Показалось, что я ослышался. Это что, Маяковский? Писалось три года назад, сейчас – январь 1918-го, факельщики двинутся по мюнхенским улицам только через несколько лет. Их главный пока даже не подозревает о грядущих «факельцугах», задыхаясь от иприта где-то на Западном фронте…

Поэт! Опасные они люди, поэты.

Нам пока не идти на запад. Там – войска Антонова-Овсеенко, там черноморские моряки, высадившиеся на побережье Азовского моря. На север тоже нет хода, на севере Сиверс и его балтийцы, прочно занявшие Каменноугольный бассейн. На востоке – заснеженная степь до самого Царицына, где собирает войска будущий диктатор Северного Кавказа Автономов.

Можно только на юг. Но там нас не слишком ждут. Для «максималистов», будущих «красных», мы – «кадеты». Для тех, кто на юге, для Войска Донского и Алексеевской организации мы…

И в самом деле, кто мы для них?

– Ну, не понимаю, господа! – Лапища Мионковского оставила в покое бороду, скользнула по расстегнутому тулупу. – Зачем так уродовать слова? Конечно, когда-то и Надсон казался чем-то из ряда вон, но такое… Нет, нет, не мое!

Бой позади – внезапный, короткий, почти бескровный. Красногвардейский отряд предпочел сдаться, услышав лихое гиканье нашей импровизированной конницы. Хивинский все-таки молодец.

– Ну, тогда вам, Леопольд Феоктистович, Ломоносова должно читать, – меланхолично парировал поручик. – Вот-с, обратитесь к Николаю Федоровичу, он, как и вы, истинный ретроград.

Интересно, как там дела у фольклориста Згривца? Сил у него побольше, но и противник серьезнее – красные казаки Подтелкова. Зато у штабс-капитана – бронеплощадка, страшная и ужасная «Сюзанна ждет!». Поэтому я и рискнул, взял с собой батарею вместе с Мионковским, нашим Рére Noel.

– Что? – наконец, сообразил я. – Ломоносова? «Борода предорогая, жаль, что ты не крещена…»?

Леопольд Феоктистович смущенно заерзал. За седую бороду его и прозвали Рождественским Дедом. За нее – и за то, что в отряд он пришел аккурат в сочельник, причем с большим и тяжелым мешком.

В мешке была тщательно проложенная ветошью артиллерийская оптика. Подарок пожилого отставника, помнившего еще Шипку и Шейново, оказался очень к месту.

Я поглядел в белое, затянутое льдом окошко. На войне – перерыв, до утра можно не спешить. Хоть Маяковского читай, хоть Ломоносова, хоть Андрея Вознесенского. Всяческие «янки» при дворе осчастливленных ими Артуров предпочитали Высоцкого, но гитары в хате не оказалось, да и отвыкли мои пальцы от «трех аккордов».

Ладно…

– Тоже современное, – объявил я. – Современней некуда.

…Только через девять лет напишут.

– Зато почти про нас с вами. Даже погода соответствует.

Я вновь покосился на заледенелое окно. Партизанить в зимней степи – тот еще бал-маскарад. А впереди – февраль, страшный месяц «Доживи до весны»…

В будущем Ледяном походе корниловцы станут шарахаться от железных дорог, переходя их с боем, словно партизаны Ковпака. Мы поступали наоборот. Угля и паровозов в Каменноугольном бассейне хватало с избытком, а бесконечная паутина «железки» позволяла без особого труда исчезать на целые недели – как бы ни надрывались в телеграфах машины Морзе – появляясь там, где нас не ждали.

Приходилось думать и о будущем. Конница у нас уже была, немного, конечно, всего три десятка сабель…

А еще мы начали устанавливать трофейные «максимы» на обычные сани. Выходило недурственно. По первой весенней траве побегут и рессорные тачанки-ростовчанки – пулеметные дорожки расстеливать.

– Отменно, – констатировал поклонник кубофутуризма. – Только… Николай Федорович, беляки – это зайцы? Или… Мы?

А еще он… А еще я временами начинал поглядывать на мир за стеклом с определенным сомнением. Не факт существования беспокоил – вот он факт, тронь рукой, не вселенские непостижимые законы, Эверетт с ними со всеми. Мир, маленький и совершенный, внезапно оборачивался чем-то слишком знакомым, до тошноты привычным. А сомневался я в том, стоило ли вообще огород городить, если и в этой Вселенной приходилось упираться лбом даже не в воспетую классиками «историческую необходимость», а в нечто более ординарное, зато куда как конкретное. Скажем, данный китель цвета хаки…

…«Морозовской» первосортной диагонали, хорошо пригнанный, пахнущий утюгом и одеколоном. Серебряные погоны с двумя просветами, светлые аксельбанты, на правой стороне – знак Академии Генерального штаба. Еще выше – красный Владимир, правда, без мечей.

Великолепие несколько портили штаны. Не брюки, а именно они, в полоску и чуть коротковатые. По-видимому, по этой причине Китель пытался прятать ноги под стол.

– Господин… а-а-а… Кайгородов, а имеются ли у вас документы, удостоверяющие вашу службу в… а-а-а… Российской императорской армии?

В руке Китель вертел ножик для разрезания страниц. Привычное оружие!

– Не имеется, – честно признался я. – В Императорской – не служил. Но сейчас речь не обо мне…

Интересно, какого идиота во время войны не заинтересует отряд в триста штыков с бронеплощадкой и батареей пехотных 7,62-миллиметровых орудий? А вот поди ж ты!

– Отчего же не о вас, господин… а-а-а… Кайгородов? Вы изволили прийти в вербовочное бюро Алексеевской организации, значит, речь идет прежде всего о вас… Кстати, могу сообщить по секрету, что отныне мы именуемся Добровольческой армией.

Я лишь вздохнул. Вот спасибо, поделился! Даже если бы я не читал школьный учебник, об этом «секрете» уже раззвонила утренняя «Донская волна». Не только о нем, конечно. Приезд генерала Корнилова в Новочеркасск, предстоящий перевод штаба «добровольцев» в Ростов… Легко работается местным Штирлицам!

Пока штаб еще здесь – Новочеркасск, столица Войска Донского, улица Барочная, воспетая и прославленная в сотнях мемуаров. Я тоже сунулся в обитель будущих первопоходников – чтобы наткнуться на Китель.

– Видите ли, господин Кайгородов…

– А-а-а… – подсказал я.

Ноги в полосатых штанинах нервно задергались.

– …У нас очень строгий отбор. Очень, очень строгий… А-а-а… Если бы вы – или чины вашего, как вы утверждаете, отряда Зуавов, имели бы рекомендации от кого-то из сотрудников генерала… а-а-а… Алексеева…