Окно из спальни выходило на задний двор.

Везде – тонкий слой пыли.

Я осмотрел то место возле кровати, где была обнаружена Залесская.

Понятая негромко кашлянула:

– Крови не найдете, товарищ следователь. Я сама мыла на другой день, как Анну увезли…

– Да? – машинально сказал я, подымаясь.

– Все сама. Валерий Георгиевич попросил по-свойски, по-соседски. Я и простынку стирала, и наволочку…

– Еще что? – Я осекся: сейчас она только понятая.

– Пододеяльник…

– Хорошо, – остановил я ее.

Окна изнутри запирались не на шпингалеты, а на крючки. Широкие форточки.

В деле, которое я знаю почти наизусть, моим предшественником записано, что окна были закрыты, форточки – открыты. Лето…

В кухонном закутке имелся небольшой встроенный шкафчик без полок. В нем – запыленные бутылки. Иностранные, в магазине не принимают. Старая соломенная шляпа.

– Валерий иногда надевал, когда возился на участке, – прокомментировала старушка.

Еще имелось несколько истрепанных газет и журналов. «Сельская молодежь» полугодовой давности, «Иностранная литература», «Новый мир». Я перелистал их. Из «Нового мира» выпала школьная тетрадка. Вернее, то, что от нее осталось – обложка и двойной листок. Не та ли, из которой Залесская вырвала бумагу для последнего письма? А может быть, и другая.

Да, разжиться следователю, прямо скажем, нечем. Тетрадку я на всякий случай забрал.

Замок входной двери – обычный, врезной. Он закрывался с трудом. Савелию Фомичу пришлось попыхтеть над ним.

– Что значит заброшенная вещь, – вздохнул он. – Без руки хозяйской и железо чахнет.

Было непонятно, к чему это относилось: к безалаберности бывшего владельца, Залесского, или к заброшенности дома.

И все-таки в протокол осмотра места происшествия эту деталь я вставил. Теперь надо фиксировать каждую мелочь. Пригодится она или нет, никогда не угадаешь.

Покинув пустой, прямо скажем, мрачноватый домик, я отправился в детский сад.

Директор совхоза назвал имя Марии Завражной. Ближайшей подруги Залесской.

Ее показаний в деле не было. Все-таки странно вел дело следователь. Как можно было обойти такого человека? Наверняка ведь он знал об их отношениях с умершей…

Я зашел к заведующей детсадом, представился. И пока она ходила звать Завражную и улаживала вопрос, с кем на некоторое время оставить ее малышей, я быстренько прикидывал в голове план предстоящего разговора. Для меня знание собеседника, пусть даже мало-мальски пригодного для выяснения фактов и обстоятельств, – дело первостепенной важности. Нет двух людей, которые бы совершенно идентично зафиксировали все детали одного и того же происшествия. Если даже они были непосредственными очевидцами события. Все зависит от психологии, человеческой фантазии и личной установки.

Мать моя любила приговаривать: всякая побаска хороша с прикраской. И вот эта самая прикраска присутствует везде непременно, хотим мы этого или нет. Это и настроение, и отношение к тому, о чем говоришь, и какие-то ассоциации, воспоминания, а то и просто – неправда.

Самое удивительное, что искренние, правдивые люди бывают иной раз для меня труднее и мучительнее тех, кто врет и путает заведомо. Раз показавшееся может представиться им истиной. Они на ней настаивают. И как прорваться, как отшелушить дорогую «прикраску», если она – как бы образ события?

У того, кто хочет скрыть истину, все придумано. И эта ложь в ходе и соприкосновении с фактами и уликами обязательно терпит поражение. Но ложность показаний, как бы они ни были продуманы и пригнаны преступником, входит в противоречие с реальными фактами, которые произошли в жизни…

Мария Завражная вошла несмело. Пристроилась на краешке стула. Молодая. Не больше двадцати. Красива по-деревенски. Крупные и в то же время мягкие черты лица.

Челочка закрывала левый глаз, и девушка непрестанно ее поправляла. Почти все время ее рука, широкая, с нежными пальцами, была у лица.

– Машенька, – я невольно употребил ласкательное имя, – вы не волнуйтесь. Посидим, поговорим спокойно…

– Да, да, поговорим. А я не беспокоюсь.

– Вот и отлично. Как там без вас, детишки не набедокурят?

– Нет, они славные. Заведующая пока с ними.

– Трудно с малышами?

– Мне с ними хорошо… – Она почему-то все время старалась смотреть не на меня, а прямо перед собой.

– Что у вас, призвание к этой работе?

– Не знаю. Никто из родителей не жалуется как будто.

– А дети? – пошутил я.

– Они славные, – повторила Завражная.

– Вы специально учились?

– Сразу после школы пошла сюда.

– Понятно. И уже кое-какой навык, конечно, появился, профессионализм?

Завражная промолчала, пожав плечами.

– А как подруга ваша, Аня Залесская, быстро освоилась? – осторожно спросил я.

– Быстро. – Завражная вздохнула. – Дело несложное. Главное, – хорошо относиться к людям. – Маша сделала на слове «людям» ударение.

Упоминание о Залесской не внесло в настроение девушки сколько-нибудь заметного изменения. Напряжение осталось. Но почему?

– Вы с Аней подружились быстро?

– Она славная была…

– Понимаете, Маша, меня интересуют малейшие детали ее поведения, настроения. Постарайтесь припомнить то, о чем я буду спрашивать.

– Понимаю. – Завражная нервно поправила челку. – Спрашивайте.

– Как вы с ней сошлись? Легко, хорошо?

– Она славная…

Вот упрямая девка! Заладила одно и то же.

– У вас были общие интересы, разговоры? – спросил я, быстро подавив раздражение.

– Вот, детишками занимались… Ну и о жизни, само собой, говорили…

– И как же ей жизнь была, в тягость или в радость? – решил я попробовать напрямую.

– Всякое случалось. Как у всех.

– Были огорчения?

– Без этого не бывает.

– По какому случаю, не помните?

– Помню. Сережку своего как вспомнит, ну и… Сколько с чужими ни возись, к своему еще сильнее тянет.

– Значит, по сыну тосковала?

– Очень.

– А почему его отправили к родителям мужа, не говорила?

– Почему же, говорила. Они, значит, когда с Валерием Георгиевичем сюда собрались, отправили сынишку на время туда, в Одессу. Не знали, какие условия, как обживутся…

– Ей нравилось здесь, в Крылатом?

– Говорила, что неплохо.

– А сына хотела забрать?

– Хотела. Все мечтала, как родит второго, так и Сережку заберет. Вместе, говорит, веселее.

– У нее был диплом агронома. Чем она объясняла, что пошла работать в садик, а не по специальности?

– Валерий Георгиевич присоветовал. – Имя Залесского Маша произносила с уважением.

– Слушалась она его, выходит.

– Выходит.

– Вы не знаете, у них были ссоры?

– Может, и были.

– Она не говорила?

– В семье всякое бывает…

– А вы не заметили в ней ничего, перед тем как она…

Завражная грустно покачала головой:

– Обычная была.

– Припомните, пожалуйста, последний день, когда вы с ней виделись?

– В тот самый и виделись. Весь день. Вместе ушли с работы.

– Может, она вела себя необычно?

Девушка задумалась.

– Нет. Ничего такого не припомню. – Поправила челку и повторила: – Не помню.

– Как у нее сложились отношения с людьми, коллективом?

– Ладила. Не ругались.

– А с директором совхоза?

– Наверное, тоже.

– Маша, что вас толкнуло пойти к Захару Емельяновичу?

Девушка встрепенулась.

– Ну, когда вы сказали ему, что не верите в самоубийство Залесской?

– Пошла… Пошла, конечно… Непонятно все это. Получается, что ни с того ни с сего… – Завражная говорила сбивчиво. – И Сережку жалко… Валерий Георгиевич очень тосковал. Оградку поставил и уехал… За один день все прахом… Вот и пошла…

– Может быть, у вас все-таки есть какие-то соображения, подозрения?

– Ни с того ни с сего получается… – повторила Завражная.

Да-а, вот и поговорил с ближайшей подругой Залесской. В голове мало что прояснилось, а в душе – осадок. Ключа к девушке не подобрал. И удастся ли подобрать? Даже не знаешь, кого винить – себя или ее. А может быть, никого? Есть люди, показания которых стоят очень мало. Их внимание слабо фиксирует события, происходящие вокруг.