Ламбер, хорошо знающий, по-видимому, нрав привратника, побренчал загодя взятыми у Робера деньгами, а затем пододвинул губы к уху монаха и зашептал. Лицо толстого инока, пока он слушал, становилось все более довольным, а губы раздвигались, создавая жутковатую сладострастную ухмылку.

– Это можно устроить, – проговорил брат Гуго, дослушав до конца. – Приходи с заходом солнца к пролому в стене, ну ты знаешь…

И, небрежным жестом перекрестив собеседников, толстый монах неспешно удалился.

– Вот и все! – сказал школяр, вытирая со лба пот. – Вечером ты получишь ризу и грамоту от настоятеля! Кроме того, я выпросил у него бараний окорок из монастырских запасов! Пригодится в дороге!

Спорить Робер не стал. Лишь вздохнул удивленно, поражаясь тому, что в монастырских запасах может быть скоромная пища.

– Надевай, брат Робер! – со смехом проговорил Ламбер, разворачивая принесенный привратником обители Святого Флорана сверток. – Только не забудь снять свое железо!

– Не могу, во имя Господа, – проговорил Робер, разглядывая доставшуюся ему ризу. Та оказалась велика, но зато почти не имела следов носки. – Что я буду за рыцарь, если останусь без кольчуги и оружия? Может быть, положить их в мешок?

– Ага, чтобы первые же разбойники, отобравшие у тебя этот мешок, задались вопросом, откуда у скромного монаха кольчуга? – скептически хмыкнул школяр. – Ты теперь не рыцарь, а монах, отправившийся в Париж изучать богословие! Вот и грамота, это подтверждающая!

И Ламбер помахал листом пергамента, на котором ниже ровных строчек красовалась печать аббатства с изображением святого, утешающего бедняка.

– Не могу, – покачал головой Робер, – Пречистая Дева, покровительница Ордена Храма, отвернется от меня, если я уподоблюсь Святому Петру, отрекшемуся от Учителя! Придется рискнуть!

– Снимай! – покачал головой недовольный Ламбер. – Иначе на мою помощь не надейся!

– Ладно, на все воля Господа, – ответил нормандец мрачно, понимая, что с кольчугой придется расстаться, – но котту я оставлю! Без нее почувствую себя предателем, во имя Господа!

– Amen! – отозвался клирик. – Переодевайся быстрее, нам еще нужно найти место для ночлега! Сегодня холодно, и мне не хотелось бы остаться в лесу!

Они пошли, и облачка пара вырывались на ходу из их ртов.

15 января 1208 г.

Иль-де-Франс, окрестности города Версаль

Вчерашний холод за ночь отступил, сменившись почти весенним теплом, и дорога, с вечера твердая и удобная, размокла, превратившись в канаву из жидкой грязи. Путники уныло брели по обочине, подолы их одежд были перепачканы так, что стали ощутимо тяжелее.

– Во имя Господа, – проговорил Робер, – только теперь, путешествуя пешком, я понимаю, как хорошо обладать конем!

– А еще лучше – сидеть в теплом доме! – мечтательным тоном добавил Ламбер. – Пить подогретое вино и есть жаркое со специями! Увы, ни то, ни другое нам теперь недоступно!

– Я мог бы купить коня, – сказал рыцарь.

– Ага! – школяр рассмеялся. – Бедные клирики, едущие верхом – что за нелепость, клянусь Святой Женевьевой! Остается утешаться лишь тем, что может быть еще хуже! Как в прошлом декабре, во время большого наводнения! Тогда магистры, обуянные страхом, остановили занятия, и мы все вместе молили Господа о спасении города!

– Неужели все было так страшно?

– А ты не знаешь? – удивился Ламбер. – Вода залила город, и по улицам можно было двигаться только в лодках! Снесены были два моста, и только заступничество Святой Женевьевы спасло тогда славный Париж! Сам Эд де Сюлли [237] вынес мощи из аббатства и обошел город с процессией! После этого вода отступила!

– Да, тяжкие испытания посылает людям Господь, – сказал Робер, перекрестившись. В декабре 1206 года он был в родном замке, в Нормандии, но там наводнение почти не ощущалось, хотя Руан тоже пострадал.

Мимо путников промчался всадник. Комья свежей грязи осели на их одежде.

– Да утащат тебя демоны в ад! – крикнул ему вслед разгневанный школяр. – А заодно сгрызут твою печенку!

– Не стоит так гневаться! – проговорил Робер. – Грязь можно отчистить, а вот грех гневливости с души – вряд ли!

– Я и забыл, что путешествую с монахом! – с лукавой усмешкой сказал школяр. – Впрочем, вон виднеется постоялый двор, где мы сегодня остановимся! Натяни капюшон, брат Робер, и предоставь дело мне!

Над криво сколоченной дверью постоялого двора висела вывеска, рисунок на которой должен был, по всей видимости, изображать петуха. Но мастерства художника хватило только на желтенького ощипанного цыпленка.

– Заведение называется “Петушиные шпоры”, – сказал Ламбер, распахивая дверь.

Внутри оказалось тепло и чадно. В воздухе витали запахи пота, сырой одежды, кислый аромат вина и почти сладкий – жареного мяса. Огромный очаг, над которым исходила жиром баранья туша, дымил, и в полумраке, который с немалым трудом рассеивали трещащие факелы, двигались человеческие фигуры.

– Явились, голодранцы? – грозно вопросил выдвинувшийся навстречу гостям толстый мужик. – В долг не кормлю!

– Господь в благодарность за наши молитвы одарил нас полновесными денье, – смиренно ответил школяр, и серебряная монета, тускло сверкнув, точно прилипла к ладони хозяина.

– За молитвы! – сказал тот, попробовав деньгу на зуб. – Сам Господь! Наверняка обманули кого-нибудь! Впрочем, клянусь зубом Святого Дионисия, мне все равно! Проходите!

Уселись за свободный стол, грязный и исцарапанный настолько, что можно было подумать, что на нем плясали рыцари, не снявшие сапог со шпорами. Явилась служанка, принесшая кувшин с вином и тарелки с хлебом и бараниной.

– Если святые отцы желают другой пищи, то могут поискать ее в окрестных полях, – томно сказала она, помахав густыми ресницами.

– Нет, красавица, нас все устраивает! – и Ламбер попытался ухватить девицу за бочок.

– Как вы можете, отец! – со смехом сказала та, ловко выворачиваясь из рук школяра.

– Вот уж могу! – ответил Ламбер, взглядом провожая статную фигуру служанки.

Робер принялся за еду. Путешествовать на собственных ногах оказалось куда утомительнее, чем на лошадиных, и тело требовало насыщения.

Спутник же его, куда более привычный к дороге, даже во время еды не переставал болтать.

– Воистину, жизнь школяра была бы противна, коли не доброе вино и веселые подруги! – вещал он, размахивая обглоданной костью, словно полководец – мечом. – Науки сушат тело и душу! Даже сам cancellarius universitatis scolarium [238] понимает, что нельзя тратить все время на изучение Священного Писания! Нужно оставить место для мотетов, рондо и лэ [239] !

– Я смотрю, весело вы живете, – усмехнулся Робер. – Куда беспечнее, чем даже благородные рыцари, которые подвергаются опасности погибнуть на поле брани!

– Увы! – с картинной печалью вздохнул Ламбер. – Наше поле брани духовное, и на нем также поджидает нас гибель, иной раз более страшная, чем смерть тела – погубление души! Отец наш Иннокентий, Апостолик Римский, в прошлом году осудил почтенного магистра Амори де Бэна за выдвинутые последним тезисы, назвав их еретическими!

– Упаси нас от ереси Господь! – Робер перекрестился.

– Узнав о том, что ему запрещено преподавать, мэтр Амори от огорчения скончался, – продолжил школяр свой рассказ. – И вот куда отправилась его душа, к Господу, или в пекло, нам остается только гадать! Зато похороны были роскошные! Ради них, как и положено, остановили занятия, и все клирики, даже самые бедные, были сыты и веселы целых три дня!

– Пусть хотя бы за это Господь простит сеньору Амори его заблуждения, – заметил Робер.

Из чада и сумрака возникла служанка.

– Святые отцы остаются на ночь? – спросила она игриво.

– Да, – ответил Ламбер, и из его ладони на столешницу выкатилась еще одна монета. – Приготовьте комнату.

Девушка проворно ухватила денье и, бросив изумленный взгляд на Робера, удалилась.

– Эх, если бы я путешествовал один! – сказал сожалеюще Ламбер. – Тогда, клянусь епископскими сандалиями, которые я когда-нибудь примерю, эта красавица сегодня была бы моей!