Команда мушимо была выполнена в считанные секунды, и воины выстроились полукругом, готовые лицезреть казнь предателя, которая сулила оказаться особенно изощренной.

Однако чернокожих постигло горькое разочарование. Вместо того, чтобы расправиться с предателем, мушимо взвалил Лупингу на свое могучее плечо, разбежался, ловко запрыгнул на нижнюю ветвь дерева и скрылся в листве, растворившись в сгущавшихся сумерках.

Наступил вечер. Проглядывавшее сквозь верхушки деревьев солнце плавно клонилось к закату. Его прощальные лучи превратили темные воды широкой реки в поток расплавленного золота.

Из леса на окраину обширного поля маниоки вышел белый человек, одетый в лохмотья. По ту сторону поля виднелась обнесенная частоколом деревня. Белый и два его чернокожих спутника остановились.

– Бвана, дальше нельзя, – предостерег негр. – Там деревня людей-леопардов.

– Это деревня Гато-Мгунгу, – возразил белый. – Когда-то я с ним торговал.

– Тогда ты заявлялся с большой свитой и с ружьями, и Гато-Мгунгу был действительно торговцем. Сегодня с тобой только двое, а Гато-Мгунгу уже давно как человек-леопард!

– Вздор! – воскликнул Старик. – Он не осмелится тронуть белого.

– Ты их не знаешь, – упорствовал негр. – Они готовы убить родную мать, чтобы только добыть мясо.

– Все виденные нами следы указывают на то, что девушку доставили сюда, – настойчиво сказал Старик. – Леопарды они или нет, но я иду в деревню!

– Я не хочу умирать, – возразил негр.

– Я тоже, – подхватил второй.

– Тогда ждите меня утром в лесу до тех пор, пока тень от леса не покинет частокол. Если к тому времени не вернусь, ступайте обратно в лагерь и скажите молодому бване, что меня нет в живых.

Негры закачали головами.

– Не ходи, бвана. Белая женщина тебе не жена, не мать и не сестра. С какой стати тебе погибать ради кого-то, кто никем тебе не приходится?

Старик мотнул головой.

– Вам этого не понять.

Белый поймал себя на том, что и сам он вряд ли понимает. Ему смутно представлялось, что им движет некая сила, не подвластная рассудку, за которой стояло нечто, присущее ему изначально, нечто, идущее от несчетных поколений его предков. Силой этой являлось чувство долга. А были ли другие движущие силы, более могучие, он сказать не мог.

Нет, пожалуй, не было. Были, правда, силы послабее, такие как гнев и жажда мести. Но после двух дней поисков эти чувства настолько поостыли, что ради их удовлетворения он не стал бы рисковать жизнью.

Он не ведал, что в действительности им управляло куда более сильное побуждение, хотя и не столь явное.

– Может, вернусь уже через несколько минут, – произнес он, – а если нет, то встретимся утром. Старик пожал на прощанье неграм руки.

– Желаю удачи, бвана.

– Да хранят тебя добрые духи, бвана! Белый решительно зашагал по тропе, огибавшей поле маниоки, направляясь к воротам, из-за которых за ним наблюдала пара злобных глаз. Спутники Старика проводили его печальными взглядами.

К Гато-Мгунгу примчался вестовой.

– Явился какой-то белый, – выпалил он. – Один.

– Впустить и привести ко мне, – распорядился вождь.

Когда Старик очутился перед воротами, одна створка качнулась и отворилась. В проеме выросло несколько воинов, встретивших прибывшего с равнодушным видом. В их облике не ощущалось вражды, как, впрочем, и дружелюбия, скорее они держались с пренебрежением. Старик сделал жест мира, который был проигнорирован стражей, но это не смутило белого. Его интересовало не их отношение, а отношение вождя Гато-Мгунгу.

Как примет его вождь, так примут и все остальные.

– Я пришел повидаться с моим другом Гато-Мгунгу, – объявил Старик.

– Он ждет тебя, – ответил воин, проинформировавший вождя о появлении белого. – Я провожу.

Проходя по деревне, Старик обратил внимание на множество воинов, среди которых встречались раненые, и понял, что они побывали в сражении. Хорошо бы они одержали победу, тогда и Гато-Мгунгу будет с ним подобрее. Следуя за часовым к хижине вождя, Старик всю дорогу ощущал на себе хмурые, неприветливые взгляды деревенских жителей. В общем, атмосфера в деревне была гнетущая, но даже если и так, отступать было поздно.

Гато-Мгунгу, восседавший на стуле перед хижиной в окружении толпы вассалов, встретил белого небрежным кивком. Ни ответной улыбки, ни радушного слова в ответ на дружеское приветствие Старика не последовало. Ситуация складывалась явно не в пользу гостя.

– Чего тебе? – спросил Гато-Мгунгу. Улыбка сползла с лица белого. Он почувствовал, что настал момент брать быка за рога.

– Я пришел за белой девушкой, – сказал он твердо. У Гато-Мгунгу забегали глаза.

– За какой девушкой?

– Не юли, – оборвал его Старик. – Она здесь. Я два дня иду по следу. Ее похитили из моего лагеря. Верни девушку, и я уйду к своим, которые дожидаются меня в лесу.

– Нет здесь никакой белой девушки, – прорычал Гато-Мгунгу. – И вообще белые мне не указ. Я сам вождь! И приказы здесь отдаю я!

– И все-таки ты подчинишься, – ответил белый, – или я сделаю так, что твою деревню просто сотрут с лица земли.

Гато-Мгунгу скривился в усмешке.

– Да я ж тебя знаю, белый. С тобой еще один белый и полдюжины негров. Ружей у тебя раз два и обчелся. Ты голодранец. Воруешь слоновую кость. Тебе нельзя соваться туда, где есть белые правители. Они упекут тебя за решетку. Хотел взять меня на испуг, но Гато-Мгунгу тебе не по зубам. Отныне ты мой пленник.

– Тоже мне, напугал, – насмешливо протянул Старик. – И что ты со мной сделаешь?

– Убью! – ответил Гато-Мгунгу. Белый рассмеялся.

– Ну нет! Поостережешься. Власти спалят твою деревню, а самого тебя повесят, когда прознают.

– Никто ничего не узнает, – хихикнул вождь. – Убрать его. И глядите, чтобы не сбежал.

Старик быстрым взглядом обвел злобные лица подступивших туземцев и среди них узнал Боболо, вождя, с которым его связывали дружеские отношения.

В белого вцепились двое и потащили прочь.

– Стойте! – крикнул, вырываясь, Старик. – Дайте поговорить с Боболо. Может, хоть у него хватит ума, чтобы прекратить этот маразм.

– Убрать! – гаркнул Гато-Мгунгу.

Воины подхватили Старика и поволокли прочь, между тем как Боболо и пальцем не шевельнул, чтобы заступиться за него. У белого отобрали оружие, а затем его швырнули в убогую, неописуемо грязную хижину, где накрепко связали и оставили под присмотром часового, который устроился на земле снаружи. При обыске однако стражники проглядели перочинный нож, хранившийся у белого в кармане.

Несладко пришлось Старику.

Веревки больно врезались в тело. Грязный пол хижины, жесткий и неровный, буквально кишел насекомыми-паразитами, и к тому же источал жуткое зловоние. Физические муки дополнялись сознанием собственного бессилия. Старик уже засомневался в разумности своего донкихотства и ругал себя за то, что не послушался чернокожих спутников.

Но затем думы о девушке и ее бедственном положении, если она еще жива, укрепили его в мысли, что, пусть даже он ничего не сумеет сделать, иначе он просто поступить не мог.

Перед ним отчетливо вставал образ девушки, какой он видел ее в последний раз – лицо, фигура, от которых захватывало дух, и Старик вдруг понял, что если предоставится случай бежать, он согласится и на большие опасности, лишь бы только спасти ее.

Старик продолжал размышлять о девушке, когда услыхал, как к часовому кто-то обратился, и секундой позже в хижине выросла человеческая фигура. В ночном мраке, который смягчался лишь кострами, рассеянными по деревне, да факелами перед хижиной вождя, лицо посетителя оставалось неразличимым. Старик было решил, что явился палач, чтобы нанести смертельный удар, однако с первых же слов узнал в явившемся Боболо.

– Может, смогу тебе помочь, – сказал визитер. – Хочешь отсюда выбраться?

– Спрашиваешь! Не иначе как старый Мгунгу спятил, чем еще объяснить его дурацкую выходку?