Высокий красивый актер, чье сходство с Пьером Тартю ограничивалось лишь наличием рук, ног и головы, с пафосом поднял одной рукой огромный двуручный меч. Картонный, разумеется. Отрок-хорист в белом, изображающий спасенную принцессу Элеонору (изначально царевну Галлиопию), преклонил перед спасителем колена и увенчал оного весьма кстати оказавшимся в страшной темнице венком из белых лилий. Актер снова поднял меч и заговорил о торжестве справедливости и закона и преимуществе сохранения добродетели и девственности, потом передал меч стоявшему сзади рыцарю, взял прекрасную деву на руки и унес под звуки фанфар. Театр взорвался восторженным ревом. Горожанки в кружевных наколках утирали слезы, мужчины были более сдержанны, но небывалое зрелище проняло и их.

Актеры вышли на поклон. Высокий красавец в короне снова поднял меч, подошел к краю сцены и проникновенно прочел сонет о союзе меча и розы. Когда в притихшем зале прозвучала последняя фраза «так мир спасает Добродетель», все женщины были готовы пойти за прекрасным и благородным Тартю на край света и дальше. Каждая дама чувствовала себя королевой, красавицей, счастливо избежавшей бесчестия и постылого брака, а каждый мужчина был суровым и непобедимым бойцом, защитником справедливости и победителем тирана.

Бриан от восторга стиснул брата в объятиях, но аскетическое лицо старшего Перше было возмущенным и испуганным.

– Зачем ты это сделал? – Арман обладал достаточно громким голосом, и Бриану стало не по себе от мысли, что кто-то их услышит.

– Поговорим дома…

– Нет, – настаивал Арман, – нужно сейчас. Нужно выйти и сказать, что это ложь, что они смотрели не ту пьесу. Я не мог написать такого! Не мог и не написал.

– Ты и не писал, – торопливо зашептал Бриан, – мы писали вместе, я немного тебя подправил…

– Подправил?! – взвился поэт. – Ты все извратил! Все! Я на примере древнего тирана хотел показать, что цель не оправдывает средства, нельзя идти к трону по трупам, ибо возмездие неизбежно… А что сделал ты? Все знают, что у Александра не было любовниц и что он защищал своего брата-пьяницу. А королева, она же с родичами всю страну разорила, а тут все наоборот! Нужно объяснить…

– Да погоди ты! – зашипел Бриан. – Ты подумай, у нас теперь свой театр. Твои пьесы будут идти, их увидят люди. И все потому, что я догадался немного переделать одну трагедию. Ну, поменял я имена. Но ведь это и все. И какой успех!

– Но это неправильно, – поэт продолжал возражать, но Бриан услышал в его голосе неуверенность и поспешил развить свою мысль.

– Что неправильно? Что ради Театра, ради того, чтобы люди смогли увидеть твои пьесы и приобщиться к высокому искусству, стать добрее и умнее, пришлось пожертвовать памятью одного короля? Да через сто лет всем будет плевать, каким он был, этот Александр Тагэре, тем более после него не осталось ни семьи, ни друзей. Искусству он, кстати говоря, не помогал, ему воевать и возиться с грязными крестьянами было важнее. Я портил глаза за чужими бумагами, а ты и вовсе. – Бриан осекся, так как напоминать брату, что тот сидел у него на шее, в данный момент не стоило… – Нет, Арман, мы Тагэре ничего не должны. Зато теперь твоя пьеса будет жить и разоблачать тиранов всех времен и народов. Мы пожертвовали одним человеком, который все равно умер, ради высшей цели, высшей справедливости. Не все ли равно, кто говорит последний монолог: Пьер Тартю или Ариэн Великолепный, главное – смысл и форма. Чего тебе еще нужно?

А потом, если подумать, что мы знаем про Тагэре. Он вполне мог скрывать свои преступления, ведь Церковь поддержала нового короля, и вообще, нам нужно подумать о новых спектаклях. Теперь для разнообразия нужна комедия.

– Комедия? Может быть, возьмем Лаису и Луиса?

– Пожалуй…

– Господа, – сигурант в алом королевском бархате подошел к братьям Перше, и выражение его лица было необычайно любезным. – Его Величество наслышан о представлении и желает увидеть его во дворце во второй день Нового года.

– Вот видишь, – торжествующе заявил Бриан, – мы станем королевской труппой. Ты будешь писать свои пьесы, я их править и ставить. Мне не надо будет больше корпеть над бумагами и решать, кому сначала платить – молочнику или зеленщику, а у тебя будет театр и зрители. Ты сможешь объяснить народу, что такое добро, зло, любовь, правда, и все это потому, что я в одной пьесе переделал имена. Ну, согласись, оно того стоило!

На первый взгляд, Гелань не так уж и изменилась, но меня это почти не тронуло. Я прекрасно помнила, что со мной творилось, когда мы с Эстелой оказались в Мунте. Тогда прошлое чуть меня не задушило, но столицу Таяны я оставила сразу после своего «второго рождения» в домике лекаря Симона. Я не успела ни полюбить город, ни возненавидеть и поэтому была спокойна.

Стах и Золтан, добровольно ставшие моими рыцарями, с гордостью указывали мне на местные достопримечательности, я кивала и делала большие глаза. Все были довольны и исполнены собственной значимости.

Доставшаяся мне белая длинногривая кобыла была славной лошадкой, но управиться с ней без помощи эльфийской магии я вряд ли смогла бы. К счастью, мои спутники этого не знали и смотрели на меня с уважением, как на хорошую наездницу. Мы ехали по трое в ряд по веселым и шумным улицам, нам махали из окон, по бокам кавалькады бежали с деревянными саблями мальчишки. Таяна была красивой, свободной и диковатой, как необъезженная лошадь. «Тварь-из-Моря» то ли ничего не могла с ней поделать, то ли не сочла нужным, сосредоточившись на Арции.

Я улыбнулась дану коронному и украдкой глянула вперед, на Александра. Утром мы чуть не подрались, но я настояла на своем: рядом с королем Арции должны ехать таянский принц и граф Трюэль, а не лесная ведьма, кем бы она ему ни приходилась. Иногда Сандер бывал ужасно упрямым, но Луи как-то его уболтал, полагаю, с помощью очередных рыцарских глупостей насчет моей репутации, словно мне могло что-то повредить. Как бы то ни было, Александр Тагэре занял почетное место во главе процессии, а я оказалась между рубакой Стахом и изящным Золтаном, которые наперебой рассказывали мне о таянских делах и обычаях. За прошедшие шесть веков здесь случилось немало, но Таяна осталась сама собой, не то что Арция. Конечно, дружба с гоблинами и эльфами и бесконечные войны наложили свой отпечаток, но ядро осталось прежним.

Наши дрыганты весело цокали подковами по булыжным мостовым, я узнавала улицы и площади. Дома в центре стали повыше, прибавилось статуй и памятников, а в лицах многих горожан отчетливо проступали гоблинские черты, но это была Гелань. Это были друзья и союзники. Мы миновали площадь Ратуши с ее четырьмя фонтанами и свернули на широкую улицу, которой я не помнила и не могла вспомнить, так как появилась она много позже моего ухода. Улица Гардани, так ее назвал Золтан – и тут прошлое наконец-то схватило меня за горло. Когда-то Шани Гардани был моим лучшим другом, он знал про меня все. Даже больше, чем Рене, а теперь от него осталось лишь имя и…

Работу Клэра я узнала сразу! Улица Гардани пересекала другую, и на перекрестке кто-то (кто-то… эльфы, разумеется!) разбил сад, посредине которого стоял конный памятник, казавшийся живым. Гардани в одежде рядового «Серебряного», которую он всегда носил, легко сдерживал расшалившегося коня, одновременно вглядываясь куда-то вверх, словно следя за пролетающей птичьей стаей. Я не могла оторвать взгляда от лица Шани, казавшегося чуть старше, чем тогда, когда мы расстались. Как оказалось, навсегда.

Я знала о мечте Клэра повторить Всадников Горды, передав в камне ощущение мощи и полета, не знаю, удалось ли это ему, но Шандер! Я хорошо помнила это его выражение – задумчивое и вместе с тем твердое. Для меня он умер только сейчас, потому что одно дело понимать, что в одну реку дважды не входят, а другое вернуться к тем, с кем ты говорил, смеялся, пил из одного кубка, и взглянуть в глаза каменному изваянию.

– Данна Ликия устала? – иногда чужая забота вызывает искреннее желание убить. Я улыбнулась.