– Да здравствует император!

Впереди тоже что-то кричали. Мальчик увидел совсем близко на склоне сложенный из мешков и длинных корзин бруствер. Туго ударял навстречу воздух. Черные орудия выплевывали желтый огонь. На стволах вздрагивали сплетенные из корабельных канатов щиты.

– Да здравствует им… – Трах! Ударило над головой, свистнуло. Солдаты по сторонам падали непрерывно. И стало наконец страшно.

Главный страх был даже не в том, что вокруг то и дело валились люди. Что-то изменилось в о о б щ е. А, вот что! Люди бежали не только к бастиону. Бежали и о т б а с т и о н а! Солдаты в незнакомых мундирах, в фуражках без козырьков, в белых перекрестьях ремней. Бойцы сталкивались, перемешивались, как-то неуклюже махали ружьями со штыками. И нарастал, нарастал крик:

– А-а-а!..

Мальчик остановился. Не было уже сил для бега. И не было понимания: что же дальше? Для чего он здесь, в этой адской сумятице? Глянул перед собой и увидел врага. Не просто одного из врагов, а с в о е г о.

Громадный дядька с растрепанной русой бородой, с измятым в крике лицом, в картузе с медным крестом приближался летящими шагами. Его ноги в высоких сморщенных сапогах будто не касались земли. Мальчик видел черную дыру открытого рта.

Надвигалась гибель. Та, которой раньше н е м о г л о б ы т ь.

Мальчик шагнул назад, оступился, упал на спину. Бородатый великан завис над ним, медленно (как во сне) поднял над плечом штык. Трехгранное железо было красным.

Мальчик шевельнул губами:

– Зачем? Не надо… – Это была неслышная, но отчаянная – на весь мир – мольба.

Штык остановился (с него упала красная бусина). По смятому лицу бородача словно провели ладонью. В синих глазах… что в них? Озадаченность? Жалость? Может, увидел, что враг – мальчишка? О чем подумал в тот миг?

Мальчик никогда не узнает об этом.

Он лежал, упираясь в землю растопыренными локтями, он не выпустил пистолет. Ствол смотрел в бородача. Мальчик нажал спуск.

Отдача вдавила локоть в рассыпчатый глинозем. Пуля рванула пряди бороды.

Наверно, она попала сквозь бороду в горло.

Бородач – громадный, как колокольня – запрокинулся. Рухнул. Штык воткнулся рядом с ним, ружье тяжело качалось. Шум куда-то ушел, стало вокруг беззвучно. Мальчик толкнулся локтями и встал. Шагнул. Нагнулся над чужим солдатом, упершись пистолетом в землю. Бородач посмотрел на него без удивления и, кажется, без боли, спокойно так. Потом стал смотреть мимо, в небо. Синие глаза мутнели. Раны не было видно под бородой. Борода дернулась и опала, рот сомкнулся, в углу его лопнул розовый пузырек.

Это что? Это… всё?

Мальчик мельком вспомнил разговоры, что такие вот бородатые воины – не настоящие солдаты, а ополченцы, пришедшие на бастионы прямо с крестьянских полей…

«Зачем я его? Он же не хотел меня убить… Или хотел?.. Я нечаянно… Нет, я нарочно…»

«Ну, пусть меня бы он не убил. А других…»

Но эта мысль не успокоила. Ничего не доказала.

«Зачем?»

Шум боя опять ударил по ушам. Теперь все бежали в одном направлении – от бастиона к траншеям. Знакомый сержант по прозвищу Мельник на бегу схватил обомлевшего барабанщика под мышку и, не сбавляя скорости, донес до своих позиций.

Мальчик думал: будут ругать. Но его, как маленького, гладили по голове и называли героем. Многие видели, как он свалил ополченца.

– Он выпалил этому голиафу прямо в бороду! – вскрикивал Мельник и махал руками, как крыльями.

– Храбрец!

– Быть тебе маршалом!

Подошел лейтенант Бордо. Улыбнулся очень красными губами.

– Какой славный мальчик, прямо херувим. Жаль, если убьют.

На Бордо косились. Он был штабной, в атаку не ходил, а сейчас пришел составлять сводку для начальства.

В похвалах и восклицаниях мальчику чудилась какая-то ненатуральность. Даже виноватость. И он понял, отчего. Сердце упало, когда кто-то из солдат сказал:

– Ты это… вот что… иди туда, к палатке. Дядюшка твой там…

У дядюшки Жака бакенбарды были такие же русые, как борода у т о г о…

А глаза… Мальчик с пронзительной тоской вдруг понял, что не помнит: какого цвета глаза у дядюшки? И теперь никогда не узнает. Потому что веки капрала Бовэ были плотно сомкнуты.

Капрал лежал в ряду других солдат, которых удалось вынести при отступлении. Тех, кто был ранен и умер не сразу.

А сколько осталось там, на глинистом склоне…

Мальчик постоял на коленях у головы дядюшки Жака. Плакал или нет, он потом и сам не помнил. Если и были слезы, то неосознанные, сами по себе. А главное было – мысли. Вернее, растущее п о н и м а н и е. В мальчика входило осознание закона войны. Это был закон Равновесия Смерти.

Главное в войне – не победа. Она может придти к той или иной стороне по воле случая или военной удачи. Она ничего не решает. Потому что обеим сторонам война несет смерти. Много смертей. Если убивают солдата в синем мундире, то убивают солдата и в зеленом – на другой стороне… Наверно, число убитых в разных армиях не всегда одинаково, но это не отменяет общего беспощадного равновесия.

И когда мальчик выстрелил в бородача, он убил дядюшку Жака.

Основное дело на войне – не побеждать. А убивать и умирать.

Зачем?

На следующий день было перемирие. Мальчик – усталый, с похолодевшей душой – вместе с сержантом Мельником ходил между траншеями и бастионом и через силу вглядывался в лица мертвых. Своих и т е х. Лица были похожие.

Он и раньше видел убитых, но старался не смотреть долго, защищал себя от страха и близости смерти. А сейчас он хотел п о н я т ь.

Убитые были похожи на живых, но в то же время уже не здешние, чуждые этой земле. Только если сохранялось на лице страдание, то еще земное. И в страдании – тот же вопрос: зачем?..

Трупы клали на носилки и растаскивали по разным сторонам.

Чужой усатый солдат в бескозырке с красным околышем потрепал мальчика по спутанным волосам.

– Эх ты, кроха. Тоже служивый…

Мальчик не понял слов чужого языка. Он не шарахнулся, не уклонился. Только затвердел…

Капрала Бовэ вместе с другими убитыми похоронили на солдатском кладбище, на тыловом склоне горы Эдуарда.

И война продолжалась.

Сержант Мельник отвел мальчика к старым знакомым – к артиллеристам. Чтобы тот опять не сунулся в атаку. Мальчик не спорил. И участвовать в штурме бастионов больше не стремился. Не боялся, а просто не видел смысла.

Он, как и раньше, помогал чистить орудия и подносил заряды. На войне как на войне. Но его не оставляло смутное ощущение, что там, за дымящимися брустверами вражеских бастионов такой же мальчишка вертится среди орудийной прислуги: таскает картузы с порохом, налегает на длинную ручку баника…

Однажды линию батарей объезжал командующий – блестели аксельбанты, колыхались перья над треуголками. Артиллеристы стали во фрунт. Командир батареи, раненный в руку доблестный лейтенант де Раш, представил командующему мальчика:

– Мой маршал, это самый юный участник недавнего штурма. В бою он свалил из пистолета противника-великана.

– Браво, маленький герой! – Маршал сильно склонился с седла (с плеча свесился пышный эполет) и потрепал мальчишку по щеке. Тот стоял, вытянувшись в струнку и вскинув подбородок. Маршал щелкнул пальцами. Перевитый серебряными шнурами офицер соскочил с коня, навесил на потрепанную куртку барабанщика медаль на трехцветной ленточке. Желтую, тяжелую, с вензелем императора.

Горделивое чувство на миг согрело мальчика. А потом: «Интересно, т о м у м а л ь ч и к у тоже дали медаль?»

Говорят, бывают юные барабанщики, сыновья полков – весельчаки, чертенята, шутники и танцоры, которые радуют солдат своей неугомонностью. Общие любимцы. Мальчик был не такой. Неразговорчивый он был, и ему нравилось смотреть на бабочек, которые даже сквозь вихрь войны залетали на батарею.

Любили его? Он не знал. Если и да, то не за бойкий нрав, а просто за то, что малолеток… Он и не искал ничьей любви, а привязан был только к дядюшке Жаку, да еще, пожалуй, к Катрин…