– Ах, мне снился человек, который пришел ко мне с великими словами, носитель обещаний, надежда моего сердца, – вздохнула Шарейн. – Я открыла ему свое сердце – в том сне, Саталу. Все сердце! А он ответил мне ложью, и его обещания оказались пустыми, и мои девушки побили его. А теперь мне кажется, что там сидит этот лжец и слабый человек из моего сна, и на спине у него следы кнута, а руки у него в цепях. Раб!

– Госпожа! О, госпожа! – прошептала Саталу.

Кентон хранил молчание, хотя насмешки начали жечь его.

Неожиданно она встала, просунула руки сквозь сверкающие пряди.

– Саталу, – прошептала она, – может ли мой вид разбудить раба? Может ли раб, особенно молодой и сильный, разорвать свои цепи – ради меня?

Она качнулась, обернулась; сквозь тонкую одежду сверкнули изящные розовые округлости грудей и бедер. Она широко раскинула сеть своих волос, посмотрела сквозь них на него шаловливым взглядом. Прихорашиваясь, выставила вперед розовую ногу, колено с ямочкой.

Он безрассудно поднял голову, кровь ударила ему в лицо.

– Цепи будут разорваны, Шарейн! – воскликнул он. – Я разорву их – не сомневайся. И потом…

– И потом, – повторила она, – потом мои девушки снова побьют тебя, как и раньше! – она усмехнулась и отвернулась.

Он следил, как она уходит, пульс бился в его висках, как барабан. Он заметил, что она остановилась и что-то шепнула Саталу. Черноволосая девушка обернулась и сделала ему предупреждающий жест. Он закрыл глаза и опустил голову на руки. И услышал шаги Зачеля, спускавшегося в яму. Прозвучал будящий свисток.

Но если она смеялась над ним, почему предупредила об опасности?

Шарейн снова смотрела на него с палубы.

С того первого раза прошло время, но как измерить его в этом заколдованном мире, Кентон не знал Как и корабль, он запутался в безвременной паутине.

Сон за сном лежал он на скамье, ожидая ее. Она не выходила из каюты. Или если и выходила, то не попадалась ему на глаза.

Он не рассказывал викингу, что сумел разорвать чары сна. Сигурду он верил душой и телом. Но он был уверен в хитрости северянина, не был уверен, что тот сумеет изобразить сон, как это делал Кентон. Он не мог рисковать.

И вот Шарейн стояла и смотрела на него с палубы возле изумрудной мачты. Рабы спали. На черной палубе никого не было. И в лице Шарейн не было насмешки. И когда она заговорила, слова ее нашли отклик в его сердце.

– Кто бы ты ни был, – шептала она, – две вещи ты можешь делать. Пересекать барьер. Оставаться бодрствовать, когда другие рабы спят. Ты сказал, что можешь разорвать цепи. Поскольку те две вещи ты можешь делать, я верю, что и третья может оказаться правдой. Если только…

Она помолчала; он прочел ее мысли.

– Если только я солгал тебе, как лгал и раньше, – спокойно сказал он. – Что ж, я тебе не лгал.

– Если ты разорвешь цепи, – сказала она, – ты убьешь Кланета?

Он сделал вид, что думает.

– Зачем мне убивать Кланета? – спросил он наконец.

– Зачем? Зачем? – в голосе ее звучало презрение. – Разве он не заковал тебя в цепи? Не высек тебя? не сделал тебя рабом?

– А разве Шарейн не прогнала меня копьями? – спросил он. Разве не Шарейн сыпала мне соль на раны своими насмешками? Своим смехом?

– Но… но ты лгал мне! – воскликнула она.

Снова он сделал вид, что раздумывает.

– И что же получит этот лжец, слабак и раб, если убьет ради тебя этого черного жреца? – спросил он.

– Получит? – повторила она, не понимая.

– Чем ты мне за это заплатишь? – сказал он.

– Заплатить тебе? Заплатить? – она жгла его своим презрением. – Тебе заплатят. Ты получишь свободу – любые из моих драгоценностей – все бери…

– Свободу я и так получу, убив Кланета, – ответил он. – Какая польза мне от драгоценностей на этом проклятом корабле?

– Ты не понимаешь, – сказала она. – Когда ты убьешь черного жреца, я смогу высадить тебя в любом месте, где захочешь, в этом мире. Тут везде ценятся драгоценности.

Она помолчала и добавила: «И разве они не ценятся в твоем мире, куда ты, кажется, можешь возвращаться, когда тебе грозит опасность?» Голос ее теперь был сладкий яд. Но Кентон только рассмеялся.

– Чего же еще ты хочешь? – спросила она. – Если этого недостаточно, чего же еще?

– Тебя!

– Меня? – выдохнула она. – Я, которая не отдавалась за плату никому. Я – должна отдаться тебе? Ты избитый пес. – Она бушевала. – Никогда!

До этого момента Кентон вел рассчитанную игру; теперь же он почувствовал гнев, такой же настоящий, как и ее.

– Нет! – воскликнул Кентон. – Нет! Ты не отдашь себя мне! Клянусь Богом, Шарейн, я возьму тебя!

Он протянул к ней сжатые в кулак закованные руки.

– Я буду хозяином корабля, и без всякой твоей помощи – ты назвала меня трусом и лжецом, а теперь готова бросить мне плату мясника. Я захвачу корабль своими руками. И теми же руками возьму – тебя!

– Ты угрожаешь мне! – лицо ее покраснело от гнева. – Ты!

Она прижала руку к груди, достала кинжал – бросила в него. Но он, как будто ударившись о невидимую стену, упал со звоном у ее ног, лезвие откололось от рукояти.

Она побледнела, съежилась.

– Ненавидь меня! – насмехался Кентон. – Ненавидь меня, Шарейн: что такое ненависть, как не очищающий пламень для чаши любви?

Она ушла и дверь каюты закрыла вовсе не бесшумно. А Кентон, мрачно усмехаясь, склонил голову на весло. Скоро он спал, как и его сосед северянин.

Он проснулся от шума и суматохи по всему кораблю. На белой и черной палубах стояли люди, они указывали, разговаривали, жестикулировали. Стая птиц, первая увиденная им в этом странном мире, пролетела над головой. Крылья у птиц были похожи на крылья больших бабочек. Оперение сияло как лакированное золотым и ярко-зеленым цветом. Из раскрытых клювов доносились крики, похожие на перезвон маленьких колоколов.

– Земля! – воскликнул викинг. – Мы входим в гавань. Должно быть, кончаются пища и вода.

Дул свежий ветер, и корабль шел под парусом. Не думая о биче Зачеля, Кентон взобрался на скамью, заглянул за нос. Надсмотрщик не обратил на это внимания, его собственный взгляд был устремлен вперед.

Перед ними находился солнечно-желтый остров, высокий и круглый, усеянный кратерами радужной расцветки. Если не считать этих углублений, весь остров казался сверкающим топазом, от основания, лежавшего в переливчатом мелком лазурном море до вершины, на которой росли деревья с листвой, похожей на оперение; ветви деревьев напоминали огромные плюмажи из страусиных перьев, окрашенные в тусклое золото. Над ними и в них мелькали яркие вспышки – как многочисленные летающие цветы.

Корабль подошел ближе. На носу собрались девушки Шарейн, они смеялись и болтали. А на галерее стояла Шарейн и смотрела на остров грустным задумчивым взглядом.

Теперь берег был совсем рядом. Опустился ярко-синий парус. Корабль на веслах медленно подходил все ближе и ближе. И только когда нос чуть не уткнулся в берег, рулевой резко повернул рулевое весло и развернул корабль. Они плыли вдоль берега, и султаны странных деревьев, овевающих палубу своими листьями, походили на ту листву, которую рисует мороз на стекле. Топазно-желтыми и солнечно-янтарными были эти листья, а ветви, с которых они свисали, блестели, как высеченные из желтого хризалита. На них висели огромные гроздья цветов, в форме лилий, пламенно-алых.

Медленно, все более медленно плыл корабль. Он вполз в широкую расщелину, которая рассекала остров почти до его середины. Берега расщелины пестрели многоцветными кратерами, и Кентон теперь увидел, что это просто поля цветов, росших как бы глубокими круглыми амфитеатрами. А сверкающие вспышки оказались птицами – птицами всех размеров, маленькие не больше стрекозы, а у самых больших крылья как у кондоров с высоких Анд. Большие и маленький, все они летали на ярких крыльях бабочек.

Остров дышал ароматом. И в нем не было ничего зеленого, кроме изумрудного сверкания птичьих перьев.