Гольст побеседовал еще с несколькими работниками фабрики. Самое удивительное заключалось в том, что почти все хвалили Ветрова. Однако в похвалах умершему директору слышался один мотив: сам умел жить и другим давал.

Например, когда не шел план, Александр Карпович знал, где можно надавить в верхах. Задание корректировали, и в результате коллектив получал премию.

Ветров покупал уважение и авторитет копейкой, полученной обманом, очковтирательством. Короче говоря, ореол «честнейшего и уважаемого» постепенно исчезал.

Как только Гольст попытался выяснить, не замечали ли сослуживцы у покойного директора признаков психической болезни, все таращили глаза: нормальный, жизнелюбивый человек и весьма себе на уме. Какая уж там шизофрения.

Врач из фабричного медпункта тоже была удивлена тем, что следователь интересуется психическим состоянием Ветрова. Единственное, с чем обращался он в медпункт раза два-три за все время своего директорствования, – с просьбой измерить давление, которое у него было чуть повышено. Это наблюдается иногда у многих в его возрасте – понервничал, вот и подскочило.

Откуда же диагноз, поставленный в Свердловской психиатрической больнице в 1943 году? Шизофрения – не насморк. Она не проходит. Тем более если не лечиться. Но Ветров не состоял на учете у психиатра и не лечился.

Все это насторожило следователя.

…Бобринские в Быстрице не были дачниками, они жили там постоянно и задолго до того, как поселок оброс дачами. Когда-то здесь разбросанно стояло лишь несколько скромных домиков.

Жилища старожилов резко отличались от появившихся позже коттеджей горожан, приезжающих отдыхать на лоно природы только в теплые месяцы. На зиму почти все дачи запирались.

Анастасия Петровна Бобринская не работала – из-за травмы ноги она имела инвалидность третьей группы и получала скромную пенсию. Муж «крутил» кино в клубе, то есть был киномехаником. Когда Ветровы отстроили дом в Быстрице, Анастасия Петровна подрядилась в летние месяцы убираться на их даче, а зимой приглядывать за ней.

Гольст решил побеседовать с Бобринской, надеясь, что она, как человек, часто бывавший в доме Ветровых, может сообщить интересующие следствие факты.

Анастасия Петровна заметно хромала. Была она несловоохотлива, так что пришлось потрудиться, чтобы разговорить ее.

– Александр Карпович был хозяйственный мужик, – сказала она о Ветрове. – Что хошь умел достать. Не то что мой лопух… Крышу уж давно менять надо, все железо проржавело… А Ветров покрыл дачу черепицей. Двести лет стоять будет. И красотища какая! Я девчонкой в Прибалтике была, так там домики – что твои игрушки. А почему? Черепица…

Дача Ветровых, которую следователь видел из окон дома Бобринских – напротив, через улицу, действительно выглядела очень солидно.

– Правда, Александр Карпыч цену копейке знал. Прижимистый был… У них в доме строгий порядок: что заслужил, то и получай.

– В каком смысле? – не понял Гольст.

– Приучал детей к строгости и труду. К примеру, надобно забор покрасить. Другой бы со стороны нанял. А Ветров говорит сыну: хошь, мол, заработать – вот тебе краска, вот кисть. Кончил красить – получай заработанное…

– Вы хотите сказать, что Борис выполнял дома работу за деньги? – уточнил следователь.

– Ну да, – подтвердила Бобринская. – Вскопал огород – денежки на стол. У их, как говорится, все было на хозрасчете. Тряпку просто так не выбросят. Но это уже жадность, я так мыслю. Особенно Надежда Федоровна отличалась. Мы даже раза два поцапались с ней.

– Из-за чего?

– Да ладно, – отмахнулась Анастасия Петровна. – Что уж вспоминать…

– И все же? – настаивал Гольст.

– Обидно, – с горечью проговорила Бобринская. – Я уж у их старалась, как говорится, не за страх, а за совесть. Драишь полы, стекла – чтоб ни пылинки… Думаете, с моей ногой это просто? Пришла я однажды к Надежде Федоровне за месячным расчетом. Дала она деньги. Смотрю, пятерки не хватает. Я этак культурно, вежливо говорю: «Вы, Надежда Федоровна, наверное, обсчитались». А она: «Нет, мол, милая, все правильно. Забыла, что дала для твоей Фае Ларочкино платье?» Поверите, товарищ следователь, я чуть не села. Лариса из платья того выросла. Да и не просила я платье это. На что оно? Надежда Федоровна сама мне сунула. Ладно, думаю, пятеркой не озолочусь, нехай у Надежды Федоровны совесть заговорит… Правда, не сдержалась, пристыдила ее. Она отвечает: ежели не хочешь у нас работать, так и скажи. Ну, я и ляпнула: да, не хочу! Поцапались мы и разошлись. Дня через три Александр Карпович пожаловал. Нечего, мол, дуться, приходи, как прежде. Я уж остыла. Помирились. Но пятерку она так и зажилила…

– Давно это было? – спросил следователь.

– Года два назад. А этим летом?.. Валялся около сарая Ветровых кирпич – половинки, четвертинки. Остатки. Борис вывез за ограду, за деньги опять же.

Мой, – так называла Бобринская мужа, – говорит Карпычу: сосед, можно взять кирпич? Нам аккурат надо было пристройку чинить. Ветров говорит: бери, коли надо. Ага. Перетаскали, починили пристройку. Потом дает мне Карпыч расчет за месяц. Гляжу: опять пятерки не хватает. Надежды Федоровны как раз не было, она цветы продавать поехала в город. Спрашиваю: где пятерка? Ветров говорит: кирпич брали? Брали. Я ему: так ведь бой, вам все равно не нужен. А он на полном серьезе: раз вам нужен, значит, платить надо. Не у нас, так в другом месте купили бы. И пошло-поехало… Целую лекцию мне прочитал, что каждая вещь свою цену имеет. Ну, плюнула я, повернулась и ушла. Мой, как узнал, тут же к Ветровым побег. Чуть не до драки дошло… Но куда ему с двоими? Борис за отца вступился. Я решила: все, ноги моей больше у них не будет. После той ссоры не ходила убирать.

– А это когда случилось?

– Да за неделю до пропажи Ларисы. – Бобринская вздохнула. – Вот сейчас все думаю: и чего мы так не бережем хорошее в жизни? Ну, поругались. Из-за чего? Из-за какой-то пятерки. А теперь их уж нет… Я их, конечно, не осуждаю сейчас. Плохо, что сынка воспитали по-своему…

– А Ларису?

– Ларочка была золото, – растроганно протянула Анастасия Петровна. – Ласковая, добрейшая душа. Дружила с моей Фаей. То пирожок принесет, то шоколадку. Всем делилась. Надежда Федоровна недовольна была, сколько раз отчитывала Ларису. Нет, говорит, в дом, так ты из дома… Может, Ларочка поэтому и убегла? – Анастасия Петровна жалобно посмотрела на следователя. – Сердечко хорошее было у девочки. Сколько раз она плакала вот тут. – Хозяйка показала на старенький диван.

Гольст попросил Бобринскую вспомнить о событиях в ночь на первое сентября. Та рассказала, как в половине четвертого к ним прибежала невеста Бориса с охотничьим ружьем и сообщила о трагедии в доме Ветровых.

– Я в первый раз пошла в ихний дом после ссоры. Борис ходит по дому в одних трусах и майке. А что было в спальне – ужас! – Анастасия Петровна передернула плечами. – Я месяц после этого спать не могла…

– Вы слышали выстрелы?

– А как же! Очень даже хорошо слышала.

– А не можете сказать, сколько времени прошло между первым и вторым выстрелами?

Бобринская задумалась.

– Да как вам сказать… Быстро время прошло…

– Ну, сколько минут? Хотя бы приблизительно?

– Какие там минуты! Почти один за другим… Секунды три-четыре.

– Это вы точно помните? – переспросил Гольст.

– Не верите – можете у моего спросить. Он подтвердит. Зачем мне врать? – даже несколько обиделась Анастасия Петровна.

Допросив Бобринского, следователь получил тот же ответ: между первым и вторым выстрелами прошло не более четырех секунд.

– Ну и порядки были в семье Ветровых! – заметил следователь Сергей Михайлович Ворожищев, один из участников следственной группы, когда прочитал показания соседей. – Все оценивалось в рублях. А где же сердечность и доброта, о которой говорили все вокруг? Хлебосольство?

– Насчет доброты – это для посторонних. А хлебосольство… – Владимир Георгиевич усмехнулся. – Ветровы приглашали только нужных людей. Александр Карпович имел большой круг знакомых. Например, из стройтреста – чтобы доставать стройматериалы. Начальника телефонного узла – чтобы городской телефон провести на дачу. Замначальника горторга – дефицит… Все как на подбор номенклатурные работники. За столом у Ветровых рекой текли коньяк, марочные вина. Само собой разумеется, икра и другие деликатесы…