В 40-е годы XIX в. издавалось немало охотничьих журналов и альманахов, где ныне забытые авторы помещали отраслевые очерки, в которых наряду с описанием видов ружей, пород собак и лошадей попадались пейзажные зарисовки, этнографические заметки. В журналах печатались переводы английских охотничьих и одновременно нравоописательных рассказов из сельской загородной жизни.

Вот, например, в очерке Ф. Гриневецкого «Охота на лебедей», описывающем эпизод охоты автора на Дунае, читатель найдет и дневниковые записи, с фотографической точностью фиксирующие особенности живописной местности, рассказы о различных видах луговых цветов, насладится лирическим пейзажем, а также узнает методику столь экзотической охоты.

Некоторые рассказы и очерки печатались не только в специальных охотничьих изданиях, но даже в таких известных литературно-публицистических журналах, как «Москвитянин», «Русский инвалид», «Библиотека для чтения». В 1845 г. А.С. Хомяков, констатируя интерес к охоте у определенной части читателей и порицая ее как проявление англомании, поместил в качестве приложения к своей статье «Спорт и охота» в журнале «Москвитянин» перевод из английского охотничьего журнала о псовой охоте[13].

На охотничью литературу были отклики. Так, трактат «О псовой охоте», написанный стремянным государевым А.М. Венцеславским, а также книга Н. Реутта «Псовая охота» послужили Н.А. Некрасову материалом для пародирования восторженного стиля прославления аристократических увеселений. Избрав эпиграфом к своей поэме «Псовая охота» (1846) строки из сочинения Реутта, Некрасов вводит другую тему – он обличает жестокие нравы помещиков-крепостников. И если у Толстого в «Войне и мире» во время охоты барин-охотник и крестьянин-егерь равны, то Некрасов, напротив, подчеркивает социальное неравенство, которое проявляется и во время «утонченной» забавы:

И далее:

И все-таки отдельные произведения, а также эпизоды, яркие сцены охоты, встречающиеся у писателей высокой литературы, до определенной поры не дают право говорить об охотничьем рассказе как жанре.

Колыбелью охотничьего рассказа следует считать Англию, там сформировался этот жанр и оттуда пришел в Россию. В самом деле, в 30-40-е годы XIX в. Англия была буквально «наводнена книгами охотничьих рассказов, всевозможными охотничьими “очерками”, “воспоминаниями”, происшествиями»[15]. Родоначальником распространенного в первой половине XIX в. жанра охотничьих и одновременно нравоописательных очерков из английской сельской жизни считается Нимрод (Чарльз Эпперли). Популярна была также книга Мартингейла (Джеймс Уайт) «Охотничьи сцены и сельские характеры»[16]. Пирс Эган с конца 1820-х годов был известен юмористическими рассказами об охоте. А Роберт Сартиз – мастер карикатуры и шаржа – изображал горе-охотников, неудачников, которые были сродни героям «Пиквикского клуба» Чарльза Диккенса[17].

В России охотничьи рассказы стали литературным фактом позднее, в 40-50-е годы XIX в., когда «из мелочей литературы, из ее задворков и низин всплывает в центр новое явление», в нашем случае – когда цеховая замкнутость отраслевых журналов и альманахов была поколеблена и охотничья литература начала взаимодействовать с «высокой».

В 1847 г. вышел первый рассказ будущего цикла И.С. Тургенева «Хорь и Калиныч», подзаголовок к которому «Из записок охотника» дал И.И. Панаев – журналист, зорко следивший за современными ему явлениями литературной жизни. И хотя в рассказе мало было собственно охотничьего, этот подзаголовок был дан редактором «с целью, – как вспоминал Тургенев, – расположить читателя к снисхождению». Подзаголовок и определил судьбу будущего знаменитого цикла. Тургенев в 1852 г. издал книгу, объединившую все рассказы, повествование в которых ведет охотник, под названием «Записки охотника». Случайно ли это название?

И хотя критики спорили о содержании книги: одни считали, что это произведение антикрепостнической направленности (Белинский, Герцен, Салтыков-Щедрин), другие указывали на связь со «счастливейшим родом произведений» – охотничьими рассказами (Анненский, Боткин, Дружинин, Гончаров), тургеневский цикл определил судьбу охотничьего рассказа как жанра.

Охота для Тургенева и его современников – Толстого, Некрасова, Фета – была естественной склонностью натуры, дававшей пищу для ума и для наблюдений. Охота была для дворянина не просто игрой, дававшей выход естественным страстям, но, освобождая его от сословных предрассудков, ставила лицом к лицу с природой, возвращая к первозданному ощущению целостности мира. Охотничья страсть, поэзия, красота гармонично сосуществовали в сознании охотника. «Благо чувство к красоте не иссякло, – писал Тургенев И. Борисову 28 января 1865 г., – благо, можешь еще порадоваться ей, всплакнуть над стихом, над мелодией… А тут охота, страсть горячая, сильная, неистомимая…»[18]. А в письме Фету, своему спутнику по охоте, Тургенев ставит рядом музу и охоту: «Что-то Вы поделываете? <…> А муза? А Шекспир? А охота?» (П., 4, 56).

Панаев в дружеском шарже на Тургенева в большей степени запечатлел поэта-созерцателя, чем охотника. Он опубликовал этот портрет в «Современнике», в «Литературном маскараде накануне 1852 года»: «Он большой чудак <…>, он скитается вечно в охотничьем платье, беспрестанно останавливается на пути своем и смотрит кругом по сторонам или вверх. <…> Мой охотник никогда не стреляет: его английская желто-пегая собака Дианка печально следует за ним без всякого дела, виляя хвостом и уныло моргая усталыми глазами, а хозяин ее постоянно возвращается домой с пустым ягдташем. Он следит не за полетом птицы, чтобы ловчее подстрелить ее, а за этими золотисто-серыми с белыми краями облаками, которые разбросаны в небе. <…> Ничто в природе не ускользнет от его верного поэтического и пытливого взгляда, и птицы спокойно, ласково и безбоязненно летают вокруг этого странного охотника, как будто напрашиваясь попасть в его “Записки”»[19].

Однако Тургенев был не только созерцателем и поэтом, но и увлеченным охотником. В его переписке с Аксаковым, Фетом, молодым Толстым, Некрасовым замечания о литературе перемежаются с чисто охотничьими заботами, подробнейшими описаниями трофеев.

Перед глазами встают натюрморты в духе фламандской школы, дышащие поистине гедонистическим отношением к жизни. Охота для Тургенева, как и для многих его друзей-единомышленников, была занятием естественным, не противоречащим нравственным законам, ибо она давала возможность не отстраненно взирать на красоту природы, а участвовать в ее жизни, ощущая себя частицей великого целого.

В 40-60-е годы XIX в. можно констатировать большой интерес в России к естественно-научным знаниям. Увлечение русских писателей естественнонаучными теориями, а также натурфилософскими идеями просветителей XVIII в. связаны с желанием разобраться в сущности и закономерностях явлений природы. Сочинения французского естествоиспытателя и писателя VIII в. Жоржа Луи Леклера де Бюффона были популярны не только в Европе, но и в России. Широко известно было его произведение «Histoire naturelle», в котором он сосредоточил свое внимание на изучении нравов животных. Строго научному описанию Бюффон противопоставил живой, возвышенный, полный остроумия и изящества язык. Свои наблюдения над характерами животных, их физиологией, а также факты из различных отраслей естествознания Бюффон объединил в философскую систему, объясняющую явления природы. Природа воспринималась Бюффоном как некое созидательное, творческое начало, в ней самой он видел источник развития. По мнению Бюффона, все существа, которые создает природа, для нее самой одинаково равны, она не отдает предпочтения одним в ущерб других: «Если взять все организмы вообще, то в целом количество жизни всегда то же»[20]. И если в «века изобилия» преобладает численность людей и домашних животных, то после войны людское население убывает, зато возрастает количество диких зверей, а нивы зарастают бурьяном. «Эти вариации, столь существенные для человека, безразличны для природы»[21].