– А ты?

– А я? За сынами твоими отправлюсь. Пора их домой из похода возвращать. Через три дня они нам здесь нужны будут. Не волнуйся, не бойся ничего, не печалься. Я мигом. Уже к вечеру все сделаю. А ты иди.

Выпроводила она Забаву из спальни. Одна осталась.

– Наконец-то! – воскликнула. – Дождалась я своего часа. Дождалась! Отомщу я Дубраву державному! Погублю его навеки вечные. Умрет он от преждевременной старости. А сыновья его глупые, злыдни неразумные, передерутся между собой за трон отцовский, посеют смуту великую, ослабят царство отцовское. Как прознают про то враги Дубравовы, со всех сторон на державу его накинутся, и раздерут как коршуны голубку белую. Так свершится месть моя за царство мое разрушенное, за империю Хазарскую.

Сказала она так и превратилась в ворону черную. Расправила крылья и вылетела в окно. Каркнула три раза, пролетела три круга над царским дворцом и на юг полетела. А под главными воротами в Князьгород увидела царя в столицу въезжающего. Еще раз торжествующе каркнула и улетела в ту сторону, куда Ратмир со своей дружиной отправился.

Едет Ратмир царевич со своей дружиной верной на юг, едет не торопится. Не стремится его сердце молодецкое ко встрече с врагами степными, лихими конниками Пылехана царя половецкого. Не гонит он коня своего. Медленным шагом конь его плетется. Дружинники тихо меж собой посмеиваются.

– Не скоро вынем мы мечи булатные, не скоро зазвенят наши стрелы острые.

Ратмир видит их недовольство, но молчит. Не их дело холопье царские дела обсуждать. Только его воля на дела его.

Вдруг видит вдалеке камень стоит, а на нем что-то написано. Поскакал Ратмир к камню этому, Мефодия слугу с собой кликнул, что грамоту разумеет. Сам то Ратмир до учебы всегда ленив был, грамоту терпеть не мог. Да и матушка учиться не заставляла, никогда не настаивала.

– Побереги глазоньки, сынок, – говаривала. – За тебя всегда слуги прочитать все сумеют.

Остановился у камня.

– Читай, что тут! – Мефодию приказал.

– Кто влево пойдет, смерть свою найдет, – читает Мефодий. – Кто вправо повернет, в бою погибнет. А кто вперед пойдет, и жизнь потеряет, и славы не найдет.

– Прочь ступай! – крикнул слуге Ратмир.

А сам задумался. Это в какую же такую сторону ему путь держать?

И тут на камень ворона села. Крылышки клювом почистила, на царевича хитрым глазом уставилась. Стеганул ее Ратмир нагайкой. Не попал, промахнулся. Отлетела птица в сторону, каркнула.

– Что, подлая, смерти моей ожидаешь? Чтобы косточки мои поглодать, да глаза мои выклевать? Не дождешься! – Проворчал Ратмир.

– Кар! Кар! Глупец! Не нужны мне твои косточки! – вдруг ответила ворона человеческим голосом. – Поворачивай-ка ты назад, да возвращайся домой.

– Что так?

– В доме у тебя беда.

– Беда?

– Помирает твой батюшка.

– Вот как? Неужто помирает? А не врешь? Вдруг вернусь, а он жив, здоров, да на меня за то, что вернулся, прогневается?

– Дело твое, – спокойно сказала ворона. – Езжай к Пылехану в степь далекую, где засады в каждом овраге тебя дожидаются. Только брат твой Ратибор, видать умнее тебя, паруса уж раскрыл, в Князьгород торопится.

Услыхал про брата Ратмир, да погнал коня к дружине.

– На Князьгород идем! – закричал. Но ворону даже оглядываться не стал.

Пропали из глаз дружинники с царевичем, а ворона Хазарией обернулась, расхохоталась.

– Скачи, царевич, скачи! Ждут тебя в Князьгороде, дожидаются.

Затем она обернулась черной чайкою и на север полетела к морю синему, к Студеному.

Мчатся по реке Новь ладьи быстрые, плывут челны дубовые. Попутный ветер паруса надувает, весело скрипят весла в руках гребцов удалых. В главной ладье Ратибор стоит хмуро в даль глядит. Скоро море бурное, море холодное, за которого далями синими королевство Свейское находится, где живут ледоморы дикие. Люди дикие яростные, воины отменные. Не плывут ли они на своих быстрых длинных суденышках под парусами полосатыми, с драконами да змеями на носах?

Вдруг на нос ладьи прямо перед ним чайка села. Чайка черная, словно из печной трубы. В клюве рыбина у птицы. Злым глазом на царевича смотрит. Проглотила рыбину чайка и по-человечьи заговорила:

– Братец твой царевич Ратмир назад повернул, на Князьгород идет.

– Как же это он приказа батюшкиного осмелиться решился? – удивился Ратибор. Тому, что птица с ним по-людски заговорила, даже не удивился.

– Как же можно бояться того, кто при смерти лежит, при последнем издыхании?

Сказала так чайка и улетела. А Ратибор подумал немного и закричал кормчему:

– А ну вертай назад! Поворачивай! Возвращаемся во Князьгород, на родину.

Повернула дружина Ратиборова корабли свои, пошла полным ходом обратно туда, откуда выплыла.

А в Князьгороде ничего этого не знали, жили своей жизнью. Только царь вдруг ни с того ни с чего вдруг хмурым стал. Грозно глянул он на Забаву жену свою, когда с охоты вернулся, ничего не сказал, лишь в покои свои направился.

Царевич Ваня хотел было проводить его, да отец не велел:

– Ступай к себе, без тебя обойдусь!

И ушел Дубрав в свою спальню царскую, широким шагом, сапогами гремя. Велик и грозен.

Посмотрел ему вслед царевич Ваня и понял, что беспокойно ему. Еще больше встревожился он, когда увидел, как несут в темницу старого волхва.

А старец увидел, как на него мальчик уставился и проскрипел обессиленным голосом:

– Вот, царевич и пришла твоя пора за будущее свое начать борьбу. Теперь только от тебя зависеть будет, когда старость согнет и в могиле сведет твоего батюшку, сейчас или потом.

Ничего не ответил ему Ваня. Непонятны ему были эти речи замысловатые, чернокнижным языком сказанные.

А царь Дубрав пришел к себе в покои и сразу почувствовал небывалую усталость. Захотелось ему прилечь отдохнуть, и бухнулся он, не раздеваясь на кровать проклятую. Как упал, так и заснул тяжелым сном, больше похожим на сон покойника. Лежит не дышит. Только стонет изредка.

Проснулся он на следующее утро и встать не может. Сил нет.

– Что такое? – удивился царь. – Эй, слуги мои верные, постельничии, идите сюда.

А слуги уже давно его зова ждут, вбегают, еще царь последние слова не окончил. Как вбежали, так и замерли. Царь Дубрав с трудом поднялся, нашел в себе силы и на слуг гневно крикнул:

– Что стоите, али не видите, одеваться мне пора?

Подбежали слуги, стали царя одевать. Одевают, а сами глянуть на него боятся, глаза отводят, с взглядом царским встретиться опасаются.

– Да вы что? – Дубрав чуть не в ярость пришел. – Отчего от меня отворачиваетесь? Почему в глаза не глядите, словно воры грязные? Или что-то да со мной не так?

Упали слуги на колени и взмолились:

– Не вели казнить нас, царь отец, да только изменился ты сильно. Словно двадцать лет прошло, а не одна только ночь.

– Что вы такое болтаете? Иль плетей вам захотелось, язычники?

И хотя рассердился царь Дубрав, а только все равно обеспокоился. Велел зеркало себе принести Венецианским королем подаренное. Принесли ему зеркало. Глянул в него царь и отпрянул в ужасе. Из стекла на него не богатырь глядел, а человек жизнь повидавший, с седыми прядями в волосах.

– Что это со мной? – воскликнул Дубрав. – Неужто прав оказался старый бес, и старею я?

Кончили слуги одевать царя. Поднялся он, схватил со спинки кровати меч свой верный двухпудовый и ну им над собой вертеть. Только ветер ходуном заходил. Слуг так и сдуло.

Засмеялся Дубрав, сразу себя лучше почувствовал.

– Есть еще сила богатырская! – воскликнул.

И пошел он в Большую палату, где его престол стоял, чтобы царскими делами заняться. Делами важными, государственными. А там его уже бояре дожидаются. Старец Брадомир, только глянул на царя, лишь головой покачал:

– Что с тобой, царь батюшка? – молвил он опасливо. – Уж не захворал ли? Или может, плохо спал?