Победив инстинкт охотника и став вегетарианцем, Толстой в статье «Первая ступень» (1891) утверждает, что воздержание – это первая ступень к царству Божию на земле. Одним из самых ярких и красноречивых эпизодов статьи является описание бойни, которую писатель посетил в Туле после прочтения вегетарианской книги Хаугарда Уильямса «Этика пищи», изданной в Лондоне в 1883 году. Знаменательно, что Толстой рассказывает о том, что пригласил пойти вместе с ним на бойню одного охотника, кроткого и доброго человека, но тот отказался:

Хотя Тургенев, в отличие от Толстого, в последние годы жизни не стал вегетарианцем и не отказался от былых пристрастий, в 1882 г. он написал рассказ «Перепелка», который включил в детское издание «Рассказы для детей И.С. Тургенева и графа Л.Н. Толстого». В этом рассказе неожиданно проявился совсем иной взгляд на охоту: мальчик, прежде мечтавший стать охотником, как его отец, однажды, увидев погибшую перепелку, защищавшую своих птенцов, навсегда отказался от охоты, ему с того дня «все тяжелей и тяжелей стало убивать и проливать кровь» (10, 122).

С.Т. Аксаков не дожил до того времени, когда сформировалось иное понимание отношений человека и природы. Но очерк критика нового поколения Ю.А. Айхенвальда красноречиво свидетельствует о тех кардинальных изменениях, которые произошли в мировоззрении литераторов и мыслителей конца XIX в. Вот как портрет типичного охотника уходящей дворянской усадебной жизни представил Айхенвальд: «В образе жизни стариков Аксаковых было что-то звериное, стихийно-материальное, и вот народился охотник, любитель зверя и насильник над ним. Ибо в охоте странно соединяется любовь к природе и борьба с нею; это любовная война с живыми существами, их убийство без ненависти. Охотник еще помнит свое торжество над природой, свою исконную связь с нею. Черноземный Немврод, кроткий убийца, Аксаков страстно полюбил ее и всю свою жизнь вносил в нее смерть; еще в ту пору, когда он ловил бабочек, эти «порхающие цветки», он слился с природой в любви и в убийстве. Он наивен в своей жестокости, не замечает ее и так просто говорит: “на это, пожалуй всякий посмотрит с удовольствием” – т. е. на то, как ястреб клюет перепелку и лакомится ее оторванной головой. <…> Без всяких преувеличений и фраз можно сказать, что ружье – молния и гром в руках охотника и на определенном расстоянии делает его владыкой жизни и смерти всех живущих тварей. Он пользуется своим владычеством. Ему весело прекратить быстрый бег зайца метким выстрелом, от которого колесом завертится русак с разбега и потом растянется на снегу. Весною прилетит из дальних стран юное, трепетное поколение, но его поджидает с молнией и громом в руках Сергей Аксаков, и прилетит все это живое для того, чтобы быть убитым»[30].

Итак, разрушилось былое восприятие природы как гармонического единства, отошел и адекватный этому мироощущению жанр – цикл рассказов и очерков с неторопливым описательным повествованием ружейного охотника, по словам Гончарова «трубадура, странствующего с ружьем и лирой». Начиная с 1880-х годов в литературе стала очевидной гуманистическая, антиохотничья тенденция. Охоту стали воспринимать как убийство, как занятие, способствующее выявлению жестоких инстинктов. Драматическое ощущение потери былой связи с природой, жестокости человека-властелина, высокомерного покорителя отражено в произведениях, вышедших примерно в одно время: «На волчьей садке» (1882) Чехова, «Зверь» (1883) Лескова, «Медведи» (1883) Гаршина, «Первая охота» (1883) Терпигорева. Во всех перечисленных произведениях охота показана как публичная казнь, как расправа сильного над слабым.

Н.С. Лесков не был страстным охотником, как его великие предшественники и современники, и рассказ «Зверь», которому в литературоведении и критике не уделялось достаточного внимания, стоит несколько особняком. Чаще всего комментаторы ограничиваются указанием на автобиографические моменты в рассказе, о которых говорит сын писателя А.Н. Лесков в своей книге «Жизнь Николая Лескова». Однако рассказ этот, несомненно, связан со всей этико-эстетической системой писателя. Противник кровопролития, того, чтобы «с ножами водворять новую вселенскую правду», находившийся в оппозиции ко всем политическим и идеологическим течениям, Лесков превыше всего ставил вечные законы нравственности, христианского совершенствования, и в этом его взгляды совпадали с Толстым. Как и Толстой, Лесков в 1881 г. выступал в статьях против смертной казни как одном из проявлений насилия. А в 1883 г. он написал рассказ «Зверь», в котором по сути дела устраивается публичная казнь медведя, жившего прежде для потехи в доме помещика. Под стать самым пышным царским охотам, как театрализованное костюмированное действо, организовал деспот и самодур травлю провинившегося зверя: «Дядя вышел в лисьем архалуке и в лисьей остроконечной шапке, и как только он сел в седло, покрытое черною медвежьего шкурою с пахвами и паперсями, убранными бирюзой и “змеиными головками”, весь наш огромный поезд тронулся, а через десять или пятнадцать минут мы уже приехали на место травли и выстроились полукругом. Все сани были расположены полуоборотом к обширному, ровному, покрытому снегом полю, которое было окружено цепью верховых охотников и вдали замыкалось лесом»[31]. Охота подменяется расправой, публичная казнь становится увеселительным зрелищем, и это серьезный симптом, говорящий о падении нравов в обществе.

В своем рассказе Лесков переставил акценты: гневливый, суровый дядя рассказчика, разжигающий в себе и в окружающих звериные инстинкты, противопоставлен дикому зверю, который, напротив, дружелюбен и способен на те чувства и переживания, которых абсолютно лишен устроитель охоты. Подчеркивая трагизм положения, Лесков своего затравленного косматого персонажа сравнивает с героем шекспировской драмы – королем Лиром. В конце рассказа по законам жанра – святочной истории – происходит перерождение тирана. Раскаявшийся герой – на пути к праведничеству.

К рассказу Лескова примыкает и очень близкий по тематике и сюжету рассказ В.М. Гаршина «Медведи». Гаршин, побывавший на войне и воочию столкнувшийся с убийством, смертью, не мог мириться с насилием, в каком бы виде оно ни проявлялось. Борьба со злом, насилием, сочувствие к страданию – этими мотивами пронизано все творчество писателя. В рассказе «Медведи» люди со звериными инстинктами, жадные до зрелищ и равнодушные к чужой боли, страданию, даже смерти, устраивают заранее подготовленное публичное представление – расстрел медведей, живших в вольном цыганском таборе. Жестоким нравам провинциального города противопоставлена романтизированная автором жизнь цыган, которые далеки от растлевающей цивилизации, они сами, как дети природы, способны приручить диких животных и жить с ними во взаимопонимании. Сатирически изображенные обыватели города не только не понимают аморальности совершаемого, но даже вожделенно ждут назначенного дня, цинично мечтая о той пользе, которую извлекут из мероприятия. Кульминационной сценой рассказа является то, как опьяненная кровью толпа мстит медведю, чуть было своим побегом не сорвавшему зрелище расправы: «Всякий, у кого было ружье, считал долгом всадить пулю в издыхающего зверя, и, когда с него сняли шкуру, она никуда не годилась»[32].

Человек травит человека – об этом рассказ С.Н. Терпигорева «Первая охота». Казнь, травля – забава для деспота, и он устраивает охоту с доезжачими и собаками на своего же соплеменника – человека. А разъяренные волки, преследуемые охотниками, в рассказе Бориса Зайцева «Волки» терзают своего старого вожака, не сумевшего вывести их из круга смерти. Все эти произведения объединяет мотив жестокости, связанной с охотой. В автобиографическом рассказе Терпигорева, так же как и в рассказах «Медведи» Гаршина и «Зверь» Лескова, события подаются как воспоминания ребенка, впервые столкнувшегося с беспредельной жестокостью человека, и от этого становятся еще более драматичными.