на сколько хочешь. Он говорил, что десять человек очень мешают друг другу и их легче бить.

Чем больше было противкиков, тем отчаяннее он становился.

Из драки его было не вытащить.

В бою он умудрялся достать всех.

А драки у нас были страшные: палками, цепями, камнями, ножами. Улица на улицу, район на район, двор на двор. Просто так.

Серега уже восемнадцатилетним верзилой дрался на Шиховском пляже. Один против толпы с палками. Нападали они довольно организовано. Стремились взять в круг. Он вырвал у одного нападавшего его оружие, и драка приобрела новое качество.

Молотили друг друга более часа.

Серега выстоял. Все тело у него было исхлестано, но на песке в крови остались лежать человек десять, столько же уползло самостоятельно.

Васька

У нас было два кота. Одного – старого, гладкого, черного – мы привезли с собой на новую квартиру.

У него не было какого-то особого имени. Все его звали – Котик.

Другого принес я.

Такого крошечного и пушистого. Мне дали его на автобусной остановке. Там обосновалась будка диспетчеров.

– Мальчик! – позвали меня. – Смотри, какой пушистый!

Я пошел посмотреть и вышел с комочком в ладони.

Если к нему приближали глаза, он зарывался в свою шерсть.

Я прибежал домой.

– Бабушка! – вскричал я. – Смотри, кто у меня есть!

Бабушка посмотрела, проверила где-то, сказала, что это кот, и он у нас остался.

Вечером пришла мама, и мы сгрудились около него на кухне. Он уже поел хлеба с молоком и довольный урчал.

Взглянуть на находку пришел и Котик.

Котик отличался довольно независимым характером, и мы следили за этой встречей с большой тревогой, но он обнюхал малыша, а потом тот запищал и полез под него.

Кот оторопел. Он поднимал лапы – передние и задние – он перешагивал аккуратно, чтоб не наступить, а Васька – так мы его назвали – все к нему лез.

Наконец Кот сдался и лег, Васька забрался к нему на живот и успокоился. Кот его лизнул, мы разошлись.

Эта дрянь – Васька, естественно, – выросла довольно быстро, оказалась жутко игручей и в конец загоняла старика Кота.

Васька подкарауливал его у каждой двери, подстерегал и нападал из засады.

Тот доставал его лапой с уха и прижимал к земле, но только этот маленький негодяй оказывался на свободе, как нападение повторялось.

Бабушка гонялась за ним с веником, чтоб он только не приставал к старику.

Ваську украшал огромный хвост-веер. Это был пушистый сибирский кот.

Через много лет старый Кот упал с балкона, разбился и умер.

Я как чувствовал, что вот сейчас он разбился, вдруг прибежал с кухни на балкон и посмотрел вниз – он там лежал.

Я слетел по лестнице, обежал двор и вылетел на улицу.

Я схватил его на руки, он не дышал, и из пасти текла кровь.

Я плакал так, что кто-то проходивший мимо, сказал, усмехнувшись: «Смотри-ка, над котом!..».

– «А вы, а вы!.. ” – только и смог я сказать между душившими меня спазмами.

Мы похоронили Кота в степи. Вырыли могилу и положили сверху камень.

Васька старился медленно. С балкона он падал раз пять. Всякий раз приземлялся удачно.

Шестой раз он упал уже в преклонном возрасте, разбил себе нос и задние ноги.

Он их волок за собой и жутко нуждался в человеческом участии, и поэтому взбирался на кресло, где я сидел, подтягиваясь на передних.

– Ну что же ты, старина, ну иди, поглажу, – говорил я и гладил, гладил калеку кота.

Потом он научился ходить.

Потом умер, забравшись под шкаф.

Книги

Я очень любил читать. Любимое я читал сто и двести раз. Например, Тома Сойера или «Всадник без головы». А потом я разыгрывал все прочитанное на кровати.