Пархавиэль не видел, как бросились наутек гномы, но слышал крики встревоженных лучников и жужжание стрел. Если бы у хауптмейстера было время оглянуться, то он был бы горд за своих солдат, которые с неимоверным проворством и ловкостью уворачивались от летящих стрел, то низко прижимаясь к земле, то высоко подскакивая и перепрыгивая на бегу посланные «с опережением» стрелы. Видимо, стрельба по бегущим гномам не входила в список обязательных дисциплин подготовки лесничих. Лишь однажды из окна дома послышался радостный крик, юное дарование со странным именем Олле умудрилось попасть Гиферу в плечо. Гном вскрикнул от боли, но даже не остановился, а, ловко обломив торчащую из тела стрелу, продолжил бег к спасительному лесу.

Пархавиэлю не суждено было видеть это леденящее сердце зрелище. Пока его друзья изображали мишени для лучников, Зингершульцо занимался совершенно другим, но не менее опасным делом. Он схватил с земли топор и кинулся на лесничего, в надежде застать его врасплох. План не сработал, Игельс тоже успел подобрать оружие и метким встречным ударом не только отразил лезвие гномьего топора, но и выбил его из рук растерянного Пархавиэля.

Громила-лесничий обладал не только чудовищной силой, но и отменной реакцией. Пархавиэль волчком крутился на узком пятачке между поленницами, уворачиваясь от сокрушительных ударов и следя, чтобы нападавший на него Игельс находился точно между ним и лучниками.

Схватка гиганта и гнома продолжалась даже после того, как товарищи Пархавиэля успешно скрылись в лесу. Оставшиеся без дела подростки проклинали в пылких юношеских сердцах гномов за их изворотливость, а заодно и своего учителя, широкая спина которого не давала прицеливаться, загораживала быстро передвигающуюся мишень. Когда же Пархавиэль умудрился ударом полена выбить топор-колун из рук Игельса и противники сошлись врукопашную, то юноши побросали луки. Тела врагов слились в один огромный катающийся по земле клубок мышц. Ученики уже ничем не могли помочь своему учителю, только надеяться и молиться за его победу.

Караванщик чувствовал, что уступает противнику и в силе, и в ловкости. Он знал, что его поражение всего лишь вопрос времени, но держался до последнего, крепко стиснув поломанные зубы и превозмогая боль от все новых и новых ударов. «Умереть в схватке, вот смерть, достойная солдата!» – пульсировало в его голове до тех пор, пока сильные руки лесничего не стиснули его шею и не пережали сонную артерию. «Это конец!» – успел подумать гном, теряя сознание.

Телегу трясло и мотало из стороны в сторону. Выщербленные, потрескавшиеся колеса пронзительно скрипели, Раздражая слух, и ходили ходуном, готовые в любой миг слететь с рессоры. Обилие на проселочной дороге ям и кочек усиливало тряску и заставляло Пархавиэля болезненно морщиться при каждом ударе спиной и затылком о днище телеги. Однако неудобства поездки и резь в крепко стянутых вожжами кистях и щиколотках не раздражали гнома так сильно, как полная безнадежность его положения.

Очнувшись от очередного толчка, Пархавиэль долго кашлял и ворочался с боку на бок, пытаясь побороть раздирающие горло спазмы удушья, а также боль от многочисленных ушибов и ран, полученных во время схватки с лесничим. Затем физические страдания отошли на второй план, уступив место страху перед предстоящими испытаниями.

Крепко связанный по рукам и ногам и брошенный как тюк с опилками на грязное днище телеги, гном отчетливо помнил события минувшего дня и понимал, что если его не добили на месте, а повезли в город, то быстро он не умрет. До погружения в сладостное забытье смерти ему предстояло пройти через сущий ад боли и унижений, долгих пыток и бессмысленных допросов. Он ничего не знал о банде Сегиля из Геркании, но убедить в этом зацикленных на своих проблемах и бедах людей было невозможно.

Вскоре эмоции куда-то ушли, Пархавиэль перестал нервничать и начал воспринимать свое положение отрешенно, как само собой разумеющееся последствие той странной игры, которую вела с ним злодейка-судьба. Всемогущая апатия полностью захватила разум, приглушила переживания и внушила мысль о бессмысленности активных действий.

Действительно, к чему впустую растрачивать силы и нервы в бесполезных попытках сбежать или разжалобить палачей? К чему пытаться обмануть конвоиров, если холодный, трезвый рассудок уже давно просчитал все возможные варианты и пришел к неутешительному заключению: «шансов нет». Ждать, ждать удобного случая – это единственное, что оставалось пленнику.

Успокоившись, Пархавиэль приподнял голову и, поборов боль в ноющих шейных позвонках, огляделся по сторонам. Не считая возницы, плешивого старика в грязных лохмотьях, людей было семеро: четверо ехали на лошадях и трое шли пешком позади телеги. Короткие кольчуги со следами ржавчины, натянутые поверх холщовых рубах, деревянные дубины с вбитыми в них гвоздями и грубые топоры, пригодные лишь для мелких хозяйственных работ, а не для битвы, как нельзя лучше характеризовали основной род занятий своих владельцев и подчеркивали их весьма относительную причастность к армейской службе. Однако Пархавиэлю от этого было не легче. Плохая амуниция и явное отсутствие элементарных познаний в военном деле с лихвой компенсировались численностью конвоя и заметной с первого взгляда недюжинной физической силой крестьян. Отдельные обрывки фраз, долетавшие до слуха гнома, не давали никакой полезной информации, а только раздражали слух непривычным звучанием чужой, протяжно мяукающей речи.

«И зачем я только это делаю? – думал гном, вновь опустив голову на телегу и закрыв глаза. – Какая мне разница, сколько охранников и как они вооружены? Руки-то все равно связаны, а чуть попытаюсь ослабить путы, сразу заметят. Вон тот рябой детина так косился, а я всего лишь голову приподнял. Если заметят, что по телеге ерзаю, сразу дубиной огреют как пить дать!»

Из состояния душевного спокойствия и внешнего безразличия ко всему происходящему вокруг гнома вывел внезапно раздавшийся треск сухой древесины и последовавший за ним удар макушкой о неизвестно зачем прихваченный ополченцами в город чугунный котелок. Старенькая повозка не выдержала длинной дороги и при столкновении с очередным булыжником развалилась. Сила толчка слегка подбросила грузное тело пленника в воздух и вместе с остальной поклажей выбросила на обочину.

Громко вскрикнув от боли и обличив затем в самой что ни на есть грубой форме халатное отношение людей к походному имуществу, гном вернулся из мира тяжких раздумий и открыл глаза.

В отличие от караванщика, сразу определившего, что срок службы повозки исчисляется часами, поломка телеги застала ополченцев врасплох. Громко ругаясь и импульсивно размахивая руками, всадники спешились и принялись поднимать перевернутую телегу. Остальные вытащили топоры и, отвесив в сердцах незадачливому вознице по паре увесистых оплеух, не спеша удалились в лес.

Отряд разделился, но шансов на побег у Пархавиэля все равно не было, уж слишком добротными были ремни, стянувшие его запястья. Гном собирался снова уйти в себя, но тут его осенила радостная мысль, заставившая даже слегка улыбнуться разбитыми в кровь губами. Дело в том, что поломка оказалась серьезной: от удара о камень раскололось правое колесо и, что самое важное, треснула пополам рессора. О быстрой починке не могло быть и речи.

«Люди разобьют лагерь и останутся на месте, по крайней мере несколько часов. Пока съездят за инструментами в ближайшее селение, пока устранят поломку… – мелькнул в голове гнома проблеск надежды. – На меня же тем временем будут обращать не больше внимания, чем на разбросанное по земле барахло. Я все же смогу ослабить ремни, а затем выберу удачный момент, избавлюсь от пут и быстро сигану в лес! Сейчас совсем темно, солнце село, и крестьянам в чаще меня не найти!»

К несчастью, люди оказались куда более хитрыми существами, чем предполагал гном. Слабая искра надежды угасла так же быстро, как и возникла. Трое ополченцев вернулись из леса, таща за собой несколько срубленных молодых деревьев. Протянув длинные, гибкие стволы под днищем телеги, изобретательные крестьяне всего за пять минут превратили разбитую повозку в волокушу и, забросив в нее раскиданные по земле вещи и гнома, снова тронулись в путь.