– Кот гулящий, – анакс беззлобно стукнул брата по плечу, – и когда ты только уймешься?

– Коты не унимаются никогда, – с гордостью сообщил Ринальди, листая творение Номиритана. Вот: «Те, кто считает, что мы любимся только весною, мало что знают о племени нашем великом. Осенью, летом, зимой, всегда мы к посеву готовы…» М-м-м, то, что идет дальше, и впрямь при анаксах и добродетельных юношах вслух лучше не произносить.

Первым порывом Диамни Коро было увести Эрнани с примыкающей к Ветровой башне площади, где художник и его ученик зарисовывали старые кипарисы. Вернее, Диамни рисовал, а Эрнани сидел рядом и о чем-то думал.

Странно, но увлеченный работой художник первый почувствовал странное напряжение. Именно в этот миг следовало встать и уйти вместе с эпиархом, но он промедлил, а потом стало поздно – из-за Ветровой башни вышла обнаженная женщина, явно беременная, за которой двигались несколько десятков человек. Диамни от неожиданности вскочил, уронив дощечку для растирания красок, а женщина стремительным шагом прошла мимо остолбеневших людей, оказавшихся на площади, встала на темно-серую плиту, на которой был выбит знак Анэма, и тут художник ее узнал. Пропавшая в начале прошлой осени Беатриса Борраска, но, дети Заката, что же с нею сталось!

Беатриса была бледна и худа, словно после длительной болезни. И без того маленькое личико стало совсем крохотным, и в нем не было ни кровинки, а обведенные черными кругами глаза горели каким-то исступленным огнем.

Мастер Коро ошалело смотрел на замершую на сером камне фигурку с огромным животом, ничего не понимая и опасаясь худшего. Несмотря на охватившее его предчувствие беды, Диамни оставался художником – он бы и рад был ничего не видеть, но глаз непроизвольно отмечал синяки на щеке, руках и бедрах, какие-то отметины, похожие на плохо зажившие собачьи укусы, следы от веревок на руках и шее.

Ветровая площадь стремительно заполнялась слугами, свободными от стражи воинами, оказавшимися поблизости эориями и абвениатами. Надо полагать, если Беатриса в таком виде шла через нижний город, за ней валила целая толпа, хорошо, что в Цитадель могут входить лишь эории, воины и слуги. И все равно народу собралось до безобразия много. Диамни с наслаждением разогнал бы любопытных бичом для скота, но он был всего лишь безродным художником, приставленным развлекать калеку-эпиарха, и мог лишь дивиться чужой черствости.

А вот Беатрису чужие взгляды, похоже, не задевали. Глядя на замершую на украшенной символом Анэма плите женщину Диамни все больше убеждался, что она повредилась рассудком. Ее нужно увести, кто бы ни был отцом ее ребенка, сейчас это неважно. Кажется, он сказал это вслух, потому что Эрнани сжал руку художника и прошептал:

– Она здесь по Праву Ветра.

– Обычай? – Диамни совершенно не к месту подумал, что юноша, вероятно, впервые видит обнаженную женщину.

– Если принадлежащий дому Ветра приходит на Ветровую площадь и встает на плиту с символом Анэма, это значит, что он требует защиты Абвениарха и суда анакса.

Конечно! В Цитадели четыре башни и четыре площади, посредине каждой – плита с символом. Почему он никогда не задумывался, зачем все это? Древние ничего не делали просто так.

Звуки свирели возвестили о появлении Абвениарха, чей дворец находился по другую сторону Ветровой башни. Богопомнящий медленно и с достоинством пересек площадь и остановился перед замершей женщиной, опираясь о посох.

– Именем Ушедших, дочерь Анэма! Ты просишь милосердия или справедливости?

– Справедливости! – выкрикнула Беатриса. – И вместе со мной ее ждут жители Гальтар, стоящие у верхнего Кольца! Богопомнящий, я не думала, что под небом может существовать подобное зло, но оно существует, оно ходит, смеется, топчет самое святое, что есть в наших душах…

– Успокойся, дочерь Анэма. – Абвениарх говорил очень медленно и очень ласково. Он был умным и опытным человеком, а Беатриса была не первой безумицей, которую ему приходилось успокаивать.

– Нет и не будет мне покоя, пока этот человек… Нет, Богопомнящий, это не человек! Люди и даже звери не могут быть такими! Его должны покарать… – Голос женщины задрожал. – Во имя Оставленной и всех слез ее, он не должен уйти!

– Анакс справедлив, – мягко произнес Богопомнящий, – а слуги Ушедших милосердны. Кто твой обидчик и что он сотворил?

– Мой обидчик? – Огромные глаза стали еще больше, казалось, женщину безмерно поразило это слово. – Мой обидчик?.. Прошлым летом я отправилась в храм Анэма, но я не добралась ни до храма, ни до города. Меня похитил Ринальди Ракан! Моих спутников, кроме кучера, бывшего сообщником эпиарха, убили, а эпиарх… Я умоляла его отпустить меня, говорила о чести эориев, о том, как его любит мой супруг, но Ринальди думал лишь о мести. Я отказала ему в любви, и он решил взять меня силой. И взял… Он приходил каждый день, пока не убедился, что я понесла. Тогда он отдал меня своим слугам и своей собаке, а сам смотрел… Вместе со своей новой женщиной. Смотрел и смеялся. Потом ему наскучило и это, и он приказал меня убить, но двое из слуг и… И Василика… Они оказались добрыми людьми. Они боялись Ринальди, но не смогли согласиться с убийством… Они отравили пса и помогли мне бежать. Они готовы подтвердить, что я не лгу, если их защитят от… от…

–Я слышал твои обвинения, дочь Анэма. – Голос Богопомнящего был по-прежнему мягок, голос, но не глаза.

– Я тоже слышал. – Диамни не понял, откуда вышел Эридани. Загорелое лицо анакса казалось маской. Он сбросил плащ и передал одному из воинов. – Я стану говорить с тобой, эория Борраска, но лишь когда ты прикроешься.

Беатриса вздрогнула, когда на ее плечи лег четырехцветный плащ. Прикрыв наготу, она утратила всю свою решительность и ярость. Испятнанные многочисленными синяками руки вцепились в толстую материю, неправдоподобно огромные глаза моляще и потерянно глядели на Эридани.

– Итак, – раздельно произнес тот, – ты обвиняешь моего брата Ринальди в похищении и насилии?

Беатриса опустила голову, спутанные льняные пряди почти полностью скрыли ее лицо.

– Да или нет? – Голос был бесстрастен, но Диамни почти не сомневался, что, будь на то воля анакса, женщина до Цитадели не добралась бы.

– Да, – пролепетала она, – это правда…

– Приведите наследника, – распорядился Эридани и замолчал. Молчали все – слуги, стражники, эории. Художник видел, что Беатриса держится из последних сил, худенькое личико казалось алебастровой маской, губы посинели, а багровые пятна на бескровной щеке выглядели нелепо, словно пятна краски.

Ожидание было недолгим – эпиарх был из тех, кого трудно найти в постели ночью и проще простого поздним утром. Видимо, воин, ходивший за Ринальди, рассказал ему, зачем его призывает анакс, потому что красивое лицо эпиарха не выражало ни удивления, ни сострадания, ни страха. Только брезгливость.

– Мой анакс хотел меня видеть.

– Да. Эория Борраска обвиняет Ринальди Ракана в насилии. Что ответит обвиненный?

– Ложь! – Эпиарх усмехнулся, и это показалось Диамни особенно отвратительным. – Красотка провела зиму с пользой и удовольствием, потом вспомнила, что у нее есть супруг, и испугалась.

– Ринальди! – Отчаянный крик Беатрисы заставил художника вздрогнуть. – В тебе осталось хоть что-то человеческое?!

– Кто знает, но моя душа не имеет никакого отношения к твоему животу, эория. – Наследник повернулся к Эридани: – Я клянусь, что она или безумна, или заметает следы, а ее так называемые свидетели подкуплены или запуганы.

– В том числе и некая Василика?

– Василика? – Ринальди приподнял бровь. – Ах да, Василика… Родимое пятно в виде полумесяца под левой грудью и черные волосы до колен. Тогда это не страх, а золото. Если моя любовница решила меня продать, то запросила дорого.

– Эория утверждает, что Ринальди Ракан отдал ее сначала своим слугам, затем своему псу.

Анакс говорил о брате так, словно его здесь нет. Видимо, это что-то означало, но Диамни не знал, что именно.