– Я надеюсь, – грустно улыбнулся ему Йаарх, – что этого не понадобится.

Потом он повернулся ко всем остальным и провозгласил:

– А теперь слушайте меня внимательно, народ Серого Меча. Слушайте, и передайте другим, и запишите в книгах и хрониках!

Все стихли.

– Больше никогда, никому и ни за что вы не приносите извинений подобным способом! Даже тому, кто когда-нибудь придет вслед за мной. Запомнили?!

– Да, Владыка! – грянул тысячеголосый ответ.

– И еще одно! – продолжал между тем Йаарх, обводя пылающими от гнева глазами толпу. – Тот, кто нападет на слабого, не способного защищаться – тот больше не воин, он предатель и достоин самой лютой смерти. Нападать можно только на тех, кто способен сражаться! И не смейте грабить караваны. А если уж нет другого выхода, то я запрещаю убивать беззащитных купцов! Запомнили?!

– Да, Владыка! – вновь грянуло над поляной.

Лишь один голос все же осмелился возразить ему:

– Но Повелитель, если мы не будем грабить караваны, то откуда же возьмем все необходимое? Йаарх опустил голову, раздраженно обматерив сам себя за спешку. Теперь придется изменять решение…

– Я придумаю… – глухо ответил он. – Пока что я снимаю запрет и разрешаю грабить. Но только при самой крайней необходимости. И если во время грабежа погибнет хотя бы один невинный, то этим убийством вы предадите меня. Вы поняли?!

– Да, Владыка! – раздался рев воинов.

– Я благодарю вас за верность, мой народ! – поклонился им Хранитель Меча. – А теперь – идите и обсудите то, что я сказал вам. Мне еще многое нужно сделать.

Он стоял и смотрел на медленно растекающуюся с площадью толпу. Люди о чем-то говорили, о чем-то спорили. О чем? Он не знал, да это, в общем, было ему и неинтересно, слишком уж он был разъярен. Повернувшись к своим кровным братьям и сестрам, Йаарх поморщился, ему было больно видеть их, так глупо пострадавших из-за него и своих отвратительных обычаев. И он приказал:

– Идите отдыхать.

Все восемь молча поклонились ему и исчезли в толпе. Меч не решался вмешиваться. Мальчишка, на удивление, все делал правильно, после всего произошедшего хралы будут уважать и боготворить его, а раз так, то подчинятся его приказам. И от некоторых гнусных обычаев избавятся. Жаль, что не от всех…

А Йаарх повернулся к князю и в упор уставился на него. Старик смутился. Он был просто восхищен Владыкой, так говорить и поступать мог только великий воин и Повелитель. Как долго они ждали его и как хорошо, что его народ остается в столь надежных руках. Владыка не даст им распустится…

– А ты, Фархат, веди меня к тем девушкам, чьими… м-м-м… чьим добром ты меня сегодня накормить изволил. – Услышал князь холодный голос Владыки. – Знать бы еще только, какой идиот надоумил тебя сделать это…

– Но ведь это был древнейший обряд принесения извинений народа Повелителю, обряд Подношения… – робко попытался возразить он.

– А кто тебе сказал, – язвительно спросил у него Хранитель, – что мне требуется подобный обряд? Да я бы простил и так, если бы вы удосужились объяснить мне, в чем тут дело. Знаешь ли ты, что я почувствовал, когда понял что же я ем?

– Нет, Владыка… – на лбу старика выступила испарина.

«Неужели же я ошибся?..», – мелькнула заполошная мысль. Если так, то ему нет места среди живых, ведь тысячи молодых женщин искалечены зря… По его, князя, ошибке…

– И не вздумай кончать с собой, старик, – все так же холодно и насмешливо улыбался ему Владыка. – Я приказываю тебе продолжать руководить народом в мое отсутствие. Судьей же тебе, за то что ты сделал, будет твоя собственная совесть… А теперь веди.

И старый воин, пошатываясь и хватая ртом воздух, повел Йаарха и его спутников через всю поляну в лес. Он шел, почти ничего не видя перед собой. Владыка жесток… Но поделом ему! Надо было помнить, ведь в хрониках это было записано, что Повелитель ненавидит рабство, а значит не потребует ничего подобного… А он… Он от страха совершил страшный грех перед своим народом, перед самим собой и даже признаться в нем, чтобы с честью умереть, теперь не может. Ибо Владыка запретил ему… «Да, он прав, более страшного судьи у меня просто не может быть. И жизнь для меня теперь будет адом…» Старик прекрасно понимал это, и ему было очень больно дышать. А сейчас еще и предстояло увидеть дело рук своих…

Они прошли через весь поселок, затем с полчаса пробирались по узким лесным тропкам, пока не вышли на Дальнюю поляну. А на ней разместились лагерем несколько тысяч молодых женщин. Большинство из них лежало на разостланных прямо на земле подстилках, широко расставив ноги, некоторые сидели у костров и что-то готовили. Кое-кто сидел небольшими кучками и разговаривал. И какие же они все были разные… У Йаарха дух захватило от этой пестроты. Блондинки, брюнетки, беловолосые, шатенки, рыжие… Да и оттенки кожи варьировались от почти белого до абсолютно черного. Он вздохнул, вспомнив о том, что они перенесли из-за гнусного древнего обычая и угрюмо спросил у князя:

– И сколько же их пострадало для трехсот тридцати трех извинений?

– Около трех тысяч, – с непроницаемым лицом, ничуть не выдав своих истинных чувств, ответил Фархат.

– Почему так много?! – даже споткнулся от неожиданности Хранитель.

– Мы забыли, как это делается, – поклонился ему князь. – Пришлось учиться на ходу по старинным хроникам и гравюрам. И очень многое не сразу получалось… Мы помнили об этом обряде, но не делали его более трех тысяч лет.

– Лучше бы и не вспоминали… – с горечью ответил ему Йаарх. Фархат только снова молча, с тем же непроницаемым выражением лица, поклонился Владыке и, хотя сердце старика рвалось на части, он не имел права выказать слабость. Потом он обернулся к женщинам, неспешно встававшим и окружавшим их.

– Дочери племен народа хралов! – громыхнул над поляной его голос. – Владыка, узнав, чем вы пожертвовали для своего народа, хочет с вами поговорить.

– А о чем? – ехидненько спросила подобравшаяся ближе всех смуглая красавица, с гривой слегка вьющихся черных волос почти до пояса. – О разнице вкуса у каждой?

– Тьфу на тебя, Мелрия! – не выдержал князь. – Ох, не доведет тебя твой язык до добра…