– Жаль… она могла бы принести вам не только славу, но и прибыль.

– «Нимфа» не продается, – упрямо повторил художник, наклоняя лобастую голову. – Я закончу ее и привезу. Сам. После выставки она должна вернуться ко мне.

Он сказал это о «Нимфе», как о живом существе.

Господин Чернов не стал спорить с ним. Когда Рогожин услышит, сколько денег он сможет получить за картину, он поведет себя по-другому. Бедняга просто не представляет себе, какую цену можно будет «накрутить» на полотно, если устроить после выставки аукцион.

– Вы пишете с натуры? – поинтересовался Анисим Витальевич.

– В основном моя натура – это мое воображение, – усмехнулся художник. – В нем я черпаю и сюжеты, и образы. Большинство работ написаны мною в этой мастерской, в полутьме, под завывания вьюг и шум дождей. Солнечная Италия еще притягательнее, когда смотришь на нее, находясь в этом затерянном уголке мира, в старом, скрипучем деревянном доме… она оживает на холстах с невиданной страстью!

Савва Рогожин внезапно осекся, словно устыдившись своего порыва, ушел в себя.

Время шло, работы были перевезены в Москву, на склад «Галереи». Художник не вмешивался в подготовку выставки: он один раз приехал, окинул интерьер зала равнодушным взглядом, молча кивнул головой, вскользь упомянул о каком-то недавно полученном заказе и уехал в свой поселок. Потом он наведался второй раз, передал Чернову «Нимфу» и больше не появлялся.

– О чем задумался, детина? – громко произнес Шумский на ухо Анисиму Витальевичу, застывшему у эскиза фрески «Ныряльщики». – Никак они тебя околдовали, эти этруски? Они были мастера на всякие магические штучки. Гляди, как бы худа не вышло. Я в детстве рассказ читал… не помню чей – «Этрусская ваза» называется. Страшный рассказ! Я потом несколько ночей не спал, боялся.

– Хватит нагнетать, Федя! – рассердился Чернов. – Ты лучше Рогожина ищи.

– Где ж я его найду? Он, говорят, выпить не промах и по бабам… Загулы у него случаются время от времени. Найдется!

– А если нет? Через два дня вернисаж.

– Разве в условия заказчика входит непременное присутствие на выставе автора?

– Нет, но это само собой разумеется.

– Тогда надо частного детектива нанимать, – вздохнул Шумский. – Одному мне не справиться. Каждая работа профессионального подхода требует. Тем более денег у нас на счету еще навалом.

– А фуршет?

– Там на пять банкетов хватит, – успокоил Чернова Федор Ипполитыч. – Не то что на фуршет. Кстати, долго свято место пустовать будет?

Шумский показал на приготовленную для «Нимфы» часть стены, оригинально подсвеченную с трех сторон.

– Перед самым открытием повесим, – жестко сказал хозяин «Галереи». – Так спокойнее.

– Мудришь ты, Анисим. Ведь это, чай, не «Джоконда»! Всего-то – неизвестная картина неизвестного художника. Кто на нее позарится?

После двух недель, проведенных в Крыму, Всеслав Смирнов разленился. Он вновь привыкал к шумной, суетливой Москве и не собирался сразу приступать к работе. Звонок Данилина оказался некстати. Заниматься поисками сбежавшей девицы так не хотелось, что сыщик всячески откладывал это дело.

Смирнов и Ева – женщина, на которой он собирался жениться, – неделя как вернулись из Коктебеля. Прозрачный горный воздух, запах южных растений, фрукты и море очаровали Еву. Она часами бродила по обрывистому берегу, собирала камешки и раковины, яркие крымские цветы, наслаждалась шумом прибоя, криками чаек… Уезжать не хотелось.

В самолете Ева положила голову Славке на плечо и заснула. Ей снились полуобвалившиеся колонны Пантикапея, бывшей столицы Боспорского царства. Она упросила Смирнова посмотреть склеп Деметры.

– Древние греки почитали эту богиню как покровительницу земледелия и плодородия, – шептала она Славке на ухо, крепко держа его под руку. – Деметра – сестра самого Зевса! И мать Персефоны…

– А кто такая Персефона? – без интереса спросил он.

Глаза Евы стали большими и темными.

– Супруга Аида… повелителя царства мертвых, – наклонившись, прошептала она.

– Вот о мертвых лучше не поминать всуе, – суеверно вздохнул Смирнов. – А тем более о царстве Аида, мрачного и грозного подземного владыки. И как эта… Персефона жила там с ним?

– Привыкла, – серьезно ответила Ева. – Куда ей было деваться? Страшный Аид увидел Персефону, влюбился в нее и похитил красавицу. Боги тоже не чужды страстей человеческих. Ты веришь в то, что все мифические персонажи на самом деле существовали когда-то? И что есть Олимп… где-то в другом измерении?

– Не знаю, – Всеслав улыбнулся. – Может быть.

Город Керчь был пыльным, жарким и мало чем напоминал античный Пантикапей. Вдоль дорог тянулись сплошной стеной беленые каменные заборы, над которыми простирали пышные ветви старые ореховые деревья, под ногами валялась раздавленная, горько пахнущая кожура орехов и желтеющая от зноя листва. Господин Смирнов ощутил легкую тревогу. Некстати Ева затеяла этот разговор о царстве Аида!

– Тьфу-тьфу! – на всякий случай сплюнул он. – Прочь, смерть и тлен! Да здравствует жизнь!

– Что с тобой? – удивилась Ева.

– Да так, ничего…

Стояло безветрие. Море лежало внизу – синее, маслено-стеклянное. Вдали виднелись рыбацкие шаланды, по горизонту в желтоватом мареве призраком проплывало пассажирское судно. Каменистые берега заросли пожухлой травой, полынью. В кустах жужжали насекомые…

– Пристегните ремни, – мелодичным голосом сказала загорелая стюардесса. – Наш самолет идет на посадку.

И Ева проснулась.

Москва встретила их нависшими серыми тучами, моросящим дождем, сутолокой, шумом, несущимися по шоссе автомобилями. Крым с его теплыми звездными ночами, сухим ветром, кипарисами, дынями и сладким крупным виноградом остался далеко, за степями и лесами, за сизыми, полными влаги клубами туч.

И сразу начались звонки. Еву разыскивали две женщины, которые собирались замуж в Испанию и хотели подучить язык.

– Все, отдыху конец, – с кислой миной сообщила она Всеславу за ужином. – Пора приниматься за работу. И зачем только я стала преподавателем? Раньше мне это нравилось, но сейчас… О боже!

– У тебя есть шанс переквалифицироваться, – улыбнулся он. – Будешь помогать мне разыскивать влюбленных девчонок, пустившихся в бега с бестолковыми студентами. Если бы не Леха… Ладно, старым друзьям не отказывают. У тебя завтра есть уроки испанского?

– Два, после обеда, – уныло сказала Ева. – К восьми вечера я освобожусь.

– Вот и отлично. Съездим к Данилычу, осмотрим комнату его сестры? Может, ты что-нибудь подскажешь.

– А это удобно?

Ева от радости готова была повиснуть у Славки на шее, но продолжала сохранять вид благовоспитанной леди.

– Частный сыск и деликатность – вещи почти несовместимые, – улыбнулся он. – Так что постарайся забыть о хороших манерах. Возможно, нам придется рыться в вещах этой девушки, листать ее записные книжки, читать дневник. Кстати, ее зовут Алиса.

– Она ведет дневник? – удивилась Ева.

– Не исключено. Романтические натуры любят переносить на бумагу свои переживания. Алиса Данилина – похоже, образец тургеневской девушки, занесенной коварным ветром судьбы в современную Москву.

– «Тургеневские девушки» давно вымерли. Ну, посмотрим. Вдруг Алиса окажется именно из их редкой породы? Судя по тому, что она сбежала с бедным студентом… весьма вероятно.

Следующий день выдался солнечным и ветреным. Август подходил к концу, и тротуары были усыпаны рано пожелтевшей листвой. Небо приобрело уже тот особый, холодноватый, бледный осенний цвет, который особенно любила Ева. Хорошо было идти, вдыхая чистый утренний воздух, слыша, как шуршат под ногами сбитые ветром листья. Она неторопливо шагала по кленовой аллее, любуясь четкими очертаниями деревьев на светло-синем небе, проступающей кое-где желтизной, всем этим сквозящим в золотых солнечных лучах началом увядания природы. У метро продавали хризантемы и астры – цветы уходящего лета.