— Как же так? Матушка ваша просила меня дело вести. Я за него взялся, надеюсь облегчить вашу участь, а вы отказываетесь.

Владимир рассеянно думал: «Вот адвоката наняла. А к чему? Теперь откажешься — казниться будет…»

— Так как решим, молодой человек?

— Ладно, защищайте. Только рассказывать мне не о чем. Все в деле записано.

Через десять дней после этой беседы состоялся суд. В маленьком зале судебного заседания народу было много. Когда по проходу вели Сысоева, он ощущал на себе десятки любопытных взглядов. На одной из скамей увидел Коспянского и Матвеева. Свидетели будут.

Сел, отвернулся к окну.

— Вова!

Сысоев досадливо поморщился: мать. Плачет и суёт какой-то кулёк.

— Ты бы, мамаша, ушла отсюда.

— Да как же я уйду, Вовочка? И Николай Ахметович тут…

— Вот вместе и уходите. Нечего вам здесь делать. Передачу можешь и после суда принести. Осудят — и свидание судья даст. Всегда так. Уйди, мать, и так тошно.

Всхлипывая, отошла, а в зале, наверное, осталась.

— Ты чего с матерью так разговариваешь? — неодобрительно сказал один из конвойных. — Не на гулянку провожает…

— Ты, сержант, помалкивай, не твоё дело!

Суд решил начать судебное следствие с допроса Сысоева.

— Встаньте, подсудимый!

Встал, нехотя начал рассказывать:

— Ну, выпили мы с Рыжим…

— Кто это «Рыжий»?

— Николай Сухотин. Выпили с ним, значит, а потом пошли гулять. Видим, пьяный возле клуба сидит. Спрашиваем: «Выпить хочешь?» «Хочу», — говорит. Ну и пошли все вместе с закусочную. Там ещё выпили, а потом его обобрали. Вот и все.

Допросив подробно подсудимого, Анна Ивановна обратилась к адвокату:

— У защиты вопросы будут?

— Да, разумеется — приподнялся тот из-за стола.

— Прошу.

— Скажите, пожалуйста, подсудимый, по чьей инициативе было произведено изъятие у нетрезвого гражданина денег и часов? По-видимому, по инициативе Сухотина, как более старшего и опытного?

— Товарищ адвокат!

— Виноват, виноват, — снова приподнялся тот из-за стола.

— Это, значит, кто первый обокрасть предложил?

— Вот именно: кто первый?

— Не помню. Пьян был. Оба, наверное, и решили…

Адвокат ответом остался недоволен.

— Не помните. Так, так… А вы были сильно пьяны?

— Порядочно.

— Настолько сильно, что не осознавали, — что делаете?

— Почему не осознавал? Осознавал.

— Сколько же вы лично употребили спиртного?

— Граммов пятьсот-шестьсот.

— И осознавали? Сомнительно… А как у вас обстояло дело с материальным положением?

— Чего?

— Вы нуждались в деньгах?

— Да.

— Так. Печально, очень печально. А почему вы не работали?

— Не хотелось.

— Вы, по-видимому, были больны?

— Нет, был здоров как бык, — резко ответил Сысоев, которого все более и более раздражали вопросы адвоката.

«Неправильную линию защиты избрал адвокат», — подумала Степанова.

Допросив пострадавшего и свидетелей, видевших кражу, суд перешёл к допросу Матвеева и Коспянского.

Матвеев чувствовал себя неуверенно и, может быть, именно поэтому старался держаться развязно. На вопрос о том, что он может показать по делу, пожал плечами.

— Да почти ничего. Действительно, приходил к нам на комбинат наниматься, мы отказали. Вот и все. Не знаю, зачем меня только в суд вызвали.

— А почему не взяли Сысоева на работу?

— Не подошёл.

— По квалификации?

— Нет, по другим данным.

— По другим данным? По каким же?

— Видите ли, это несколько деликатный вопрос. И считаю, что широкое оглашение здесь ни к чему.

— Вот как? — сказала Анна Ивановна. — Не для широкого оглашения? У нас по этому вопросу другое мнение. Суд считает, что тайны здесь нет. Говорите, а народ послушает.

— Я не могу говорить в подобной обстановке.

— Послушайте, свидетель Матвеев, вы были предупреждены об уголовной ответственности за отказ от показаний?

— Да.

— Так вот, мы вас слушаем.

— Ответственность за это вы берете на себя?

— Полностью.

— Ну что ж…

Матвеев слегка побледнел и придвинулся к судейскому столу.

— Мы его не взяли, исходя из государственных соображений.

— Громче, свидетель, в зале не слышно.

— Я говорю, что мы исходили из государственных соображений.

— Вот теперь слышно, хотя и непонятно.

— Наш комбинат является важным государственным предприятием. На нем не место ворам.

— Правильно. Но откуда вы взяли, что Сысоев вор?

Матвеев непонимающими глазами посмотрел на Степанову.

— Ну как откуда? Он же справку предъявил.

— Какую справку?

— Справку из колонии.

— И в ней было написано, что он вор?

— Нет, конечно. Но ведь наказание он отбывал за воровство. Разве не так?

— Так. Но в справке было сказано, что он освобождён на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР.

— Да.

— Значит, Президиум пришёл к выводу, что он уже не вор, что он больше не нуждается в изоляции от общества, что он может работать, как все советские люди. Вы, что же, решили поправить Президиум и лишить Сысоева права на труд?

— Зачем же так? Просто ему не обязательно работать именно у нас.

— А где ему работать?

— Ну, мало ли других мест!

— Например?

— Сразу мне ответить трудно, но…

Степанова обратилась к заседателям:

— У вас, товарищи, будут вопросы к свидетелю?

Молодая женщина, учительница средней школы Блинова, отрицательно покачала головой.

— Если разрешите, один вопросик, — сказал другой заседатель, мастер железнодорожного депо Гуляев.

— Пожалуйста, Всеволод Феоктистович.

— Один вопросик, — повторил Гуляев. — Скажите, свидетель, вы знаете Александра Павловича Бычихина?

— Бычихина? Директора комбината?

— Вот-вот, его самого.

— Как же я могу не знать директора комбината! Конечно, знаю.

— А кем он был раньше, до директорства, знаете?

— Вначале плотником…

— Ну, ну, — подбодрил Матвеева Гуляев.

— Потом мастером, заместителем начальника цеха…

— А до работы на комбинате?

— Представления не имею. Он уже здесь двадцать пять лет работает.

— Значит, не знаете?

— Не знаю. Да и какое это имеет отношение к делу?

— Прямое отношение, уважаемый товарищ, самое прямое. Ведь Бычихин-то до комбината был воспитанником детской колонии. Слышали про Макаренко? Вот у него Бычихин и числился. В трудновоспитуемых числился. Так-то. А ещё раньше Саша Бычихин беспризорничал, воровством промышлял. Вот как. Но повезло ему. Если бы вы двадцать пять лет назад в кадрах работали, плохо бы пришлось Саше Бычихину! Так-то.

По залу прошёл гул. Сдерживая улыбку, Анна Ивановна спросила у Гуляева:

— Ещё вопросы будут к свидетелю?

— Да хватит, наверное.

Матвеев растерянно смотрел на Гуляева, потом сбивчиво заговорил:

— Вы только не думайте, что я действовал по своей инициативе. Я-то как раз хотел зачислить Сысоева. Он на меня произвёл хорошее впечатление. Но у нас в своё время произошёл неприятный случай с одним… — Матвеев замялся, подбирая слова, — случай с одним бывшим вором. Начальник цеха и отсоветовал. И, как видите, в данном конкретном случае мы не ошиблись: Сысоев не оправдал, так сказать, доверия.

— Не без твоей помощи! — громко сказал кто-то в зале.

— Тише, товарищи! — подняла руку Анна Ивановна. — Надо уважать суд.

Сысоев все время судебного следствия безучастно смотрел в окно, почти не прислушиваясь к происходящему. Словно откуда-то издалека донёсся до него голос адвоката, просившего суд о снисхождении…

Наконец он очнулся, поискал глазами мать. Вот она сидит в шестом ряду вместе с Николаем Ахметовичем. Слушает, боясь проронить хоть слово. Маленькая, сгорбленная, в белом платке. В том самом платке, который он ей привёз. Доживёт ли она до его возвращения? Да и вернётся ли он?

Почувствовал, как дрогнули губы. Пониже наклонил голову. Неужто жизнь навсегда сломана? Как в той песне поётся: «Погиб я, мальчишка, погиб навсегда…»