Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Не будь эгоистом, – твердо сказал отец. – Не лишай брата такой радости.

Костя вообще был добрым, а к родителям относился особенно нежно, поэтому сильно упорствовать не стал. Так я оказался в Австрийских Альпах, чувствуя себя лишним и ненужным среди энергичных двадцатипятилетних бизнесменов, которые в первый же день отправились в местные спортивные магазины покупать лыжи, ботинки и комбинезоны. Меня с собой не брали, с самого начала заявив, что на лыжах я кататься не буду – мал еще, сломаю ногу или руку, им лишние хлопоты со мной не нужны. Не могу сказать, что я был расстроен таким отлучением. Горные лыжи меня не привлекали, общество постоянно сосущих пиво бугаев, сыплющих с умным видом непонятными мне словами «Россиньолы», «Саломоны» и «Кили», вызывало отвращение, и я искренне недоумевал, что привлекательного они находят в том, чтобы ежедневно напяливать на себя тяжеленные ботинки, взваливать на плечи лыжи и тащиться за тридевять земель к подъемникам ради сомнительного удовольствия съехать с горы вниз.

Они уходили кататься, а я оставался предоставленным самому себе. Рядом с нашим отелем начиналась и уходила вверх тропа, которая, как свидетельствовала деревянная табличка, именовалась «Променад доктора Мюллера». Никто по этому променаду не ходил. Никто, кроме меня. И вот там, на тропе, я переживал минуты такого острого и полного счастья, какое было неведомо мне до той поры. В полном одиночестве, окруженный тишиной, огромными деревьями, синим небом и ослепительным снегом, я садился на скамейку и погружался в счастье. Оно обволакивало меня, вливалось в мое тело через все поры, растекалось по жилам вместе с кровью, а иногда мне казалось, что вместо крови, и пьянило голову, в которой рождались причудливые картины, яркие, как широкоформатный американский фильм про звездные войны, и загадочно-изысканные, как стихи Аполлинера. Там, в Альпах, существовал мой собственный мир, не имевший ничего общего с компанией брата Кости, не соприкасавшийся с ежедневной суетливой жизнью туристов-горнолыжников, мир, закрытый для всех и доступный только мне одному. Здесь было мое королевство, здесь я царствовал, создавал собственные законы, казнил и миловал в соответствии с мною же придуманным и утвержденным кодексом, здесь, среди вековых деревьев и вечной тишины, служили мне мои вассалы и самые прекрасные женщины мира с упоением бросали свои сердца к моим ногам. Здесь заливались трелями изумительной красоты птицы, здесь гордые дикие звери покорно склоняли гривастые головы и лизали мне руки. Здесь, среди этого великолепия, поселилась моя душа, и все это великолепие навсегда обрело свое место в моей душе.

Потом я возвращался в отель, чтобы идти обедать вместе со всеми. Я, конечно, с гораздо большим удовольствием обедал бы в одиночестве, но Костя не давал мне денег, считая меня ребенком, не способным правильно распорядиться сотней шиллингов. Если бы он знал, какими суммами я ворочал в своем горном царстве! Но он ни о чем не догадывался, и это было правильно. Единожды разглашенная, тайна моего мира была бы разрушена дотла. Костя вообще-то не был жадным и ничуть не огорчился бы, узнав, что я потерял деньги или просадил их в игральных автоматах, но он был строго-настрого проинструктирован мамой и отцом и помнил древнюю заплесневелую истину о том, что выпитый раньше времени бокал пива непременно ведет к безудержному пьянству и ранней смерти от алкоголизма. Из-за отсутствия денег я вынужден был терпеть общество всей компании днем, во время обеда, и вечером, когда становилось темно, ибо вторым родительским наказом было не отпускать меня одного в темное время. Брат и его приятели с какими-то девицами-немками до поздней ночи шатались по барам, а я плелся за ними, стараясь при любой возможности найти себе местечко в уголке и тихонько потягивать свою кока-колу, подальше от их громкого ржанья и сальных шуточек. Тоскливо поглядывая на часы, я ждал, когда же мы наконец вернемся в отель. Потому что после возвращения можно было ложиться спать в сладостном предвкушении утра. Я вскакивал раньше Кости, с которым жил в одном номере, и бежал на завтрак, для которого не нужны были деньги, так как он входил в стоимость путевки. Наспех залив в себя три стакана сока и запихнув несколько хрустящих теплых булочек с маслом и джемом, я убегал. Убегал к себе, в свой мир, в свое царство.

А потом все закончилось. Пронеслись две недели, отведенные Костей и его приятелями для зимнего отдыха, и мы вернулись домой. Мама первым делом принялась допытываться, возил ли Костя меня в Зальцбург и посетили ли мы все указанные в путеводителях достопримечательности этого старинного города. Выяснив, что, кроме баров, брат никуда меня не водил, родители устроили Косте бурную сцену, обвиняя его в тупости и неинтеллигентности. Они, дескать, попросили его приобщить ребенка к мировой культуре, а он бездарно потратил две недели на пьянство и разгильдяйство. Я молчал, потому что не мог же я объяснять им, что за эти две недели пережил такой душевный подъем, который никогда не испытал бы ни в каком музее.

На следующий год Костя снова собрался ехать за границу на горнолыжный курорт, и я с замиранием сердца ждал, что родители и в этот раз велят ему взять меня с собой. Но ожидания мои не оправдались, Костя ехал уже не с друзьями, а с девушкой, на которой, судя по всему, он собирался в скором времени жениться. Мама и папа проявили деликатность и не стали навязывать ему младшего братца. Прошел еще год, и в феврале девяносто шестого брат в очередной раз собрался кататься на лыжах. На предыдущей девушке он так и не женился, расставшись с ней, кажется, прямо в Альпах или сразу же после возвращения оттуда, теперь у него была другая пассия, потрясающей красоты и невероятной длинноногости.

Меня снова не взяли в горы, но к тому времени мне уже этого и не хотелось. Первое время после возвращения из Австрии я мечтал только о том, чтобы вернуться туда, в свое королевство, и считал его безнадежно утерянным, но прошло несколько месяцев, и я понял, что мой мир остался в моей душе и будет со мной всегда, где бы я ни находился. Я внезапно понял, что мне совершенно не нужно ехать в горы, чтобы править бал в своем дворце. Я могу делать это всегда и везде, в своей комнате на окраине Москвы, в школе во время уроков, в метро, на дискотеке. И уже никакого значения не имело, возьмет меня Костя в горы или нет.

Из той поездки брат не вернулся. Вместо него вернулся цинковый ящик с переломанным искалеченным телом. Длинноногая красавица тоже не вернулась, она в тяжелом состоянии лежала в какой-то австрийской клинике. В тот день постоянно предупреждали об опасности схода снежных лавин, об этом твердили все – от портье в отеле до служителей трассы, обслуживавших подъемники. Здравомыслящие лыжники вообще не стали в тот день кататься, те, кто понахальнее, все-таки несколько раз съехали с горы и уже к полудню вернулись в свои гостиницы. Костина девушка при всей своей невероятной красоте была к иностранным языкам абсолютно неспособна и не понимала ни немецкого, ни английского, так что смысла бесконечно повторяемых предупреждений не уловила. Кроме того, она обладала замечательным свойством не обращать внимания ни на что, в том числе и на поведение окружающих ее людей. Наверное, она была в чем-то похожа на меня, жила в своем замкнутом мирке и старалась не соприкасаться с тем, что было ей неприятно. Возможно, я неправильно ее понимал, но в любом случае результат оказался налицо: она ухитрилась не заметить, что все лыжники поспешно покидают горные склоны и служители у подъемников делают ей устрашающие жесты. Высоко подняв красивую голову, она проходила мимо них, царственно улыбаясь, и вновь устремлялась вниз по спуску, отмеченному на планах черной линией – «высшая сложность, только для профессионалов». Костя, прекрасно говоривший по-немецки, ситуацию оценивал правильно, но отчего-то промолчал. Я неплохо знал своего брата и, наверное, единственный из всех понимал, почему он не сказал своей красавице об опасности. Он боялся выглядеть трусом в ее глазах. Если бы опасность была по-настоящему серьезной, подъемники просто закрыли бы и лыжников не пускали бы на склоны. А коль пускают – стало быть, кататься можно, и нельзя ему, ну никак нельзя сказать: «Давай вернемся». Девушка хотела кататься, и его долг – доставить ей это удовольствие, чего бы оно ни стоило.

22
{"b":"34149","o":1}