И еще. Не мог ли Александр Карпович сам убить свою дочь? Умышленно или по неосторожности. Труп спрятал. А раскаяние в содеянном довело его до убийства жены и самоубийства. Тогда становилось более понятным его странное поведение после исчезновения Ларисы. Правда, это поведение можно было объяснить и шизофренией.

Шизофрения… Гольст не мог понять, как человек столько лет скрывал свою болезнь, будучи начальником, а значит, на виду? Неужели никто не замечал – ни подчиненные, ни его руководство?

Словом, вопросов, требующих ответа, имелось немало. И предстояло ответить на них.

При первой встрече Гольст отметил, что у Бориса Ветрова интересная внешность. Продолговатое лицо, внимательные умные глаза с чуть припухшими веками под черными бровями с красивым изломом. Прямой нос, сжатые губы с ямочками в уголках, выдающийся вперед волевой подбородок. Лицо и вся его фигура выдают собранность и целеустремленность.

В начале допроса Гольст попросил Бориса рассказать об исчезновении сестры. Тот подробно изложил следователю события, происшедшие 21 августа на быстрицкой даче, поиски сестры и последующие действия милиции, родителей и его самого.

Так же подробен был рассказ Ветрова о гибели матери и отца. Гольст отметил про себя, что Борис хорошо владеет речью – говорит ясно и литературно грамотно и что это начитанный, интеллигентный молодой человек.

– Как относился к Ларисе ваш отец? – спросил следователь.

– Папа любил ее, – просто ответил Ветров. – Правда, она не всегда была послушна, особенно в последнее время. Но папа всегда прощал Ларису. Их ссору перед исчезновением можно считать недоразумением.

– Александр Карпович никогда не бил дочь?

– Что вы! – искренне удивился Борис. – Чтобы папа поднял руку на Ларочку! Он был строг, это верно. Мог наказать – не пустить в кино или к подружке. Но ударить – ни за что! Уж если кто с ней дрался, так это я. – Ветров печально улыбнулся. – В детстве, конечно. Знаете, иной раз как допечет… Нашлепаю, а через пять минут уже сидим в обнимку. Она плачет, мне жалко ее, маленькая ведь. – Борис тяжело вздохнул. – Не знаю, что бы я отдал, только бы еще раз погладить ее по голове, обнять…

– Скажите, у вашего отца были враги? – задал вопрос Гольст.

Вероятно, этот вопрос был для Ветрова неожиданным.

– Враги? – переспросил он и после некоторого размышления ответил: – Не знаю… Не думаю…

– Может быть, кто-то завидовал ему или затаил обиду за что-нибудь? – уточнил следователь.

– По-моему, таких людей не было, – сказал Ветров. – Папа – честнейший человек. Труженик. И если делал что-то для знакомых и даже малознакомых, то только хорошее. Все уважали его.

– А на работе? Среди подчиненных?

– Отец не очень любил делиться со мной тем, что происходило на фабрике. А вот поговорить о политике, любимых книгах, кинофильмах – всегда пожалуйста…

Гольст попросил вспомнить, не слышал ли Борис перед тем, как в спальне раздались роковые выстрелы, подозрительного шума.

– Я спал, – ответил Борис. – Проснулся только после первого выстрела.

– А когда вбежали в комнату, не заметили, правильно ли висела занавеска, было ли закрыто окно?

– Мне было не до этого, – признался Борис. – Помню только, когда я толкнул дверь в спальню, то увидел темные пятна на подушках отца и матери… Вокруг головы…

– Как вы сумели разглядеть это?

– Через окно падал свет от фонаря на улице.

На вопрос следователя, что, по мнению Бориса, толкнуло отца на убийство жены и самоубийство, тот ответил:

– Исчезновение Ларисы. Отец ходил сам не свой. Это очень сильно подействовало на его психику…

Фабрика школьных учебных пособий, которой руководил покойный Ветров, ютилась на окраине города. Когда Гольст увидел неказистое двухэтажное здание, построенное, наверное, еще в прошлом веке, с темными стенами из красного кирпича и узкими окнами, он усомнился, тот ли адрес ему дали. Но сомнений не оставляла вывеска, подтверждающая, что это действительно фабрика.

Потом уже, в разговоре с новым директором, следователь узнал, что раньше здесь были мастерские, которыми заведовал Александр Карпович. Всеми правдами и неправдами он постепенно превратил мастерские в то, чем теперь является это предприятие.

Директор вздыхал и охал, что ему досталось тяжкое наследство. Производственная база никуда не годится, не хватает квалифицированных кадров, материалы приходится выбивать с боем.

– Только Ветров мог тянуть эту лямку, – со вздохом сказал он. – А я не умею бить поклоны начальству. Мне претит ловчить, химичить… Дайте фонды, гарантируйте поставщиков – тогда я развернусь…

Директор знал Ветрова только понаслышке и мало что мог сообщить о покойном.

Поразмыслив, Гольст решил поговорить с председателем группы народного контроля. Тот работал в полуподвальном помещении. В здании витали запахи масляной краски, свежей извести, свежераспиленного дерева. И все это вперемешку со столярным клеем и ацетоном.

Проходя мимо одной из комнат, следователь увидел, что там трудятся маляры. Внизу, в цокольном этаже, стоял сырой холод.

– Саранцев, – представился Гольсту мужчина лет тридцати пяти, в синем халате, надетом поверх телогрейки. Это и был председатель группы народного контроля. Несмотря на холод, он всегда был весел.

– Слава богу, начали ремонт, – сообщил Саранцев следователю. – Новый крепко взялся за дело. И правильно. Перво-наперво надо создать людям условия на рабочих местах.

– Да, атмосфера у вас, прямо скажем, неуютная, – поежился следователь.

– Ничего! – оптимистично заявил Саранцев. – Это временно. Через неделю поднимемся наверх. Хоть и негоже плохо говорить о покойнике, но Ветров больше думал о том, как бы поуютнее оборудовать дачу в Быстрице, а не цеха…

– Приходилось воевать с ним? – спросил Гольст.

– Еще как! – вздохнул Саранцев. – Ладно, что теперь вспоминать. Нет человека…

– И все же я хотел бы поговорить именно о нем, – сказал следователь.

Они поднялись наверх, в пустую, только что отремонтированную комнату.

Поначалу Саранцев говорил неохотно, чего, мол, ворошить прошлое. Но постепенно разговор наладился. Председатель даже начал горячиться – слишком много, как оказалось, накопилось обид от прежнего директора. Выяснилось, что Ветров злоупотреблял служебным положением – дача практически построена из материалов, добытых якобы для ремонта фабрики. Окружил себя людьми, готовыми делать все, что он прикажет. Вместе делали «навар».

– Какой? – поинтересовался следователь.

– Сам-то Александр Карпович в огонь за каштанами не лез… Все норовил чужими руками… Например, каждый год посылал своего «мальчика» – так мы называли его прихлебателей – в командировку во Владивосток. На целых два месяца. За счет фабрики. И чем, вы думаете, занимался этот «мальчик» на берегу Тихого океана? – спросил Саранцев и сам же ответил: – Фотографировал. На пляже. Привозил выручку до пяти тысяч. Куш, конечно, делил пополам с Ветровым.

– Как вы узнали это?

– Узнали, – усмехнулся Саранцев. – Помимо проезда, командировочных, материал тоже был наш, фабричный. Фотобумага и прочее…

Вскрывала группа народного контроля и другие «художества» прежнего директора.

– Ну и что же вы предпринимали? – задал вопрос следователь.

– Ставился вопрос…

– Результаты были?

– А как же, – снова усмехнулся Саранцев. – Я получил выговор. У Ветрова была рука где надо…

«Честнейший человек», – вспомнил Гольст слова Бориса, сказанные об отце. Неужели близкие не знали, откуда дача, дорогие мебельные гарнитуры, деньги на «Волгу»? Или Александр Карпович, как Янус, имел два лица: на службе – одно, а дома – другое?

То, что у Ветрова были доходы помимо зарплаты, следователь заподозрил, когда выяснил, какой оклад у директора фабрики. На трудовые деньги он не мог построить такой коттедж, который красовался в Быстрице на участке Ветровых, кстати, самом большом в поселке. Какими же чарами окутал Александр Карпович местные власти, чтобы получить лишние сотки? Это тоже предстояло выяснить.