– А вообще, я устала. Тебя все время нет. Денег все время нет. Когда это прекратится?

– Информации, денег, любви и патронов никогда не бывает много.

– Прекрати говорить афоризмами. Это дурной тон...

– А ты прекрати повторять за мной мои фразы...

По прошествии долгих лет меж нами установилась особенная близость, стократ превосходящая интимную.

Слишком многое пережито. Гибель Юры, рождение сына, нищета, внезапно упавшее и столь же внезапно исчезнувшее богатство, три года тюрьмы, полтора года в разводе – в итоге, мы, как мне иногда казалось, даже внешне стали похожи. Говорят, такое бывает. Во всяком случае, привычки, мимику, жесты и словарь друг у друга переняли. Я, вослед супруге, полюбил расхаживать по дому нагишом. Кстати, отменно расслабляет. Жена научилась у меня искусству говорить по телефону кратко, сжато, строго по существу дела. Я, как и моя женщина, приходя поздно вечером домой, ложился на диван, задрав на стену затекшие усталые ноги – чтобы кровь отлила.

А вот ругаться мы перестали. Все обидные слова (включая бранные), которые можно было сказать, уже сказались сотни раз.

Нет, речь не о равнодушии и не об охлаждении чувств, а о том, что жизнь, неостановимая, как вода, так или иначе однажды приводит мужчину и его женщину к некой гармонии.

Притерлись, слюбились.

Моя жена, в повседневном быту сложный человек, при наступлении критических ситуаций всегда проявляла самые лучшие качества. Не далее как год назад, когда я подыхал от сильнейшего приступа астмы, она тащила меня, хрипящего и бессмысленно вращающего выпученными зенками, на себе, с шестнадцатого этажа на первый.

Лифт не работал.

Она дотащила.

Поэтому я испытывал к ней любовь особого рода. Любовь полена к очагу. Любовь патрона к пистолету.

К двадцати трем ноль-ноль мне удалось, при помощи некоторых нехитрых трюков, выпроводить благоверную спать. Спрятавшись в теплой кухне, около полуночи, я пил себе крепкий чай и тянул сигареты.

Страшно и трудно мне было понять, что старый друг, фантом из девяностых, оказался во всем прав.

С тех пор как его не стало, сменились эпохи и эпохи. В чем он меня обвинил? В том, что я отяжелел и стал осторожным? В том, что моя кровь остыла? В том, что я пустил по миру идеалы молодых лет?

– Юра, друг, ты ничего не понимаешь! – воскликнул я, очень тихо, про себя, одновременно закуривая очередную сигарету. – Юра, друг, ты обязан все понять! Еще пара лет – и окружающие, да и сам я, начнут думать обо мне, как о сорокалетнем. Прости, но я обязан соответствовать! Возраст – он и есть статус! Люди со статусом не вступают в драки со случайными болванами. Люди со статусом занимаются, главным образом, всесторонним обеспечением упомянутого статуса. Они не ищут себе забав и развлекух, они хладнокровно двигаются к цели...

Старый друг, однако, не отвечал на мои реплики. Исчез. Обиделся, что ли?

Здесь мне пришлось вздрогнуть: жена, дезабилье, прибредя с сонным, но очень красивым лицом из спальни, лениво шаркая подаренными мною на восьмое марта удобными махровыми шлепанцами, подозрительно смерила меня взглядом, кинула краткую уничижительную реплику, шумно посетила уборную и исчезла в глубинах просторной квартиры.

Я вновь остался один.

За окном зима, январь, из полуоткрытой форточки тянет стужей. Однако тепло. Я задействовал электроплиту, варю себе кофе. Что может быть лучше, чем вареный кофе, употребляемый ближе к полуночи?

Юра молчит. Не отзывается. Пропал.

Я добыл из укромного места полштоф, наполнил рюмку и опрокинул – тщетно. Друг детства не вышел на связь. Ну и пусть, сказал я себе. Нет никакого Юры. Он давно погиб и оплакан. Давно погибла и оплакана молодость. Погибли и оплаканы мечты, жаркие импульсы юных сознаний, яркие грезы незрелых интеллектов.

Прислушавшись – домочадцы вроде бы уснули, – я прокрался по темной квартире, залез в еще одно укромное место и вытащил увесистую пачку денег, завернутую в газету.

Род приходит и род уходит, а деньги по-прежнему заворачивают в газету.

Сбережения я храню в особом месте. Мною отсижено три года, и десятки часов проведены в беседах с квартирными ворами всевозможных квалификаций; не скажу, где я прячу деньги, зато поясню, где их прятать ни в коем случае нельзя. Нельзя – в унитазном бачке, в бельевом шкафу, в холодильнике и в книгах. Вор же, если в чужую квартиру влез – он ведь нервничает и спешит, у него сердечко бьется. Адреналин. Он вдумчиво шарить по сусекам не станет. Покопается, где побыстрее и поудобнее, да и сбежит от греха...

Достал я свои деньги – они сегодня еще пока мои, а завтра уже будут совсем не мои; пересчитал – сошлось; плеснул себе еще и опять покурил.

Посмотреть со стороны – зрелище сколь пошлое, столь и будоражащее. Сидит человек в удобном махровом халате за столом, заваленным пачками купюр, у локтя бутылка дорогого пойла, на волосатом запястье сверкает хронометр, рядом в огромной бронзовой пепельнице дымится ароматная сигарилла, лоб наморщен – не иначе, обмозговывает большое дело. На самом же деле ничего не обмозговывает, а крутит в голове одну-единственную краткую мысль: когда же я, дурачина, поумнею?

За окном глухой шум. Там, внизу, оживленная улица. По ней день и ночь несутся автомобили. Куда несетесь? Отдавать долги? Делать новые? Давайте, ребята. Вперед. Попутного вам ветра. Сам я иду спать. Счастливый момент, поистине исполненный глубокого смысла для всякого, кто способен придать всякому глубокий смысл.

Ночью мне приснились гробы и сугробы.

Проснулся в десять часов. То ли пьяный, то ли трезвый; то ли оклемался, то ли нет; то ли восстановил силы, то ли израсходовал последние. Однако утро есть утро. Хочешь не хочешь, а надо вставать и функционировать.

Несколько минут валялся, уставившись в потолок. Подождал, пока совместятся и отождествятся меж собой мои многочисленные тела – физическое, астральное, ментальное и какие там еще есть. Далее попытался побороть прогрессирующую алкогольную амнезию и припомнить вчерашний вечер.

Вроде бы – мирно нажрался. Затем почему-то вспомнил старого друга, покойного Юру. И вспомнил как-то ведь по-особенному, очень крепко вспомнил, зримо, четко. Вообразил въяве. Зачем-то именно вчера, черным, зимним городским вечером, когда за бортом минус двадцать пять и затемненные окна ресторана покрываются изнутри тонким слоем белесого инея, он, Юра, Царствие ему Небесное, мне особенно понадобился.

Помню, беседовал. Обменялся репликами. Даже пытался угостить выпивкой.

Помню, появление друга испугало меня, но и помогло, вылечило, как-то зарядило некими новыми энергиями, свежими вибрациями.

Помню, шагал из кабака, в говно убитый, но внешне адекватный, и неожиданно для себя задрал какого-то смуглого мальчика замысловатой окраинной национальности, и хотел было его поломать, свернуть шею, урыть, отмудохать, наказать хама, болвана и сопляка за невоспитанность и дерзость – но тот грамотно ретировался... И было мне странно и неуютно, как будто вовсе не я собирался затеять драку, а кто-то другой, молодой, сильный и ни в чем не сомневающийся, безрассудный и дерзкий... чуть ли не сам Юра...

Помню, опять явился мне покойный друг, и показался он мне, в своих древних, образца девяносто первого года, понятиях, очень недовольным. Якобы не того он, Юра, от меня ожидал, и выглядел я в его глазах мягкотелым слабаком. Якобы протух я и завял, не стал тем, кем хотел, обрюзг и в целом попросту проиграл...

Отважно откинув одеяло, я встал и поежился. Квартирка не сохранила вечернего тепла.

Варю кофе. Из морозильной камеры извлекаю пластиковую лохань, доверху наполненную кубиками льда. Две чашки кофе и ведро со льдом – непременные атрибуты всякого моего утра. Нельзя ликвидировать алкогольную отечность иначе как погрузив морду в лед. Хороший метод, имеющий, однако, побочный эффект в виде никогда не прекращающегося насморка. Но лучше быть сопливым, нежели опухшим.