– А зачем? – удивился Синяка. – Полезная штука и всегда при себе. Это же здорово.
– Очень здорово, – сказал Мела. – Раз – и железо в пыль. И меч в пыль, и кинжал, и все, что хочешь. Как раз то, что так нужно воину. Рукой, в которой живет ктенонт, нельзя брать оружие, понял? НИКАКОЕ ОРУЖИЕ! Поэтому я и говорю: ты или колдуешь, или сражаешься.
Он махнул рукой и залпом выпил чай. Аэйт украдкой посмотрел на свою ладонь и лизнул ее.
– Когда-нибудь рука тени принесет тебе славу, Мела, – сказал он.
Мела подскочил, как ужаленный.
– Аэйт, я запрещаю тебе. Забудь о ней!
– Как я могу забыть? – рассудительно сказал Аэйт.
Синяка попытался сделать течение разговора более мирным.
– Лучше расскажи, как ты нашел эту траву, – попросил он Аэйта.
Бросая на брата взгляды, наполовину виноватые, наполовину горделивые, Аэйт рассказал, как отыскал гнездо черепахи, натыкал вокруг него стрел, чтобы она не могла пробраться в свой дом, затаился и стал ждать.
– Она круглая, как глаз Хорса, – сказал Аэйт. – Она знает. Она не стала ранить себя, просто принесла во рту траву ктенонт, и стрелы рассыпались… Я отобрал у нее траву – ну и вот…
– Никогда о таком не слыхал, – сказал Синяка.
Аэйт покосился на него с хитрым видом.
– Ты, наверное, многого еще не слыхал, а?
Мела хотел было одернуть брата, который говорил слишком много дерзостей, но Синяка просто отозвался:
– Ты прав.
Он вспомнил, как снимал с великана цепи, призвав на помощь магию силы. Делал он это долго и неумело, цепи впивались великану в тело и изрядно помучили бедное чудовище, прежде чем рассыпались в прах. Будь тогда на месте Синяки маленький воин с разрыв-травой в ладони, великану не пришлось бы терпеть все эти муки.
Мела все-таки сказал:
– Твоя болтовня утомит самого Салманаксая, Аэйт.
Салманаксай был мелким зловредным демоном, «сорочьим богом». Синяка чаще слышал его имя в проклятиях, чем в молитвах.
– Не ругай своего брата, – сказал Синяка. – Я действительно очень мало знаю. Все, что он рассказывает, для меня ново и интересно.
Из темноты донесся вкусный храп великана. Это было так неожиданно, что все трое – даже хмурый Мела – рассмеялись.
На рассвете вся деревня была поднята на ноги отчаянным звоном. Стонала, жаловалась, проклинала врагов певучая бронза. В полусне Синяке казалось, что ему опять семнадцать лет, он снова сидит на развалинах дома, и вновь уходят из Ахена великолепные защитники города, оставляя его на милость Косматого Бьярни. Звенят колокола, колыхаются знамена, сверкают шпаги, развеваются перья на плюмажах – алое, золотое, синее, белое; начищенные кирасы; лоснящиеся кони…
Синяка сильно вздрогнул и открыл глаза. В первое мгновение он испытал облегчение от того, что находится в лесу, так далеко от проклятого города. Но звон не уходил. Грозная бронза наполняла гудением всю долину.
Над чародеем склонилась большая черная тень. Шершавая ладонь царапнула его щеку.
– Господин Синяка, – прошептал великан, – чего это тут у них такое, а? Может, удрать нам, пока не поздно?
Синяка сел. Великан озирался по сторонам, его глазки тревожно бегали.
– Чего ты опять боишься, Пузан? – спросил Синяка, зевая.
– Я больше о вас забочусь, – обиделся великан.
– Ладно, не ворчи. Пойдем лучше, посмотрим, что случилось.
У огромного котла стоял один из воинов Фарзоя и изо всех сил ударял по бронзовому днищу рукоятью меча. Вокруг уже собралось почти все племя. Наконец, вперед вышел сам вождь, Фарзой, сын Фарсана. Он тронул воина за плечо и произнес несколько слов, которых Синяка не расслышал. Они дождались, пока утихнет последний гулкий отзвук потревоженной бронзы, и воин, подсаженный сильными руками, поднялся на котел.
Теперь он был хорошо виден. Злые черные брови, разлетавшиеся под белыми волосами, подчеркивали его сходство с той девушкой, что носила в прическе красные стрелы и в день появления Синяки с великаном в поселке морастов помогала Асантао выпекать хлеб. Ему было около сорока лет.
Он поднял руки к подбородку и дернул завязки плаща. Плащ упал, прошуршав в полной тишине, и все увидели, что одежда покрыта пятнами крови. Рядом с Синякой сжал губы Мела. Аэйта не было видно.
Молчание нарушил тяжелый голос вождя.
– Говори, Фратак.
Фратак сказал:
– Сегодня они напали на нас у Дерева Восьми Клыков.
Ему не нужно было объяснять, кто такие «они». Мела отчетливо скрипнул зубами.
– Нас было пятеро, их больше двадцати, – продолжал Фратак. – Их вождь силен и полон дьявольского ума. – Внезапно плечи его поникли. Казалось, он едва держится на ногах. – Они сожгли дерево… – выговорил он с трудом.
Синяка почти физически ощутил, как волна ужаса прокатилась по всему племени.
В эту минуту вождь выступил вперед и негромко, но очень отчетливо спросил:
– Кто убит?
Фратак беззвучно пошевелил губами, прежде чем ответить:
– Алким, Афан, Кой и Меса…
Синяка ожидал горестного женского вопля, но все по-прежнему молчали. Потом глухой мужской голос из толпы проговорил:
– Зачем ты остался жив, если они погибли?
Фратак побледнел и пошатнулся, но ответил еще тише:
– Чтобы сказать вам об этом…
Но голос был неумолим:
– Как же ты уцелел?
Вместо Фратака ответил вождь:
– Он жив, и этого довольно.
Похоже, эти слова были приказом, потому что больше вопросов не было. Фратак обессиленно опустился на землю. Возле него уже стояла Асантао. Теплые карие глаза колдуньи быстро отыскали в толпе Синяку.
– Помоги мне отнести его к дому, – сказала она так просто, точно Синяка всю жизнь ходил у нее в помощниках.
Он не стал возражать.
Когда Фратак уже спал, измученный болью и усталостью, Синяка спросил чародейку:
– Скажи, Асантао, эти убитые воины – Меса, Кой, Алким и… – Он запнулся.
– Афан, – спокойно подсказала она, ничуть не удивленная тем, что он запоминал их имена. – Что ты хочешь узнать о них?
– Разве в племени не осталось их близких?
– Почему же нет? Алким и Афан – братья, у них жив отец, у Месы три сестры, а Кой был младшим из пятерых…
Синяка помолчал, собираясь с мыслями и не зная, как лучше задать вопрос, а потом набрался духу и спросил прямо:
– Почему же никто не плачет по ним?
Асантао пожала плечами.
– Слезы прольются, беды остаются, – ответила она пословицей. – Печаль не мочит, она жжет. – Глаза чародейки потемнели. – Черная Тиргатао ходит по полю битвы с огненным рогом в руке. Она выжигает радость из душ тех, кто остался в живых. Если бы печаль поливала нас водой, мы перестали бы быть воинами. – Она помолчала немного, а потом заключила: – Горькое это пламя. Кого опалил огонь Тиргатао, тому вода уже не покажется сладкой.
Раненый застонал во сне. Асантао помогла ему лечь удобнее.
Синяка вспомнил об еще одной непонятной вещи.
– Что это за Дерево Восьми Клыков?
Асантао обтирала кровь раненого со своих рук.
– Это тайна, – коротко ответила она.
Синяка вздохнул.
– Тайна так тайна, – пробормотал он, решив не спорить.
Пузан, обдиравший перья с утки позади дома, обиженно встрял:
– Вишь какие гордые… секреты все у них. Вы, господин Синяка, только зря время тратите на эту мелюзгу. Верно замечено: чем меньше нечисть размерами, тем больше в ней гонору и всякой вредности…
– Заткнись, – оборвал его Синяка.
Асантао низко наклонила голову, убирая в свою корзину коробки с порошками и травами, и Синяка заметил это.
– Он обидел тебя, – сказал он ей тихо. – Я убью этого ублюдка!
Женщина вдруг улыбнулась.
– Он не отвечает. Мне довольно того, что ты думаешь не так, как он.
– Не отвечает? Кое за что он сейчас ответит. – Синяка возвысил голос. – Пузан, иди сюда!
Великан предстал с очень недовольным видом. Перья утки прилипли к его локтям, кровавые пятна имелись на щеке и под носом, где он, видимо, убил слепня.
