— Нет, но давно хотел.

Это не было правдой, однако и не совсем неправдой. Странник вовсе не рвался в горы, но если да, то почему бы и не попытаться?

— А если там нельзя пройти?

— Я слышал, что горцы ходят…

— И сколько дней кладешь на это?

— Дней двенадцать.

— Двенадцать, ну, четырнадцать — больше нельзя. Я на этой же неделе выступлю отсюда, а через месяц…

— Значит, в сентябре война кончится?

— С чего ты взял?

— Кто же осенью воюет? Дожди начнутся…

— Что ты понимаешь в войне!

— Достаточно, чтоб знать — хуже войны нет ничего.

— Если бы я не убедился в твоей храбрости, я бы удивился.

— Это потому, что ты едешь на коне, а я иду пешком. Из седла, знаешь ли, все выглядит по-другому.

— Тогда надо и тебе сесть на коня!

— Где это ты видел, чтоб странники разъезжали верхом?

— И что это за занятие для благородного человека — шпионство?

— Еще в Библии сказано, что Иисус Навин посылал лазутчиков в Иерихон, выходит, это занятие древнее, а следовательно, благородное.

— Ты слишком долго якшался с орденом и, похоже, славно выучился поповскому языку!

«Если б он рассердился и сам прогнал бы меня, — подумал Странник, — все сразу разрешилось бы. А ведь я этого не хочу. Странно». Он знал, что вывести Вельфа из себя бывает легче легкого. Но тут он как раз не рассердился. Очевидно, иное занимало его мысли.

— Учись молчать, умник! — сказал он. — И покажи лучше еще раз, как ты собираешься идти.

Странника так и тянуло ответить дерзостью, но он сдержался. Они вновь нагнулись над картой.

— Вот здесь… а отсюда — севернее. А уж если в расчетах ошибся ты, и мне придется бегать за ним по всему Черному лесу, твоя победа может увязнуть в тамошних болотах.

Вельф, оторвавшись от карты, взглянул на него. Ему было трудно сердиться именно на Странника. Рассердишься на одного — а он уже другой. Даже с виду. По всем приметам должен быть пугало — пугалом, а иной раз глянешь на него — ангел небесный, хоть в церкви его ставь.

— А не ошибся, когда назад тебя ждать?

— Это уж как король пожелает. Не будем загадывать наперед.

— Договорились. Припасы на дорогу, и что тебе еще там понадобится, выдаст Ив из кладовой.

— Да. Пожалуй, понадобится. Я прикину.

— Коня возьмешь?

— Нет. Там скалы. Ноги поломает.

— Дело твое.

Странник сгреб со стола свои письма, спрятал.

— Я могу идти? Или есть еще что-нибудь?

Никаких дел у Вельфа к нему больше не было, и все же он не спешил сказать: «Иди». Не слыша приказа, Странник встал, повернулся к Вельфу, весь внимание. В этот миг у него был вид, который Вельф определял как «ангел небесный». Он был уже не здесь, неизвестность словно коснулась его своим крылом и до странности преобразила его сухое лицо. Вельф думал о его неверной судьбе, и ему хотелось сказать Страннику на прощание что-нибудь доброе, от сердца, что облегчило бы ему дорогу… Однако говорить он таких слов не умел. Или пообещать ему что? Ведь он же ничего не хочет. И отпустить его вот так?

Он тоже встал, подошел к выжидательно стоявшему Страннику, по-прежнему не находя слов, положил руки ему на плечи, но едва он прикоснулся к нему, Странник мгновенно упал на колени и застыл, низко склонив голову, в позе глубочайшего почтения. Вельф шагнул в сторону, стиснув зубы. Действительно, он не должен был опускаться до этого. Но его душа была уязвлена тем, что Страннику самому пришлось указать на расстояние, существующее между господином и слугой. Хотя его вины тут нет. Винить некого, кроме себя, раз допустил возможность дружбы с этим бродягой, который слишком много о себе мнит. Учить меня? И все же…

Он обернулся.

— Ступай. И… Бог в помощь.

Странник легко поднялся с колен. Вскинул котомку. Непонятная, счастливая улыбка была на его губах. Гнев Вельфа сменился недоумением. Чему он радуется?

А Странник смотрел в окно за его плечом. Рассвело, и далекие вершины синели за полосой леса.

— К ночи я буду уже в горах, — сказал он.

Теперь, когда ущелье осталось позади, можно было немного передохнуть. Он слышал, как на дне пропасти, ворочая камни, шумит поток, и оборачиваться ему не хотелось. Небо было совсем рядом, холодное, серое. Ладони еще саднили, но дыхание успокаивалось. Он окинул взглядом нагромождение валунов, простиравшееся перед ним. Проверил, хорошо ли смотан канат. Пора.

Здесь нельзя идти ночью. Значит, ночью и будем сидеть. Поднялся. В ушах, что ли, звенит? Мотнул головой. Все равно звенит. А все упрямство проклятое, гордость. Пройду и пройду по Рыбьей Челюсти. Пробирался бы сейчас через вражий лагерь, хитрил, изворачивался… А здесь никого нет. Это хорошо. И все-таки — упрямство. Ну ладно, Вельф, он как дитя малое, а мне надо было быть умнее… И чего брюзжу? Воздух здесь, что ли, такой, что голова точно с похмелья? Поправил лук, висящий за спиной — в этот раз взял, обычно не брал. И перепрыгивая с камня на камень — дальше. Еще одна пропасть позади.

Он шел уже неделю, а самых вершин достиг двое суток назад, то есть самых — у гряды Рыбья Челюсть, были горы и повыше, к северу. Не далее как вчера на рассвете он видел Чертову Вершину — скалистый пик над заросшей непроходимым лесом горой — этот языческий Олимп здешних крестьян, местожительство нечистой силы гораздо более зловредной, чем та, что обитала в лесах. Тамошних духов можно было умилостивить просьбами, этим же мила было только кровь. И вообще: тут было хуже, чем в лесу. Пока поднимался — еще ничего, хотя веселого мало — одни реки здешние стоят всякой нечистой силы. И все-таки славно — точно борешься с кем-то. И прятаться не от кого — пастухи уже покинули в это время горные пастбища и спустились в долины. Настораживала его вновь установившаяся теплая погода — это предвещало суровую зиму. Но до зимы надо еще дожить… И шел — не скучал, продвигался, как рассчитано. А здесь — ни травинки, слух услаждает грохот обвалов, на острых камнях оставляешь половину собственной шкуры вместе с одеждой, и, после того как сегодня, когда перебирался по канату над расселиной, чуть не сорвался камень, на котором канат был закреплен… «Нет уж, дудки! Меня на испуг не возьмешь, во мне еще много сил! Подумаешь, расселина! Там впереди еще не одна. И кабы только расселины…»

Повисать на веревке над пропастью, ползти ужом, даже во сне прислушиваться — не чужие ли там шаги… Нет, Вельф не прав. Разве для этого требуется не больше умения, чем рубить мечом? И было бы глупостью загубить в себе это умение. А рубак для себя он всегда найдет. Так нет же, привязался именно к Страннику. И как объяснить? И ведь он же вовсе не дурак, нет. Просто голова у него устроена как-то по-другому…

…А на Чертовой Вершине, на самой ее скалистой макушке, играл луч света. Хорошая примета. Вот если бы она была затянута тучами, то берегись! Если бы еще можно было верить в приметы. И идти по ночам…

«Вельф сейчас сражается с орденом. И мне нельзя быть с ним. Что делать? У каждого из нас в жизни свое назначение. Разве он не говорил порой: «Твоя голова, Странник, стоит иной армии»? А хотелось бы. Ведь у нас общие враги. Но и я делаю свое дело».

Совсем стемнело. Дальше идти опасно. Привал. Лучше устроиться между этими валунами — как в крепости. Сбросил лук и колчан. Уселся. Вода. Сушеная рыба. Хорошо. Теперь отдыхать, а с рассветом — дальше. И все-таки жаль… Жаль… Не успев докончить мысли, он заснул.

Как холодно! Пора вставать… Что это?! Неужели сон все еще длится? Да нет же! Странник изо всех сил тряхнул головой. Вокруг расползался сырой туман, тошнотворно густой, и бледное пятно солнца едва пробивалось сквозь него. Везде, везде туман, ничего кроме тумана. «Лучше бы мне напороться на вражескую засаду. Тех я сумел бы обмануть, обхитрить, а что делать с этим? И хоть бы сушнячку какого, зажечь огонь и с огнем идти… Любую деревяшку! Разве что лук со стрелами… Нет. Толку большого не будет, и… все-таки оружие… Понятно, почему так холодно. Вся одежда пропиталась сыростью. Мразь». Он влез на ближайший валун, пытаясь оглядеться. Из моря тумана выступали черные островки — соседние вершины. В лучшем случае собьешься с дороги. Оставалось только ждать, пока развеется туман.