– Спасибо…

Потом с минуту крутит пистолет в руках, похоже, опять пребывая в полной нерешительности, – разглядывает кобуру и свою портупею, видимо, не совсем понимая, как его туда прицепить. Похоже, что с табельным оружием доцент биологии не знаком. Подумав, наверное, что с этим сложным делом он разберется после развода, полковник пытается засунуть пистолет в карман своей шинели. Пистолет в кобуре туда лезет с трудом. Вдруг Тумка одергивает руку, как будто испугался чего, и нервно спрашивает:

– А заряжено?

– Э-э-э, должно быть, товарищ полковник…Э-э-э, не знаю, товарищ полковник… Э-э-э, виноват, товарищ полковник, не проверял!

Тумка медленно достаёт пистолет из кобуры, пустая кобура падает вниз и болтается на ремешке, которым пристегнута к рукоятке. Несколько секунд он внимательно разглядывает оружие, видимо ищет предохранитель. Раздается слабый щелчок. Довольный Тумка невозмутимо передёргивает пистолет и…

СТРЕЛЯЕТ в асфальт перед собою! Ба-бах!!!

Наряд и народ за оградой подпрыгивают от неожиданности. Тумка, видя, что развод испорчен окончательно, с досадой машет рукой, зажав в ней тот же пистолет. Курсанты испуганно втягивают головы в плечи. Увидав такую реакцию строя, полковник хмыкает что-то себе под нос, поворачивается и молча уходит в штаб. Оставшийся в одиночестве помдеж облегченно вздыхает и дает наряду команду «строевым на выход».

Не знаю, сохранилась ли эта история в устном фольклоре Академии, но все шесть лет, пока я учился, об этом разводе знал каждый курсант

Забыли, что это такое? Да и я бы забыл, если бы не этот случай. Если просто – это глиста в башке. Заболевание серьезное, но очень редкое. Мало кто из врачей эту патологию наблюдал, да и те, кому удавалось, были в основном патологоанатомами.

В общем, свой последний наряд я отстоял без приключений. Отстоял и вновь окунулся в учебу. Изучали мы тогда базисные предметы и, конечно, ничего о врачебном деле еще не знали. Но как-то раз на кафедре медицинской биологии тот самый полковник Тумка, читая нам лекцию об очередном глисте, упомянул симптоматику цистицеркоза мозга. Упомянул вскользь, типа, вам, детки, невропатологию знать еще рано – как подрастете, на Нервных Болезнях вас всему основательно научат. Получается, что в то время настоящих медицинских знаний у нас были крупицы. А через неделю мы впервые столкнулись с реальной медициной – у нас началась санитарная практика! Дело особых интеллектуальных усилий не требовало: помыть полы, судно вынести, поменять постель у тяжелых больных, а самая ответственная работа – больных на каталках катать да на носилках таскать.

Был у нас один курсант – Алексей Гапликов. И попало этому курсанту отрабатывать санитарную практику в клинике нейрохирургии. Полы на вверенной территории он помыл, какашки все из-под больных в вверенных палатах вынес, и делать ему больше вроде бы нечего. А в тот день на кафедре по какому-то неведомому поводу весь цвет военной нейрохирургии собрался – начальник кафедры, доценты, ведущие специалисты крупных госпиталей. И как раз в это время поступил больной, и никто толком определить не может, что с ним. Вроде инсульт, но со странностями. Собрались вокруг него эти светила, всякие неврологические симптомы проверили, рентгенконтрастом все сосуды в голове нарисовали, пункцию сделали, кровь и спинномозговую жидкость на экспресс-анализ отправили – короче, диагностика на уровне, высший пилотаж.

Стоят они у каталки с этим тяжелым случаем и коллективно думу думают – что же это такое? Уже какой-то молодой адъюнктик с очередной глупостью вылез. Начальник кафедры как зашумит на него – наш уважаемый консилиум уже это обсуждал, нечего время тратить, с таким же успехом можно спросить у любого прохожего, хотя бы вот у этого зелёного курсанта! А Леха Гапликов на беду рядом оказался, по коридору, по стеночке, мимо хотел прокрасться. А на него пальцем… И тут Лешу какая-то муха укусила. Подходит он к этому больному и парочку симптомов, что биолог Тумка на лекции упомянул, проверяет. Генерал потрепал по-отечески Леху по плечу: глядите, какой молодец – первый семестр ещё не отучился, а уже смотри-ка, решимость демонстрирует!

Леха же, не конфузясь под недоуменными взглядами корифеев-нейрохирургов, этак бодренько заявляет:

– Товарищ генерал-майор, разрешите доложить! У больного цистицерк мозга! Докладывал курсант первого курса Алексей Гапликов.

Высокие чины ухмыльнулись, похоже, они уже лет двадцать, как забыли слово «цистицерк». Генерал с иронией спрашивает:

– Курсант, в двух словах объясните нам, а что это?

А Леха с детской наивностью и отвечает:

– Ну, товарищ генерал, глиста такая… Только вот по-латыни я забыл…

Под общий смех стоящих рядом полковников генерал, слегка иронизируя, говорит:

– Ладно, курсант, свободны. Как вспомните, тогда нас и просветите!

Прошло дня четыре. Была у нас лекция по нормальной анатомии, читал генерал-майор Дыскин. Вдруг в середине лекции появляется в дверях профессор с кафедры патологоанатомии и Дыскина пальцем подзывает, вроде как на пару слов. Тот подошел на секунду, что-то краткое выслушал, а затем объявляет:

– Курсант Гапликов, пройдите в секционный зал. Там вам начальники кафедр Нейрохирургии и Патанатомии цистицерк мозга показать хотят.

Вот и оказался Лехин диагноз единственно верным. Вскрытие подтвердило. Генералы-профессора его правоту признали. Случайность? Пожалуй, да, но только в какой-то степени. Потому что Леха впоследствии стал отменным диагностом. Взять хотя бы тот факт, что через двадцать лет преподаватель и учёный Алексей Гапликов свои полковничьи погоны на ТУВе получал (кафедра терапии и усовершенствования врачей). И, кстати, был известен своим лояльным отношением к курсантам-первогодкам, отрабатывающим у него санитарную практику.

Вообще-то нам с начальниками кафедр везло. Несмотря на свои лампасы и папахи, советская профессура вызывала уважения куда больше, чем страха. Но страха тоже хватало. Вспомнить хотя бы интеллигентнейшего начальника кафедры биофизики генерала Самойлова. За его белую кость и голубую кровь (голубую не в новом, а в стародворянском смысле, так как с ориентацией у Владимир Олегыча все было нормально), за предельную вежливость и снисходительное отношение к «маленьким», то есть к курсашкам-первоклашкам, мы его почитали. Хоть за глаза и звали Сэмом, но, как сейчас принято говорить, дядя был в авторитете. От Сэма никто никогда и ни при каких обстоятельствах грубого слова не слышал, а уж тем более матюка. Я тоже не слышал, но все же один интересный момент припоминается.

После окончания санитарной практики нервы ещё долго были натянуты как рояльные струны. В нашем отделении только один курок подходил к обстановке здраво – Шура Потехин. Был он простой сухумский парень и в простоте своей так освоил главный принцип бытия «здесь и сейчас», что ему позавидовали бы и Бодхисаттва, и дедушка Фрейд. Парень расслаблялся где мог, лишнего в голову не брал и реактивными неврозами не страдал.

Биофизику у нас вел капитан Соловьев. И выпало этому капитану не то приболеть, не то отлучиться. Да такое он неудачное время выбрал, что и подменить его некому. Пришлось аж самому профессору Самойлову к нам явиться, чтоб занятие не сорвалось. Сэм в лабораторию – у всех зашуганность моментально возрастает на порядок. У каждого нейрона в мозгах одни сплошные спайк-потенциалы, от страха ионные каналы во всех клеточных мембранах попробивало. Да уж, вспоминается биофизика. Веселое было времечко…

В тот день был у нас какой-то демонстрационный опыт по ЭМП – это так на первом курсе электромагнитное поле обзывали. Давным-давно старик Максвелл в перерывах между запоями нацарапал четыре уравненьица (точнее, два, но если долго вглядываться – то четыре). Так вот, добрую половину первого семестра вся кафедра эти математические выкрутасы в головы будущих врачей вложить пыталась. В основном безуспешно – ведь для врача всё, что выше дважды два, уже высшая математика. Поэтому, чтобы хоть как-то мудреную теорию этого невидимого ЭМП народу наглядно показать, наши медицинские физики проводили всякие опыты с электричеством.