Тогда ей казалось, что мир огромен, бескраен и она живет в самой его середине.

А потом кто-то взял и накрыл Средневолжск крышкой…

Границы мироздания сузились, и Рита поняла: для нее вселенная отныне ограничивается птицефабрикой на севере, приречными холмами на западе, 9-м кварталом на востоке и городским кладбищем на юге.

И Рита возненавидела Средневолжск и всех его жителей…

Она презирала этих нудных, серых, торопливых и бесконечно тупых людишек, их интересы и стремления. Рассматривая картинки в глянцевых журналах, взятых у подруг «на посмотреть», Рита грезила пальмами, голубыми лагунами, желтым песком и мускулистыми красавцами на шикарных автомобилях.

В какой-то момент она отчетливо поняла: если бы у нее была атомная бомба, Рита уничтожила бы Средневолжск, не задумываясь…

Когда ей стукнуло пятнадцать, вокруг началось какое-то шевеление. Город, словно разномастные поганки трухлявый пень, облепили коммерческие ларьки. Появились первые «новые русские» средневолжского разлива. Они разъезжали на подержанных иномарках, а следом за ними по колдобистым улицам пылили тонированные «девятки» братвы, кормящейся от проклюнувшегося ларечного бизнеса.

…Рита вышла «в свет» рано. На первой же дискотеке, покрутив пару раз попкой, обтянутой вельветовой юбкой, она попалась на глаза Грабу, Витьке Грабину, главарю местных рэкетиров.

Он называл Риту «конфета» и носил на руках в буквальном смысле этого слова. Закадычная, с детского сада подруга Светка сказала Рите, когда Граб в первый раз подвез ее на своей «девяносто девятой» до дома, точнее, не сказала, а завистливо прошипела в ухо плачущей от страха и неизвестности девушке: «Дура! Расслабься и получай удовольствие!» Эту фразу Светка накануне услышала в видеосалоне и поняла ее как руководство к действию.

Подумав немного, Рита так и сделала. Все произошло быстро и, в общем-то, довольно приятно. Мартини бьянко, загородная сауна, сильные руки опытного Граба, жесткая деревянная скамейка… И джинсы «Рэнглер» в фирменном пакете, врученные ей со словами: «Конфета, на-ка вот… А то ходишь у меня, как сирота».

Это «…у меня» сладко защекотало душу, и Рита расслабилась по полной программе. Потом таких пакетов было много. Рита прибарахлилась, дома стали появляться разные вкусности и «спонсорская помощь» в виде конвертов с деньгами. Мать поджимала губы, но молчала – жить-то надо. Зато бабушка заняла непримиримую позицию борца за мораль и нравственность, понося некогда обожаемую внучку денно и нощно.

Рите, в общем-то, было наплевать. Она с неожиданным удовольствием, видимо, тем самым, о котором говорила Светка, ощутила, насколько это здорово – быть «лялькой Граба».

С нею почтительно здоровались самые отпетые отморозки, к ней обращались на «вы» в магазинах, ей продавали продукты на базаре с чудовищными скидками. Она стала средневолжской знаменитостью. О Рите говорили, Рите завидовали, малолетние сикухи подражали Рите…

…Граба убили спустя четыре года после их знакомства. За это время он из вожака шайки гопников превратился, с одной стороны, в солидного, преуспевающего предпринимателя, депутата районного совета и уважаемого в городе человека, а с другой – в «лидера Средневолжской ОПГ», которая на равных тягалась с бригадами из Самары и Нижнего в борьбе за право «делать крышу» во всем регионе.

Похороны прошли по самому высшему разряду. Рита, вся в черном шелке и вуали, честно рыдала над полированным гробом в кружевной платочек. Братва вокруг понимающе хмурила брови и катала желваки по каменным челюстям.

После сороковин ближайший друг и помощник Граба, Абай, он же Ирек Абаев, приехал к Рите и, прямо глядя в глаза, предложил стать его любовницей на ежемесячном тарифе. Рита посмотрела на фотографию Граба, вспомнила, что за две недели до смерти он обмолвился о свадьбе, и впервые заплакала от души, искренне и горько, как плачут только русские бабы, раздавленные жизнью…

С Иреком она прожила почти год. Абая взяли в Москве во время одной из его бесчисленных «командировок». «У криминального авторитета Абаева, одного из лидеров организованной преступности в Поволожском регионе, при задержании были обнаружены два пистолета и несколько граммов героина», – сообщила Рите дикторша программы «Криминал сегодня».

Рита попыталась связаться с Иреком, звонила знакомым, даже поехала в Москву, надеясь на свидание. Там-то и выяснилось, что у Абая есть жена, трое детей, куча родственников, и все они смотрели на Риту горящими от праведного гнева глазами: «Это он для этой вот сучки старался!»

Она вернулась домой, и тут следом за одной бедой пришла другая – умерла бабушка. На ее похороны и памятник ушли все семейные сбережения.

Бабушка всю жизнь верила в Бога и в коммунизм. Когда она умерла, Рита поняла, что это была просто обычная женская вера в силу. Но сперва Господь отвратился от людей, а потом и коммунисты забыли о них. Силы не стало – не стало и бабушки.

В ту пору часто снился Рите один и тот же сон: как будто бредет она по колено в снегу через какое-то поле, вокруг метель, снег слепит глаза, и вдруг она замечает сквозь вьюжную пелену огромную старую иву возле невысокой горки. Снег у корней ивы сам собой расползается, и из темной дыры на нее глядит нечто, чему нет названия…

Несмотря на то что ничего доброго и светлого в этом странном сне не было, каждый раз, увидев его, просыпалась Рита в хорошем настроении.

Куда чаще, правда, снились ей другие сны, жуткие, пугающие. Обычно Рита видела, как бредет по мрачным подземным коридорам, силясь разглядеть в кромешной тьме хоть искорку света. Босые ноги ее шлепают по холодной застоявшейся воде, ладони скользят по влажному липкому камню стен.

Беспросветная мгла. Бесконечность. Выхода нет, и обратной дороги нет тоже. А тяжелые своды – все ниже… Рита во сне начинала плакать, останавливалась, садилась на корточки, стараясь не касаться осклизлых стен, – и тут из темноты появлялась Она!

Сперва слышались странные звуки – хлюпанье, шлепки, шорохи. Потом во мраке зажигались зеленоватые парные огоньки, так похожие на светлячков. Но Рита знала – никакие это не светляки. Это неярко горели гнилым светом Ее глаза…

И наконец из зева туннеля появлялась Она, Жаба. Огромная, как грузовик, с жирным белесым брюхом и коричневой пупырчатой кожей, покрытой полупрозрачной слизью, она заполняла собой все пространство подземелья и надвигалась на сжавшуюся в комочек Риту с жестокой неотвратимостью.

Тупая, бессмысленная морда Жабы нависала над девушкой, мерзко колыша дряблый кожистый мешок под нижней челюстью. Слизь капала в темную воду, немигающие глаза внимательно и алчно изучали скрюченную человеческую фигурку.

Надо было бежать, надо было бороться, но ужас сковывал Риту надежнее всяких оков, и она, не в силах что-либо изменить, лишь тихо поскуливала и бормотала во сне: «Мамочка, мамочка! Я не хочу! Спаси меня, мамочка! Ну пожа-а-алуйста…»

С противным чмоканьем Жаба приоткрывала свою чудовищную пасть и вываливала толстый, мокрый, похожий на исполинского червя язык. И едва только холодный скользкий кончик этого отвратительного языка касался Ритиной щеки, ее тело обретало наконец-то способность двигаться. Она вскакивала и бросалось прочь по темным коридорам, а вслед неслось грозное шипение: «Ж-жертву! Принес-с-си мне ж-жертву! Ты м-моя! М-моя!»

После сна про Жабу Рита просыпалась посреди ночи и до утра плакала, боясь пошевелиться. Ей казалось, что из темных углов комнаты, из-за шкафа, из-под стола, из черного проема двери на нее на самом деле смотрят холодные немигающие Ее глаза…

Год они с матерью жили тем, что потихоньку продавали на базаре и по знакомым шикарные Ритины наряды. Потом стало совсем плохо. Работы не было. У новых хозяев жизни, сменивших ларечников и бандитов, Рита уже не «пользовалась спросом» – подросло новое поколение, зубастое и длинноногое. На дискотеки в Дом культуры теперь ходили едва ли не двенадцатилетние оторвы, одетые так, словно они задались целью максимально облегчить мужчинам проблему с их раздеванием.