Газ – до отказа. Теперь пора. Только зря вы, гаденыши, думаете, что я буду прорываться вперед, зря вы расступаетесь, мне совсем не хочется портить резину о ваши колючки под рассыпанным снежком. В сущности, ваша тактика рассчитана на ненормальных, колесящих по этим местам на автоматическом управлении, таких чудаков, вопреки Дарвину, еще достаточно много. Расчет на то, что нет времени переключиться на ручное.
Тормоз – руль влево! Кажется, я кого-то задел. Тем хуже для задетого. Машину с визгом занесло и развернуло на месте. Вот теперь я буду прорываться, и хотел бы я, ребята, посмотреть, как вы меня остановите…
Ну так и есть. Все врассыпную, даже джип. Кто-то справа, зажав мотоцикл под тощей задницей, попытался достать меня очередью навскидку – не по скатам даже, по экранирующим щитам! Дурачок. Я пронесся впритирку с вихляющимся джипом, очень жалея, что никто из адаптантов не выпал мне под колеса, и рванул по улице. На секунду мелькнули чьи-то бешеные глаза. Мотоциклы за спиной взревели. Конечно, от меня так просто не отвяжутся, инстинкт преследования у адаптантов в крови – у стайных садистов, во всяком случае, – но теперь они вряд ли меня достанут. Можно, конечно, рискнуть шинами и увести стаю вправо от эстакады, там у супермаркета обычно стоит полицейский кордон, – а можно и не рисковать. Лучше, конечно, не рисковать. Я ощупью пошарил между сиденьями и нащупал хорошо спрятанную кнопку. Прекрасная вещь этот распылитель, коллоидная взвесь еще позволяет кое-как дышать, зато мгновенно и надолго глушит любой мотор, вот только властям это объяснить трудно – похоже на то, что закон, запрещающий устанавливать распылители на частных автомобилях, принимали в расчете на граждан какого-то несуществующего в природе общества.
Оторваться мне, конечно же, не удалось, я и не надеялся. Мотоциклы у этой стаи были что надо. Я пропустил первый переулок – не стоило вырабатывать у стаи условный рефлекс, – пропустил второй и, чуть сбросив газ, нырнул в третий, очень надеясь, что он не оканчивается тупиком. Слава богу, переулок был как переулок, сквозной. Я подождал, пока в него втянется вся стая, и аккуратно утопил кнопку. У моего «Марлина» сопло распылителя выведено в глушитель, и это плохо: очень узкий конус выброса, на широких улицах невозможно охватить всю стаю. Но, придумав улицы, человечество придумало также и переулки, и очень хорошо сделало.
Естественно, они стреляли, но крайне бестолково, видимо, от растерянности, и только одна пуля расплющилась о кормовой щит. Вообще, адаптанты, что бы там ни говорили, не слишком доверяют огнестрельному оружию, они предпочитают наброситься скопом и растерзать, по возможности голыми руками, вот тогда они получают полное и настоящее удовольствие. Но теперь в другой раз, ребята… Когда-нибудь мы до вас, зверья, все-таки доберемся, и крепко доберемся… Дождетесь. Я аккуратно выехал на параллельную улицу и чуть не рассмеялся, но сразу приумолк и посерьезнел: позади, черт возьми, все еще тарахтело. Метрах в ста за кормой из переулка вылетел одинокий мотоциклист, тормознул, развернулся на заднем колесе и рванул за мной так, что едва не вылетел из седла. А, черт!.. Все-таки один проскочил, давно было пора сменить баллончик с коллоидом, я так когда-нибудь влипну в историю из-за собственного разгильдяйства…
Становилось интересно. Я не стал особенно гнать, и мотоциклист настиг меня в два счета. Позиция у него была удобнее некуда – сбоку и чуть сзади, – но, по-моему, стрелять по колесам он не собирался. По-моему, у него вообще не было из чего стрелять. Ну ладно. Пусть и мой тайничок останется нетронутым, не всякая дрянь заслужила расхода боеприпасов. Может, правильно делают славные наши законодатели, что по сию пору приравнивают к преступлению ношение доцентом Самойло оружия. И не надо. Доцент Самойло сам себе оружие.
Я затормозил прямо посередине дороги и не спеша вышел из машины. Как ни странно, мотоциклист тоже остановился – крутил по сторонам головой, щупал ногами асфальт и нервно подгазовывал. Судя по всему, он только теперь заметил, что остался один.
– Ну что, спортсмен, – сказал я ему, приближаясь и взвинчивая себя, – желаешь сдать зачет?
Его лица я не углядел под шлемом, а вот тело было худое, мальчишеское. Пожалуй, выродку стукнуло лет пятнадцать-шестнадцать. Гаденыш, выкормыш стаи, сучий комбикорм. Если только он не удерет, мне не понадобятся никакие подручные средства…
И тут он снял шлем.
Одного взгляда было достаточно. Я плюнул и полез обратно в машину. Весь боевой заряд пропал даром. Дубоцефал! Это был самый обыкновенный юный дубоцефал; по слухам, их немало в уличных стаях, но погоды они там, разумеется, не делают. Нет, не собирался он меня приканчивать, ну разве что пнул бы разок-другой, и то если бы приказали. Ему не хотелось убивать. Ему хотелось мчаться за кем-нибудь на вздыбленном ревущем «Тарпане», пригнувшись к рулю в завораживающем азарте погони, и чтобы погоня подольше не кончалась, и чтобы тело было облито блестящей черной кожей, и чтобы ветер трепал эту кожу на складках… Разменная медь, расхожее мотоциклетное мясо.
Трогаясь с места, я сделал знак недоумку отстать, и он сразу отстал – должно быть, поехал выяснять, почему остался один и что это такое странное приключилось с родимой стаей. Дурак. Весьма вероятно, что его за неимением других громоотводов тут же и убьют, причем не сразу, а с растяжкой удовольствия; стайные инстинкты – штука страшная, редко остающаяся втуне. Конечно, это уже не мое дело: дурак всегда был, есть и будет виноват сам в том, что он такой глупый, что бы там ни твердили генетики про папу и маму. Ничего похожего на угрызение совести я не чувствовал. Будь этот прыщ нормальным адаптантом, я бы его просто убил, задавил бы голыми руками, такая во мне сидела злость. Извини, дядя Коля, но я бы его убил. Правильно ты во мне усомнился, дядя Коля.
Я въехал в Южный туннель, насвистывая что-то бодренькое. Пятый час, а я все еще не дома! То есть не у Дарьи, но это одно и то же. Я попытался вспомнить, какой сегодня день – кажется, с утра был вторник, если только я не напутал с летосчислением. Это хорошо, что вторник, – значит, вечер наш. Дарья – учительница. По вторникам, средам и пятницам она с девяти до обеда охмуряет гимназистов, а по понедельникам и четвергам во исполнение Программы Интеллектуализации преподает в вечерней школе для отпетых дубоцефалов, учит этих великовозрастных сидеть прямо, не сутулиться и выводить по линейке: «Мы не козлы – козлы не мы», – или что-то в этом роде. Когда-нибудь это должно плохо кончиться: насколько мне известно, спецкоманды в той школе нет и не предвидится. Конечно, хоть и не хочется об этом думать, мы можем надоесть друг другу значительно раньше, но, пока этого не случилось, я каждый день буду выходить из института, спеша по хрустящему снегу, и ни на что не захочу смотреть, и ничего не буду видеть. Кроме дороги, бегущей под капот, кроме вот этих специальных небьющихся, но тем не менее всегда битых ламп, мелькающих над головой в Южном туннеле, а в перспективе – лифта, двери и четырех стен, достаточно теплых. Кроме Дарьи, отражающейся в зеркале, и себя около. Честно говоря, она выглядит настолько же лучше меня, насколько я лучше того дебила с мотоциклом, и мне от этого бывает не по себе. Но, в конце концов, если она выбрала меня, значит, я того стою, что бы я о себе ни думал. И я люблю, когда я около. Или над. Или…
Дальше мечтать стало некогда.
Все-таки я не успел – чересчур поздно уловил момент, когда лучи фар в брюхе туннеля начали дрожать и странно расплываться, а потом впереди вдруг вспыхнуло целое облако мельчайших радужных искр, какое бывает только от подсветки коллоидной взвеси. Отчаянно тормозя, я влетел в самую кашу, и радужное сияние сразу облепило машину со всех сторон. Мотор чихнул и простудился. Какие-то заскорузлые серые тени метнулись было навстречу, но сейчас же отпрянули в темноту, съежились и пропали. Будто растворились. И тотчас далеко, теперь уже очень далеко впереди дробно и внятно затопотали чьи-то спешащие ноги. Я оглянулся – так и есть: в туннель медленно, с низким тектоническим гулом вкатывался приземистый и широкий, как камбала, полицейский броневик. Вовремя.
