А ведь в самом деле… Ну, Леха, головастый мужик!
Только после его указания я поняла, что вижу дерево. С тонким стволом и ветвистой кроной, вырисованной особенно кропотливо.
– Мама, что это? Зачем ты нарисовала дерево?
Мама откинулась на спинку. Взгляд заледенел. Добиться от нее признания невозможно. Мне ли это не знать.
Щитовой домик бабушки стоял в стороне от дачного поселка, в мрачном ельнике лесополосы, неподалеку от железнодорожной ветки. И если ночью поселок освещали фонари в проездах, то на бабушкиных четырех сотках стояла темнота.
Леха бросил машину на грунтовой дороге, заканчивавшейся перед ельником. Пока я отпирала калитку, возясь с замком в темноте, мама дотянулась до моего бывшего мужа и попыталась оставить его без левого уха. Так сильно дернула, что оно хрустнуло. Овчинников орал недолго, но после этого держался от нее в четких пяти шагах.
Путь от калитки до крыльца преодолели по грядкам. Было похоже, будто мы двигаемся через проросшие могильные холмики. Достанется мне потом от бабушки. Ну а что делать, если не нашла я тропинку в ее посадках. А не надо заросли устраивать!
В доме было зябко. Пахло сеном, пылью и стариковскими лекарствами. За окном окончательно стемнело, но я попросила Овчинникова не включать свет. Мне так нужно. Хватит отблеска кривого месяца из окошка.
– Почему ты сюда ее привезла? – опасливо спросил Овчинников, когда я усадила маму на потертый диван.
– А ты предлагаешь делать это в многоквартирном доме, в центре Москвы? Может так шибануть, что людей придется из-под завалов вытаскивать.
Мама сидела прямо, не касаясь спинки дивана. Такая худая, что больно смотреть. Впрочем, я такая же, только в плечах и спине пошире. Убедившись, что она не собирается вставать, я достала из шкафчика свечу.
– Можешь ехать, – сказала я Овчинникову, поджигая восковую нить отсыревшей, плохо горящей спичкой. – Хотя я срывалась на тебе сегодня, но, видимо, хотела этим сказать, что бесконечно благодарна за помощь.
– А можно мне остаться?
– Нечего тебе здесь делать. Уезжай.
– Все равно я опоздал, куда мне надо было. И потом, я хочу посмотреть на твое колдовство.
– Это не колдовство! Это… Ну как ты… Ничего ты не понимаешь!
– Ладно, ладно. Не кипятись, Баль.
Выпустив воздух сквозь сжатые зубы, я бережно вытащила из кармана тряпицу. Пять строк замысловатых символов предстали перед глазами в дрожащем пламени свечи. Это не колдовство. Не знаю, поверите ли вы, но это неважно, потому что, как сказал Глеб Кириллович, главное, чтобы верила я.
И я верю.
Давным-давно, еще до Шумера и Древнего Египта, на Земле существовала могущественная цивилизация прелюдий. Их еще называют атлантами и лемурийцами. Их жизнь протекала в тесном контакте с природой и по ее законам. Их языком был санскрит – тот самый, который в Индии называют языком богов. Ученые-лингвисты считают его праязыком, от которого произошли все современные языки человечества. Корни санскрита находят везде, начиная от Европы и заканчивая пушту и панджаби. В русском, кстати, есть потрясающие примеры: «когда» – «kadA», «путник» – «pathika», «дом» – «dham», «вода» – «vaja», «жена» – «jani», «мать» – «mAtR».
На мой взгляд, такое заимствование далеко не случайно. Издревле слова считались не только средством передачи информации от человека к человеку. Шаманы и знахари использовали их для разного рода магических заклинаний. Мне трудно сказать, насколько успешно это у них получалось, но какие-то корни языка прелюдий, какие-то древние фразы и интонации они озвучивали правильно. И природа откликалась на этот зов, и происходили чудеса, сведения о которых дошли до нашего времени в форме преданий и сказок. Я сама дважды сталкивалась с фразами истинного языка. Потрясающие впечатления. Произнесенное с особой интонацией единственное слово вливалось в мир и что-то меняло в нем. Двигало предметы, шевелило кости мертвых.
Биологи и физики сейчас все больше задумываются над тем, что колебания звуковых волн могут улавливаться травой, листьями, деревьями, камнями – всем тем, что нас окружает. Ученые пытаются поймать эти связи, зарегистрировать приборами, хотя такие воздействия ничтожны. Но что, если это только низший уровень? Что, если колебания, вызываемые голосовыми связками, могут сливаться с естественными гармониками пространства, усиливать их и концентрировать в определенной точке? В результате происходит то, что не поддается объяснению. Телекинез, полтергейст, психометрия[3]… Прелюдийский санскрит – эссенция звуков. Собрание воедино самых могучих слов, воздействующих на окружающий мир. Невероятно точный инструмент управления природой.
Человек является частью природы, поэтому магия древних слов воздействует и на него. В речах наших собеседников иногда проскальзывают отголоски и тональность тех великих слов древности (все-таки основные корни заимствованы из санскрита). И мы чувствуем в себе изменение, хотя не всегда можем понять, что явилось для него толчком. Слова и тон, которым они сказаны, проникают в нас помимо нашего желания. И вдруг поднимается настроение, приходит ясность ума, а душа взлетает. Острее всего это проявляется при знакомстве с мифами, просмотре фильмов и прослушивании музыки.
Эффект звукового воздействия уже применяется для лечения. Я говорю о музыке. Музыкальная терапия часто используется для снятия стрессов, для лечения нарушений сна и нервных болезней. Могу предположить, что здесь человек опять использовал магическую силу прелюдийского санскрита. Ведь музыка не просто близка ему, она является его частью. Потому что санскрит это не монотонное бормотание, а волшебная песнь. Иероглифы образуют слова, передающие смысл, но кроме этого они рисуются в форме нот.
Проблема в том, что настоящий прелюдийский санскрит давно забыт и потерян. Могучие фразы разбиты, а осколки рассыпались по всему миру, влились в разные языки и видоизменились. Восстановить их не представляется возможным. Носители языка, прелюдии, давно оставили наш мир. Шаманы и колдуны пытаются воспроизвести те великие слова, но чем больше проходит времени, тем сомнительней их успехи. Полагаю, что дальше всех в изучении основ праязыка продвинулась я. Я долго изучала его по священным текстам индийских брахманов. Это тоже санскрит, только упрощенный. И в нем нет фраз, которые будят природу. Где искать такие? Где они спрятаны? Не потеряны ли они навсегда?
И тогда я наткнулась на легенду о Будде, который излечил полоумного бродягу…
– Пожевать тут ничего нет? – раздался Лехин голос из темноты. – А то во рту сегодня даже крошки не было.
– Не знаю… на кухне поищи… не мешай.
Я несколько раз пробежала взглядом по строкам, заучивая слова, чтобы произнести их без запинки. Леха за перегородкой загремел посудой, затем затих, после чего я услышала приглушенный хруст. Что-то нашел.
Мама на диване стала раскачиваться взад-вперед. Овчинников вновь появился в комнате, хрупая сухарем.
– Заморил червячка?
– Если взглянуть с философской стороны… Да, в общем, с любой стороны – заморил.
– Тогда превратись в статую.
– Сделано.
Я некоторое время задумчиво смотрела на его темный силуэт.
– Сейчас я начну говорить на другом языке. Если что-то в моих словах тебе покажется забавным или смешным – не вздумай пикнуть. Если увидишь что-то необычное – дрожь пола, движение предметов, странные свечения – ради бога, молчи и не рыпайся. А еще ты можешь услышать звуки, странные голоса, почувствовать тошноту, головокружение. Держи себя в руках, не сходи с места и продолжай представлять себя статуей. Иначе хуже будет всем. Вопросы есть?
– Нету, – ответил заинтригованный Леха.
Легенда гласит, что возле Магадхи Будца Шакьямуни однажды встретил бродягу, потерявшего рассудок. Свидетели утверждают, что Будца остановился возле него, пристально посмотрел на человека, словно заглянув в его голову. А затем произнес несколько фраз, которые никто не понял, но после которых случилось чудо. К человеку вернулся разум. Свидетелем этого события стал ученый брахман Шарипутра. Он максимально точно записал произнесенные Буддой слова. По моим сведениям, на этой самой тряпице.
