Калика сидел недвижимый, задумчивый. Сапоги его загребали воду, мешая коню плыть. Томас только и видел широкую спину, даже конский зад погрузился в воду. Внезапно калика с натугой повернулся, на лице было задумчивое выражение.

– Сэр Томас, а не скажешь ли, в какие дни положено стричь ногти?

Томас сначала решил, что ему почудилось в плеске волн. Но калика смотрел вопросительно, ждал ответа. Томас прохрипел, выплевывая воду:

– Что?

– В какие дни, говорю, положено обрезать ногти?

– Какие ногти? – простонал Томас. Он выплюнул воду, закашлялся. – Что за ногти?

– Да свои, – любезно сказал Олег. – В день Боромира наверняка нельзя, в великий пост – грех, по выходным – непристойно. Разве что в праздник обрезания… Томас, когда у вас обрезание?

Томас с водой выплюнул и злой ответ:

– Обрезание… не у нас…

– Гм… Когда же, странно…

Томас, озябший и синий от холода, который заморозил кожу и пробрался в глубины плоти, прошипел со злостью:

– Да когда хочет, тогда пусть и стрижет!

Калика удивленно вскинул рыжие брови, но голос был явно обрадованным:

– Да? А я боялся, что и на это есть запреты… Тпру!

Он остановил коня, тот перестал бить ногами, шумно дышал, отдыхал. Течения не было, Дон постепенно превращался в холодное мерзкое болото, и конь держался в воде почти на одном месте, лишь высунул умную морду с красиво вырезанными ноздрями. Томас остановившимися глазами смотрел, как калика поднял ноги, сидя на седле, неспешно разулся, пошевелил покрасневшими пальцами. Осмотрел критически, неодобрительно покачал головой. Его ладонь похлопала по седельной сумке, на свет появился короткий острый нож. Неспешно, наморщившись, начал срезать ноготь на большом пальце. Бережно, неторопливо, подравнивая края, подчищая омертвевшую кожу.

– Да-а, когти отрастил, как у орла. Хоть по деревьям лазай.

Холод пробрал Томаса уже до костей. Калика закончил с большим пальцем, перешел к остальным. Работал неторопливо, старательно, со знанием дела, любовно. Морщился, похмыкивал, покачивал головой. Наконец вытянул босую ногу, полюбовался:

– Любо… А то, словно у волка, уже по земле стучат.

Губы Томаса свело, даже свистнуть не удалось бы, даже положи сейчас перед ним всех женщин половецкого стана. А калика неспешно взялся за другую ногу. Крепкий ноготь поскрипывал, поддавался плохо. Томас слышал от дяди Эдвина, что кончики ногтей крепче самой лучшей стали, а у калики, судя по тому, как медленно скоблит ножом, крепче даже алмаза.

Холод пробрал уже до мозга костей. Калика бережно срезал желтые кусочки кожи, крохотные, как блохи, от удовольствия намурлыкивал песенку. Томас ощутил, как промерзают и мозги, а застывшие пальцы начали разжиматься. Не поддамся язычнику, поклялся он в затуманенном сознании. Не дам насмеяться над воином, что освобождал Святые земли. Надо продержаться и выйти на берег как ни в чем не бывало…

Калика закончил стричь, начал натягивать сапоги. Конь уже вздрагивал от холода, смотрел с удивлением. Насвистывая и напевая, Олег обулся, посмотрел на рыцаря. Тот висел на конском хвосте, неспешные волны перекатывались даже через голову. Он задерживал дыхание и делал вид, что рассматривает снующих рыбок.

– Трогай, – сказал Олег благожелательно коню. – К берегу, неча за рыбой гоняться… Впрочем, волосы подровнять, что ли?.. А то такие патлы отросли…

Он покосился на Томаса. Тот тащился, как огромный рак, вцепившийся в конский хвост. Его шатало из стороны в сторону, он уже ничего не видел, а держался не столько на конском хвосте, сколько на рыцарской гордости. Калика спрятал усмешку:

– Ладно, как-нибудь позже.

Когда Томас выбирался на мелководье, из всех щелей хлестали струи, а из-за железного воротника выпрыгнула, напоследок ударив по лицу, довольно крупная рыбина. Оставляя глубокие следы, он с трудом выбрался на сушу. Калика уехал вперед, поглядывал по сторонам. Томас слышал, как он сказал коню благожелательно:

– Погоди, сейчас сэр рыцарь натаскает хвороста, у костра и согреемся. А травы-то, травы сколько! Хоть епископа корми. Всю ночь пасись, а это – вечность.

Томас намек понял, и хотя задубелые пальцы совсем не слушались, но сумел собрать сухих веток, а когда калика одним ловким ударом высек огонь и тот сразу безо всякого колдовства охватил клочья березовой коры, душа Томаса тоже начала отогреваться.

Когда он очнулся от короткого сна, Олег сидел все в той же позе, только багровых углей на месте костра была целая россыпь. Красные волосы волхва выглядели совсем пугающе, подсвеченные снизу.

– Проснулся? – сказал он вяло. – Мне порой кажется, что в каждой искорке успевают возникнуть целые миры… и тут же погаснуть в холодной ночи. Для нас это миг, а для них – целая вечность…

Томас спросил сиплым со сна голосом:

– Что-нибудь надумал?

– Вот я и говорю, – кивнул калика, – что в малом мире могут таиться великие тайны и возможности. Это для нас искорка, а для них – солнце с множеством планет, настоящий Мегамир… Ах, ты не об этом? Да что там надумывать, надо искать дороги. Коня придется оставить, ведь он не Слейпнир, не Бзоу, не Ал-Кула, даже не Араш или Гром, хотя Гром не подошел бы, нам бы Пегас или Арион, а то и сам Сивка-Бурка… Тебя можно бы на Конька-Горбунка…

Угли раскатились, Томас с проклятием отпрыгнул. Калика в задумчивости смотрел на ровный слой пепла. На нем проступили очертания, и Томас потрясенно понял, что перед каликой образовалась рельефная карта. Такую видел лишь в шатре императора, когда умельцы создали такое для руководителя похода в Сарацинию. Но перед каликой пепел сам сползался в кучки, строил горные хребты, оставлял ниточки черных провалов, ущелий, выравнивался в местах, где показывал равнины. Томас различил даже массивы, занятые лесами, там пепел слегка кучерявился.

Однако калика пребывал в задумчивости так долго, что Томас наконец решился потрогать его за плечо.

– Что-нибудь придумал?

– Что? А? – опомнился калика. Он тряхнул головой. – Да вот все думаю, сколько земля велика, а для правды нет места… Гм… Сейчас присмотрю, куда можно бы… Кто-то да остался из старых. Что бы в мире ни происходило, всегда находятся сумасшедшие, что цепляются за старое.

Томас посмотрел на него выразительно:

– А разве за ними надо далеко ехать?

– За некоторыми – очень далеко, – ответил Олег просто.

Томас сбегал к ручью, вымылся, разогрел взятые из дому ломти копченного в вишневых веточках мяса, а калика все бормотал, рассматривал горные хребты и долины, крохотные озера, леса и реки, губы шевелились, а брови сшибались с таким усилием на переносице, что Томасу дважды слышались высоко в небе глухие удары, после чего к западу мелькнули падающие звезды.

Томас сказал со стоном:

– А почему так далеко? Разве Гудвин не уволок ее сразу в ад? Да и черт проклятую ведьму поволок, думаю, не в кусты, а в самый большой котел… Говорят, сразу за церковью земля лопнула, как череп сарацина под мечом крестоносца, они туда и шмыгнули.

– И сейчас там дыра? – осведомился Олег.

– Нет, – пробормотал Томас, – затянулась, как пенка на горячем молоке. Но где-то ж есть норы… Вон те геродотовы муравьи до самого ада докапываются, ты сам говорил! Может быть, из ада и таскают? Не зря наш прелат говаривал, что золото – от дьявола. А муравьи везде живут, ты сам говорил! Английские муравьи.

Олег слушал, высматривал.

– Когда-то потусторонний мир был рядом. В соседнем лесу, за рекой, за горой… Можно было к обеду сходить туда, навестить умерших родителей и вернуться… Увы, те времена прошли. Попасть в загробный мир все труднее. Разве что у простых племен он все еще рядом…

– А зачем нам их мир?

– Из него легче перейти в нужный нам, – объяснил Олег. – Ты не больно умничай, Томас! У тебя и так лоб покраснел. Расплавится! Будь рыцарем без страха и упрека, весь в железе, а не только снаружи!