Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Ерепеев нашел знакомых из Мак-Мёрдо и Бодуэна, Шеклтон встретил соплеменных австралийцев, чуть не задушивших его в объятиях, а я оказался как бы не у дел. Впрочем, ненадолго: как только братья-полярники узнали, что я и есть тот самый Ломаев, чья фамилия стояла первой под манифестом о независимости, всяк норовил хлопнуть меня по плечу. С отбитым плечом я удрал помогать американцам разгружать «Геркулес». Рычал и вонял компрессор, заканчивая надувать купол. Человек десять дружно качали «лягушки», наполняя надувные матрасы — наши будущие кровати и «кресла для делегатов». Юлил по льду маленький японец, согнувшийся под огромной кипой одеял. Те, кто поздоровее, выкатывали из «Геркулеса» бочки с соляркой. Хохот, шутки.

Главное, все они уже считали себя антарктами. Ну, большинство. При этом никто из них не знал, что это за зверь такой — антаркт, чем он отличается от остальных двуногих, как он должен себя вести и чего от него можно ожидать, а чего нельзя.

Я, кстати, тоже.

Может быть, по этой причине веселье было несколько жеребячьим.

Мы-то ладно, нас с Ерепеевым можно понять: отщепенцы и изменники Родины. Допустим, чисто формально, но все равно изменники, нам назад ходу нет. Ну, а остальные? Поляки, скажем. Или китайцы. Англичане, австралийцы, японцы, новозеландцы, украинцы — как их понять? А главное — как понять американцев? Они же все жуткие патриоты, и их стране дележ Антарктиды как раз на руку!

Это потом я в патриотизме и его движущих силах стал разбираться чуть лучше, а пока — недоумевал. Вспомнить бы мне сразу Шеклтоново «факин политик — гоу хоум»!

Нет в Антарктиде политиков, вот в чем дело. Ученые есть, работяги есть, попадаются и администраторы, иные даже в погонах, а политиков — ни одной особи. Нечего им тут делать. Для тех, чей питательный субстрат — народные массы, Антарктида — голод и смерть. А у ученых свои интересы.

Хотя комфортной жизни Антарктида и теперь никому не обещала. Правда, тут еще надо разобраться, что для кого комфорт, а что нет. Для адмирала ВМС, начальствующего над американской антарктической экспедицией, комфорт неразрывно связан с дисциплиной и подчинением его приказам, ну а для рядового исследователя немного не так…

Не сомневаюсь, что на американцев давили. Поначалу, наверное, мягко, затем все круче и круче, перейдя от рекомендаций к недвусмысленным приказам. Но покажите-ка мне ученого — настоящего ученого, — который откажется от дела всей своей жизни по окрику сверху? Нет таких. Если патриотизм американского обывателя держится главным образом на великолепной работе СМИ, то патриотизм интеллектуала, которому не так-то просто запудрить мозги, завязан у них на ПРЕДОСТАВЛЕНИЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ. Отними у ученого право заниматься чем ему хочется — и он, надувшись, как дитя, ударится во фрондерство, диссидентство, внутреннюю или внешнюю эмиграцию и черт знает во что еще. Может, даже в политику, если чересчур наивен.

А у нас не так, что ли? Гамов, Капица, Тимофеев-Ресовский…

А Ипатьев? А Сахаров?

О том, что закон этот универсален и с незначительными поправками годится для любой страны, я догадался позже. Национальный менталитет — тьфу! То есть он, безусловно, существует — как явление второго порядка значимости. В критические моменты его можно вообще не учитывать. В общем-то человек всюду скроен одинаково: когда его берут за хрип, он начинает брыкаться. Это рефлекс. Я должен был понять сразу: мои коллеги чувствуют то же, что и я!

Пока же меня сильнее всего беспокоили американцы, затем англичане, привыкшие смотреть американцам в рот, а после них китайцы и японцы. Именно в такой последовательности.

Тот самый маленький японец, едва не погибший под грудой одеял, успокоил меня первым — пояснил на ломаном английском, что из Страны восходящего солнца на станцию Сёва пока что не было спущено ни одного конкретного указания. Попавшийся на глаза китаец сделал вид, будто не понял моего английского. А впрочем, может, и на самом деле не понял — как я ни подгонял свое произношение к оксфордским стандартам, оно как было тверским, так тверским и осталось. Овладеть же гуанчжоуским прононсом мне было как-то недосуг.

— Оу, Ломаефф!!! Гуд дэй! Кам хиа!

Гляжу — из тамбура надувного купола машет мне рукой не кто-нибудь, а сам Брюс Морган Тейлор, гроза и начальник Мак-Мёрдо. Три года назад я у них гостил по обмену, тогда Брюс еще не был начальником станции, а руководил научниками. Старый знакомый. Перед расставанием все-таки выцыганил у меня каэшку, треух и унты, а я потом кланялся завхозу, проклиная свою доброту. Этих иностранцев учи-учи, а они все равно не понимают прелести натурального меха, так в синтетике и мерзнут.

Не все, конечно. При случае некоторым удается склонить наших полярников на невыгодный натурообмен. Носил я американские ботинки на меху, знаю! Обуй в них лошадь — у нее копыта отмерзнут и отвалятся за милую душу.

Теперь, понятно, в Антарктиде морозы не те, но Тейлор все равно прилетел в моих старых унтах. Сберег полезную вещь.

— Брюс!

Хлопнули по рукам. Гляжу — он делом занят: мастерит из швабры председательский молоток. Лично устроил швабре радикальную ампутацию, никому не доверил. Мог бы взять любую железяку, хоть ледоруб, и колотить в свое удовольствие по сковородке — ан нет. Не тот уровень, не та марка. Всеантарктический Конгресс как-никак! Ответственность перед потомками и мировым сообществом!

Доска, по которой стучать, уже тут — принесена с камбуза, и капустный лист к ней прилип. Ладно, сойдет и такая. Зато с ножовкой Тейлор обращаться не мастак. Казалось бы, три прямых распила — и готова вполне достойная киянка. А у него…

— О! — говорю с восхищением. — Это культовый предмет для отпугивания злых духов?

— Это молоток.

— В геометрии Лобачевского, вероятно. Могу я попробовать?

— Только осторожно. Майкл вторую швабру ни за что не пожертвует.

Майкл Уоррен — начальник станции Амундсен-Скотт и хозяин некогда самого южного на планете попугая. Я с ним (не попугаем) пока не был знаком, но угрозу воспринял серьезно. После моих десятиминутных трудов огрызок швабры приобрел некоторое сходство с требуемым инструментом.

— На, владей. Может, как раз тебе и пригодится.

— Что ты имеешь в виду? — сразу насторожился Тейлор.

— Что тебя изберут председателем. Может, да. А может, и нет. Сам как думаешь?

Я-то посмеиваюсь, а у него улыбка приросла к лицу, как макияж. Чи-и-и-из! А под улыбкой идет серьезная работа:

— Думаю, это было бы естественным шагом. Наша делегация самая многочисленная. Граждан США на континенте больше всего. Если же оценить наш вклад в изучение континента…

— Чего-о? Каких это граждан США? Ты, вероятно, хотел сказать «выходцев из США»? А кто Антарктиду открыл? Ваши Недлтон и Палмер, да? Опоздали они, родимые! Беллинсгаузен и Лазарев успели раньше. Из-под носа увели приоритет. А там еще французы с Дюмон-Дюрвилем…

Я уже не могу — хохочу, и только по моему смеху Брюс начинает догадываться, что я не всерьез его «опускаю» и председательского места для себя не домогаюсь. Смех смехом, а я все-таки реалист, хоть и впутавшийся в фантастическую историю. Даже у Шеклтона шансы на председательство больше моих, потому что он англосакс, а я русский. Западная политкорректность так далеко не простирается.

Тейлор — председатель? Хм. А почему бы и не Тейлор? Уж лучше он, чем какой-нибудь бразилец, уругваец или поляк, которых никто и слушать не станет. Разве что китайцы начнут мутить воду насчет американской кандидатуры — а они могут, их делегация многочисленна…

— Ты сам не против? — спрашивает Брюс вроде бы небрежно, а на самом деле с плохо скрытым напряжением в голосе.

— Твоей кандидатуры? Я-то не против, если ты не против Свободной Антарктиды…

Мы ударили по рукам. Я не стал выяснять позицию китайцев по вопросу о председателе, да и не было на это времени. Я впрягся в лямку, и до заката мы с Ерепеевым работали, как на аврале. Шутка ли — завтра нам предстояло создать основы антарктической государственности, а как прикажете это делать, если семьдесят душ делегатов не обеспечены ночлегом, горячей пищей, санитарными удобствами и прочее, и прочее… Конечно, аборигены станции слегка потеснились, но все равно на ночь наш «зал заседаний» был обязан превращаться в простую ночлежку. Так было даже лучше, поскольку отпадала надобность в стульях, креслах и прочих там скамьях — где лежал ночью, там и сиди днем. Лишь для председателя притащили вертящийся стул и конторский стол с тумбой.

35
{"b":"35571","o":1}