– Все равно! – упрямо сказала Клара, забыв, что туземцы ее не понимают. – Я знаю, что здесь водятся коури. Мы с Рэчел видели их несколько минут назад. Отправляйтесь-ка вы все отыскивать эти беседки, и если найдете, приходите в Дарлинг, я дам вам хорошую награду. Чем более вы найдете беседок, тем больше будет награда.

После долгих объяснений Волосяная Голова понял наконец, о чем просит Клара, и пообещал, что будет искать беседки коури, уничтожит их, убьет птиц и принесет их Кларе.

– Нет, нет, не то! – воскликнула девушка. – Если вы найдете эти беседки, не трогайте их, а только запомните место, где они находятся, и придите сказать мне об этом в Дарлинг... Ни в коем случае не уничтожайте беседки, иначе ничего не получите от меня, понятно?

Волосяная Голова никак не мог взять в толк, чего от него хотят. Если Клара не собиралась есть этих птиц, какая же в них надобность была? Однако он передал жене и детям желание их покровительницы, и каждый из них поспешил, как мог, дать Кларе обещание и уверить ее в своем усердии. Старший сын, которого девушки прозвали Проткнутым Носом, потому что нос его был кокетливо проткнут кусочком дерева, кричал громче всех, и видя его гибкость, проворство, неустрашимость, можно было предполагать, что он довольно искусный ловец птиц.

Когда Клара и Рэчел удостоверились, что желание их будет исполнено, простились с австралийцами и поспешили к шарабану.

Туземцев, по-видимому, встревожил их отъезд. Пока Клара, власть которой они, может быть, преувеличивали, оставалась с ними, они были совершенно спокойны, но теперь вдруг вспомнили о соседстве фермы Уокера. Волосяная Голова взял свое оружие, а его жена, разделив тушу кенгуру между детьми, оставила себе самую тяжелую часть, и они приготовились вернуться, как только путешественники уедут.

Тем не менее все семейство торжественно проводило девушек, конечно, не потому, что они имели хоть малейшее представление о вежливости, а в надежде получить еще какой-нибудь подарок. И действительно, Клара выпросила остаток провизии у матери, и эта щедрость была принята с восторгом.

Клара поручила своих протеже Уокеру, попросив, чтобы их не обижали, когда они будут приходить к ручью. Фермер, несмотря на свой грубый характер, не устоял против просьб хорошенькой француженки.

– Да, да, мисс Бриссо, – сказал он, – будь я проклят, если забуду о том, что вы принимаете участие в этих гадких дикарях. Я поговорю с Берли, потому что он чертовски злопамятен и захочет отомстить им за сегодняшний случай.

– Если это случится, – счел своим долгом сказать Денисон, – ваша обязанность будет уведомить меня об этом как можно скорее. Я не допущу насилия над подданными королевы, черного или белого они цвета. Но почему вы сами терпите дерзости Берли? Он как будто внушает вам страх.

– Он мой пастух, – уклончиво ответил Уокер, – и мне нечего его бояться.

– Скажите, – спросил судья, понизив голос, – не бывший ли каторжник этот человек?

– Не знаю. В здешних местах не принято спрашивать людей, откуда они и чем раньше занимались. Когда Берли предложил мне свои услуги, я был здесь один, его предшественник бросил меня и отправился на эти проклятые прииски. Между нами говоря, я подозреваю, что и Берли тоже был на приисках, где ему не повезло, но я не приставал к нему с расспросами. Я его нанял за пятьдесят фунтов стерлингов в год и не могу не сказать, что пастух он хороший, у него овцы пропадают редко.

– Ладно, я соберу о нем сведения, а пока, мистер Уокер, посоветуйте вашему пастуху быть осторожнее и не слишком привлекать к себе внимание, – и с этими словами Денисон вскочил на лошадь.

Оинз и женщины простились с Уокером, Клара еще раз напомнила Волосяной Голове о его обещании, и шарабан тронулся. Когда он скрылся из виду, австралийцы были уже на другом берегу ручья.

Эта предосторожность оказалась не лишней, потому что вскоре из ворот фермы верхом на лошади выехал Берли, размахивая своим грозным бичом и как будто отыскивая на ком бы выместить обиду за свое недавнее унижение.

По пути домой Клара была необыкновенно весела. Она шутила то и дело, болтала с Рэчел, улыбалась Денисону, восхищенному этой переменой, а потом наклонилась к матери, нежно поцеловала ее и сказала вполголоса:

– Ах, мама, какой сегодня счастливый день! Я всю жизнь буду о нем помнить, особенно если Господь позволит...

– Чего же ты ждешь от Бога? – с любопытством спросила мадам Бриссо.

– Скоро узнаешь, а пока молись ему, чтобы дело кончилось счастливо.

Мадам Бриссо вздохнула. Она уже давно отчаялась понять странное поведение дочери.

Между тем Мартиньи продолжал постигать торговую науку в магазине Бриссо. Он приобрел неограниченное доверие хозяина, и Бриссо полагался на него во многом, чем прежде занимался сам. Виконт не пренебрегал никакими мелочами, наблюдал за всем с неутомимым усердием, и торговые дела Бриссо шли успешно.

Однако обстановка на приисках с каждым днем все больше накалялась. Ненависть золотоискателей к торговцам, поднимавшим цены на товары, вот-вот готова была выплеснуться через край. Сверх того, золотоискатели, выкупившие бедный золотом пай, – а таких было большинство, – с трудом могли осилить налог, налагаемый на них администрацией, который они должны были заплатить вперед, чтобы получить разрешение работать на приисках. Да и пресса подливала масла в огонь, печатая раздражительные статьи то против одной партии, то против другой. Оскорбительные для всех пасквили появились на столбах. Часто случались драки, где в ход шли уже не кулаки, а ножи и револьверы, – словом, все предвещало близкую бурю.

Однако Бриссо не хотел замечать опасности. Он, конечно, видел взгляды, полные ненависти, устремленные на него, слышал оскорбления, которыми осыпали его вполголоса, но давно привык к этому. Покушение, жертвой которого он чуть было не сделался и от которого его спасла бдительность Мартиньи, уже не внушало ему серьезного беспокойства. Бриссо видел в этом только попытку отомстить ему и льстил себя надеждой, что все кончилось со смертью мексиканца.

Мартиньи не разделял этой уверенности, но считал бесполезным переубеждать Бриссо. Он только удвоил внимание, чтобы предупредить новое покушение, и положился на провидение.

Однажды в воскресенье, когда виконт и Бриссо вышли из магазина, оставив там караульным Педро, ничто не указывало на то, что спокойствие колонии скоро будет нарушено. Однако, против обыкновения, по окончании службы в церкви улицы были многолюдны. Люди толпились на перекрестках, что-то с жаром обсуждая. Лица их были серьезны, иногда разговаривавшие украдкой пожимали друг другу руку или обменивались таинственными знаками.

Мартиньи и Бриссо направились к таверне, где обыкновенно собирались торговцы. Это была обширная палатка, заставленная деревянными скамейками и грубо сколоченными столами. Посетителей собралось много, но разговоры велись не шумно, как обычно, а шепотом. Мартиньи заметил несколько подозрительных типов, вертевшихся в проходе между столами.

Некоторые посетители издали кланялись Бриссо, но никто к ним не подошел, и они казались предметом любопытства и подозрения для большей части посетителей таверны.

Бриссо усадил виконта за отдельный стол и велел подать кусок холодной говядины и пиво. Он, видимо, чувствовал какое-то беспокойство, потому что едва дотрагивался до еды, в то время как Мартиньи уплетал за двоих. Однако виконт украдкой наблюдал, что происходило вокруг них, и не было человека, которого он не рассмотрел бы с особенным вниманием.

На другом конце палатки, сквозь густой дым от трубок и сигар он заметил группу из четырех человек, поношенное платье и злобные физиономии которых сразу бросались в глаза на фоне более или менее приличной публики. Они пили виски и беседовали так тихо, что нельзя было даже угадать, на каком языке они говорят.

Мартиньи показалось, что один из этих людей был в числе мексиканцев, которых он встретил по приезде на прииски. Однако он решил, что ошибся, когда заметил, что сам является предметом внимания незнакомцев.