Четверо мужиков с копьями, не без труда довели польского князя до кладбища, толпа норовила разодрать его голыми руками, выдавить глаза, выдрать волосы. Но слово Владимира – закон для Руси. Бутяна все же вытащили из толпы и поставили на колени перед князем, уткнув острия в спину.

– Ну что, собака? – с нарочитым превосходством спросил Владимир. – Навоевался? Киев тебе восхотелось? Ну-ну… Кто же тебя научил сюда войной ходить, а?

Бутиян молчал, хотя дрожал от страха как облезлый пес под промозглым дождем.

– Еще узнаешь… – все же выдавил он из себя. – В порошок тебя сотрут, варвар…

– Да. Страшно. Если бы каждый раз после таких угроз меня убивали, то я бы умирал чаще, чем ясное солнце под конец дня. Желающих моей смерти шибко много, а вот выйдет ли у кого? Зато тебя, тварь, я действительно сотру в порошок. За все милые забавы, какие ты тут учинил. Ты думал, что Киев можно не завоевать, а купить? Хорошая была задумка – жадность в русичах один из злейших пороков. Это кто-то тебе подсказал, понимаю. Но все же выше нее много чего есть хорошего. Бросив перстень под ноги калике народного бунта не остановишь. И чтоб до тебя лучше дошло, я тебе этот перстень верну. Факел сюда!

Ему поднесли факел и он, медленно размотав тряпицу на левой руке, достал из занемевшего кулака большой золотой перстень. Тот был в кулаке так долго, что острыми гранями протер кожу до мяса, но, не скривившись от боли, Владимир насадил украшение на острие кинжала и сунул в чадящее пламя факела. Золото нагревалось долго, но все же раскалилось до тусклого сияния в темноте, лишь тогда князь вынул его из пламени и обхватив зашипевшей тряпицей надел на палец Бутияна.

Поляк завизжал как поросенок под ножом мясника, глаза от боли чуть не вылезли наружу, он повалился на бок и задрыгал ногами, словно припадочный.

– Носи на здоровье… – презрительно скривился Владимир. – Нам такого добра не надо. Не визжи ты как щенок, чтоб тебя… Лучше скажи, какого лешего тут твои лодьи стоят?

– А я тебе скажу… – корчась в траве, прошипел Бутиян. – Они ждут погибели вашей, пятитысячную рать, которая вот-вот выйдет из темного леса…

Владимир насторожился, не зная, верить или нет, но тут из тополиной тени неожиданно раздался спокойный, но уверенный голос:

– Уже не выйдет…

Волк встрепенулся – чуткие уши и верная память хорошо запомнили эту манеру говорить, этот сильный, волевой голос. И тут же в свет факелов шагнул человек, лицо которого заставило вздрогнуть даже Муромца, который вообще ничего не боялся.

– Меня зовут Жур. – поклонившись, представился незнакомец Владимиру, безошибочно уставившись в него взглядом выжженных глаз. – Прости, князь, но я не успел на подмогу, путь слишком труден.

Владимир хотел спросить, чем мог помочь в битве слепой странник, но не по возрасту богатый жизненный опыт удержал его от опрометчивой фразы. Он лишь шевельнул пальцем, чтоб утащили все еще стонущего Бутияна.

Жур сделал короткую паузу и чуть улыбнувшись краями губ продолжил:

– Зато я принес добрую весть. Этот… – он небрежно кивнул вслед поляку. – Зря надеется на подмогу. Кроме стрелков в этих лодьях, у него не осталось совсем никого. Вся пятитысячная рать загинула в лесу. В странном лесу… Они зашли туда в полдень, а к утру следующего дня ни один ратник не вышел. Зато я следом за ними прошел без помех.

Ратибор издал жутковатый шкрежечущий звук и никто сразу не понял, что он так смеется опаленным горлом.

– Предназначение… – прошептал он. – Лес выполнил предназначение, о котором говорили волхвы. Боги вдохнули в него жизнь не случайно… Часть русской земли. Сама земля. Живая.

– Ты бы помолчал… – грубо рыкнул на него Белоян. – Сорвешь горло, потом всю жизнь будешь шипеть аки змея подколодная. Расскажешь потом, когда немного очухаешься.

Владимир спросил, стараясь не глядеть Журу в глаза:

– Ты знаешь, как разделаться с этими лодьями?

– Я затем и пришел. Хотя и не только для этого… Мне потом нужно перемолвиться парой слов с Ратибором и его соратниками.

– Успеешь еще! – махнул рукой Владимир. – Говори по делу!

– Извести эти лодьи может Волк. Я не буду говорить как, потому что это может быть его тайной, но он меня уже понял. Так?

Волк сощурившись глянул на Жура и коротко кивнул:

– Мне нужен высокий польский щит, за какими они лучников прячут. И отойдите все к городу, я справлюсь один.

Владимир расспрашивать не стал, а когда принесли щит, первым направился к городу.

Когда Волк, прикрывшись щитом, подошел почти к самому берегу, с лодий взвились не меньше сотни тяжелых стрел и, словно дождь по крыше, заколотили в крепкий булат, высекая яркие злые искры. И хотя щит был изогнут крутым полукругом, прикрывая тело с краев, но пара боковых стрел сразу же впилась в плечо правой руки. Толстая кожа куртки немного сдержала кованные наконечники, но они все равно глубоко рассадили кожу, намочив рукав свежей кровью. Полякам мешала стрелять темнота, но таким количеством стрел можно бить и без прицела. Главное, чтоб они глядели на берег, а не в воду… Хотя чего они не видели в воде? Они уверены, что опасность может подойти только с берега.

Витязь не стал подходить к самой реке, а просто склонил голову и впустил теплое дыхание в шумящую глубину подвешенной к шее раковины.

– Гой еси… – тут же отозвалась морянка. – До чего же тут у вас неспокойно… Стрелы летают…

– Мы это называем войной. – из-за щита буркнул певец. – Очень худое дело. Вроде как у вас с тритонами. Ты из воды особо не высовывайся, а то зашибут ненароком…

– Ого! – развеселилась девушка. – Настоящая земная война?

– Настоящей некуда… – зло фыркнул Волк. – Помоги! Видишь те лодьи?

Морянка ответила не сразу, но вскоре ее чистый голосок грустно зажурчал ручейком:

– Ты один раз позвал меня просто так и уже дважды зовешь на подмогу. Неужто у вас такая тяжкая жизнь? Или вы сами не можете жить хорошо? Не гоже нам вмешиваться в дела людские… Даже не знаю, что тебе ответить.

– Отвечай как есть! – вздохнул витязь. – Лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Только я вот что тебе скажу – этот враг, не просто враг русичей. Они совсем другие… Я ни разу не слышал, как они поют, понимаешь? Хотя видел их заставы, всю ночь пролежал возле лагеря… Подумай, каким может стать мир, если его завоюют люди, не слагающие песен?

– В таком мире не будет места НАМ… – тихо сказала морянка. – Ни морянкам, ни лешим, ни смокам со Змеями… Я тебя поняла! Отходи к городу, сейчас от их лодий одни щепки останутся!

Из-за щита Волк не мог видеть, как она скрылась в волнах, он хотел взглянуть на прекрасное тело, но беспрестанно бившие стрелы не давали высунуться даже краешком плеча. Он вжался в щит и осторожно попятился подальше от берега, изредка вздрагивая от пробившего кожу булата. Уколы казались не страшными – расстояние и толстая одежка сводили силу удара почти на нет, но кровь утекала из многочисленных ран, а вместе с ней уходили силы. Голова пошла кругом, к горлу подступила нехорошая тошнота, а пить хотелось так, словно уже третий день перся через прокаленную солнцем пустыню. Волк даже представил палящее солнце, хрустящий под ногами песок и не удержавшись повалился в густую, прохладную от ночной росы траву.

Он не видел, как Днепр вздыбился волной выше киевских стен, как подросший Кит-Рыба колотил хвостом в обнажившееся дно и как польские лодьи, крутясь будто легкие щепочки, одна за другой исчезали в огромной острозубой пасти. Не мог он видеть и Мякшу с Микулкой, со всех ног бегущих ему на помощь.

Волк очнулся у себя дома. Полыхавший в печи огонь выталкивал через ставни прохладу первой осенней ночи, звезды дрожали в потоке тепла, словно покачивались на коротких невидимых нитях.

Ратибор постанывая лежал рядом на лавке, густо устланной свежей соломой, Микулка сидел у окна, уложив переломанную руку во всю ширину стола, а Жур возился с печью, поглядывая на закипавшую воду в горшке.