Шимашевич, как я и предполагал, взялся оказать содействие, и даже слишком рьяно. Предварительных условий — никаких.
Этого я никак не ожидал. И очень мне это не понравилось. Вообще во время разговора с антарктическим набобом у меня сложилось впечатление, что ему известны не только постановления Конгресса (у нас в Новорусской они были известны всякому, кто не ленился вникнуть в их суть и проголосовать за или против), но и кулуарные разговоры и шепотки. По-видимому, они волновали его весьма слабо.
Я тогда ушел «проконсультироваться», не сказав ни да, ни нет. Послал запрос Тейлору. А на следующий день ко мне в домик ворвался взмыленный Игорь Непрухин и вызвал меня на тет-а-тет в тумане:
— Только что… Радиограмма…
— Ну?
— С Беллинсгаузена… Морзянкой…
В первую секунду я не поверил ушам. Потом сообразил. В наше время радисты успели забыть о точках и тире — связь голосом через спутник вполне надежна. Если кто и в состоянии работать ключом или на датчике и разбирать радиокод тренированным ухом, так это единицы. Игорь из них. И радист Беллинсгаузена, как видно, тоже.
Уже неплохо. А радист «Кассандры» Шимашевича?
Черт его знает. Но все же есть надежда на приватность.
— Так что там?..
— Коган советует-таки не дурить и принимать от Шимашевича все, что ни даст.
— Ну? А он-то откуда знает? — В запросе Тейлору я не называл никаких имен, а о переговорах с Шимашевичем вообще никого не оповещал.
— Догадался, значит. Жутко ушлый семит.
Кто бы сомневался. Я-то с Моисеем Соломоновичем знаком не был, но наслышан, наслышан…
— А он разве еще не смылся? — спрашиваю.
— С Беллинсгаузена? — У Игоря рот до ушей. — Это не так быстро делается. Пристав сидит, ждет судна, чилийцы обещали ему эвакуацию морем. Говорят, озверел совсем, от злости каждый день на пляж ходит, в морских слонов галькой швыряет.
— Вот дурак-то, прости господи…
— Точно. Нет чтобы радоваться удаче: когда еще удастся пожить в Антарктиде за чужой счет! А Коган эвакуироваться морем в Чили наотрез отказался. Сказал: морская болезнь. Еще сказал, что ААНИИ не настолько богат, чтобы за здорово живешь оплачивать начальнику АХЧ кругосветные путешествия. Сказал еще, что намерен еще раз попытаться отбить имущество, для чего вылетает в Амундсен-Скотт с первой же оказией. Но это, сам понимаешь, камуфляж, дымовая завеса…
— Смысл?
— Элементарно, Ватсон. Он тоже антаркт. Сам он так решил или за него решили — то темный лес. Наверное, сам. Знаешь, выкрутить ему руки не так-то просто… И как антаркт он дает нам советы. Имеет право.
Я только и сказал, что «ага», и принял к сведению. Не могу сказать, что у меня отлегло от сердца, но все-таки стало немного легче дышать.
Непрухин уже собрался рвануть куда-то на третьей скорости, когда я вспомнил еще об одном деле:
— Слышь, Игорек, а кто сейчас начальник Новорусской?
— Хм… Ты, наверное.
К такому ответу я был готов, а потому отверг наотрез:
— Не пойдет. У меня теперь другие обязанности. У «Е в кубе» тоже. Ты мне лучше признайся: кто тут без нас распоряжался? Ты?
Вижу: теперь и он понял, куда ветер дует.
— Кто? Да никто. — И разводит руками, и бегает взглядом по сторонам, а мы в тумане одни, и нет вокруг никого, даже Тохтамыша. — Как-то пока обходились…
— Не дело, — говорю. — Вот что: ты и будешь начальником вместо Типунова. Принимай дела, входи в курс.
Он отступил на шаг.
— Сдурел, да?
— А что, не хочешь? Мала должность? Вот уж не думал, что ты карьерист…
— Тьфу! Сам ты… Да на кой это мне? Я радист! Вон Коля Пятко — чем не начальник? Он привык…
— Зато ты в авторитете. Вот объявим сегодня свободные выборы, и ты на них победишь без всякой предвыборной кампании. Спорим?
— Да что я, одичал, что ли? Не надо мне такого счастья! Да и какой из меня начальник, ты на меня посмотри получше…
— Верно, — соглашаюсь, — начальником ты не будешь. Ты станешь мэром — у нас ведь уже не станция, а поселок, будущий город, быть может. Ему мэр нужен, а не станционный смотритель. Соглашайся добром, а то ведь заставят…
В тот же день состоялись и выборы. Голосовали все, кто решил связать свое будущее с Антарктидой, включая Шимашевича, яхтсменов, судей прерванной регаты и — частично — моряков с судов обеспечения.
Непрухин безуспешно пытался взять самоотвод, а в результате победил уже в первом туре. Кисло поблагодарил электорат за доверие, а меня с глазу на глаз обругал по-всякому. Взамен того, чтобы сказать: «Досточтимый сэр, я разочарован», взял да и вывалил на меня весь свой запас матюков, которые не будут вписаны в антарктическую историю. Культуры у словесного дристуна — ну никакой.
А еще мэр называется. Народный избранник.
Но это ладно. Подумаешь, выбрали мэра! Дело ерундовое. Остальное напоминало мне задачку типа «сделай сам» при почти полном отсутствии материала и серьезном некомплекте инструментов.
С «Кассандры» и «Фестиваля» мы получили по одному радисту, и радиостанция Новорусской заработала круглосуточно. Радиограммы с Конгресса шли потоком. На время выхода в эфир очередной порции научно-популярной мешанины «Антарктиды online» прием деловой информации осуществляла радиостанция «Фестиваля».
Поначалу нам то и дело приходилось созывать общий сход для одобрения или неодобрения тех или иных обсуждаемых Конгрессом законопроектов. Очень скоро это всем осточертело и собрать кворум стало так же трудно, как переловить всех до единой блох на бродячем коте, — и каждая настигнутая «блоха» кричала, что у нее-де как раз сейчас есть неотложное дело сугубой важности!
Кончилось тем, что мы стали проводить голосования дважды в день — за обедом и ужином — и, помимо дежурного по камбузу, назначали в порядке алфавита дежурного секретаря, чтобы считал голоса и относил радистам бумажку с подсчетами. Народ роптал, но пока терпел.
— Все-таки нужна представительская демократия, — сказал мне однажды Непрухин.
— Это когда дураки доверяют негодяям управлять собой? — поинтересовался я с фальшивой наивностью.
— Это когда каждый занят своим делом! Когда кухарка кухарит, а не управляет государством!
— А если она желает управлять?
— Тогда она живо перестанет быть кухаркой! Не вешай мне лапшу на уши! Нормальный парламент нам нужен. И нормальное правительство, как у всех…
— У всех есть, и у нас будет, — соглашаюсь я. — Свалимся в ту же канаву, что и все. К сожалению.
— К счастью! А когда будет-то?
— Раньше, чем хотелось бы. Ты, Игорь, глаза-то разуй… Как ты думаешь, почему Шимашевич дает нам все, что ни попросим? А ведь мы поначалу думали, что ему наша непосредственная демократия — нож острый. Не напрягайся, я тебе сам отвечу: он знает, что это ненадолго.
— Открыл Америку! И я знаю, что он знает…
— Знаешь, так молчи.
Дальнейшая плодотворная беседа депутата Конгресса с мэром прояснила, что Игорю, как и мне, было ясно, для чего Шимашевич погнал катер в Новую Каледонию. Полторы тысячи щитовых домиков — это для нас, несомненно, большое благо и даже богатство. И это несколько тысяч переселенцев в недалекой перспективе. Вы слыхали когда-нибудь о дееспособном парламенте численностью в дивизию? Я не слыхал, «потому что этого не может быть никогда». Было яснее ясного: либо нашу непосредственную демократию придется вскоре деформировать в «посредственную», либо необходимо вводить ценз оседлости — продолжительностью хотя бы в год. Но тогда придется исключить из числа полноправных антарктов не только Шимашевича с его яхтсменами, но и всех без исключения полярников-первогодков, а то и формировать какой-нибудь «совет старейшин», как в дикарском племени или Франции времен Директории…
Как бы то ни было, на данном фронте я надеялся тянуть время столько, сколько возможно. Авось каждый успеет почувствовать тяжесть совершенных при его участии ошибок, а заодно понять, что антаркт — это звучит гордо, что никакой он не подданный, а если все-таки гражданин, то только сорта «экстра». Авось наша непосредственная демократия позволит со временем выявить настоящих лидеров, а не назначенных начальников. Авось до той поры Шимашевич не приберет нас к рукам со всеми нашими потрохами…
