– У меня тоже видны. – Никита с улыбкой оголил плечо и показал четыре маленькие родинки, похожие на цифру семь. – Как видишь, и я в свою очередь меченый, так что… – Сухов споткнулся, заметив, как побледнела Ксения. – Ты что?!

Девушка закусила губу, попыталась улыбнуться.

– Не обращай внимания. Но этот знак…

– Знак ангела, если верить Оямовичу.

– Странно…

– Что странно? Не хватало, чтобы и ты тоже изъяснялась загадками. Давай лучше поговорим о чем-нибудь приятном. Ты, кстати, обещала рисовать мой портрет.

Девушка продолжала смотреть на него с сомнением, будто что-то решая про себя, но так ничего и не решила.

– Завтра приходи в студию, если свободен. – Она встала. – Чао, меченый, береги себя.

– Я провожу.

– Куда ты с такой головой?

В словах гостьи таился какой-то иной смысл; и Никита, уловив его, прищурился.

– Вот тут ты права, голова – мое слабое место, к тому же чуть-чуть бо-бо. И все же я тебя провожу.

Ксения уехала на троллейбусе, отказавшись ехать на такси. Никита медленно побрел домой, размышляя над ее странным поведением, словами, жестами, испугом, имеющим какой-то конкретный смысл, но неясный пока для него. Думал об этом он и когда ложился спать, пока не позвонили сразу трое, один за другим: мать, Такэда и Ксения, – с одним и тем же вопросом: все ли у него в порядке? Сначала он разозлился, потом развеселился, обозвал всех троих перестраховщиками и уснул в полной уверенности, что утро вечера мудренее.

На следующий день Никита не пошел с утра на репетицию, позвонив Кореневу и сказавшись больным. Выслушивать неискренние соболезнования балетмейстера не стал, отрубив: «Всего доброго». Мысль уйти из труппы, принять предложение Ванфельда, балетмейстера классического балета, поучаствовать в конкурсе с выходом на Большой театр – завладела им целиком. Но облегчения эта мысль не принесла. Что-то мешало Никите жить просто, как он жил до событий в парке, дышать свободно и легко и не заботиться о последствиях своих шагов.

Неприятный осадок от вчерашних событий, а также намеков Такэды, не проходил, бередил душу, засел в памяти занозой дискомфорта.

Позанимавшись без особой охоты на снарядах в спортивном углу спальни, Сухов принялся разглядывать сползшую за ночь ближе к локтю звезду, гадая, что же это все-таки такое. Предположение, что это пресловутая «печать зла» – со слов Такэды, едва ли было верным, и все же в звезде скрывалась какая-то зловещая тайна, тем более что появилась она совершенно необычным способом. «Весть», – сказал Толя. Что за «весть»? От кого? Кому? О чем?..

– О чем? – повторил Сухов вслух, дотрагиваясь до коричневого пятна на коже. И получил ощутимый – не электрический, хотя и близкий по действию, ледяной парализующий разряд, пронзивший руку до плеча, проникший дальше в шею, а оттуда – в голову. Рука занемела, а в голове долго не утихало гулкое бронзово-бархатное эхо, словно она послужила неким колоколом, по которому ударили деревянным молотом.

– Разрази меня гром! – пробормотал Никита, озадаченно глядя на звезду. – Лучше тебя не трогать.

Подумал: надо посоветоваться с врачом. Может, действительно пойти к косметологу и срезать? Или сначала посоветоваться с Оямовичем?

Проделав обычные водные процедуры, позавтракав и сходив в магазин, Никита продолжал ощущать в груди какое-то стеснение. Тревога не проходила, пока не переросла в настоящую панику. Ничего подобного танцор никогда не ощущал, вины за собой никакой не видел, причин тревоги найти не мог и в конце концов решил, не откладывая в долгий ящик, что проконсультируется по данному поводу с психиатром, маминым приятелем; когда-то они дружили семьями. Правда, тут же пришла другая идея: съездить в Кунцево, купить кое-что из деталей к машине в местном автоцентре. Там работал приятель, который всегда ремонтировал суховский «аппарат», как он выражался.

Сняв с головы повязку и пощупав здоровенную гулю на затылке («Чем это он меня саданул?! Гантелью, что ли?»), Никита переоделся во все черное – черные костюмы и рубашки ему шли – и вывел из гаража машину: у него была вазовская «сотка».

До разъезда на Кунцево добрался за полчаса: сдерживали не столько светофоры и ремонты дороги, сколько собственные мысли. В машине дышалось легче, тревога отступила, хотя странное ощущение неуюта осталось. Впечатление было такое, будто кто-то невидимый сидел в машине, на заднем сиденье, и дышал в затылок. Сухов даже оглянулся дважды, с трудом заставив себя собраться с мыслями и думать о приятном.

А на выезде с Кольцевой на Кунцевскую трассу у машины лопнула правая задняя шина. Руль Никита почти удержал, хотя машину со страшной силой повело влево – на скорости под восемьдесят километров в час, но от столкновения это его не спасло: следовавший по соседней полосе со скоростью сто двадцать километров «Форд» ударил «сотку» в левую скулу и выбросил ее в крайний правый ряд, где на нее аккуратно наехал старенький джип с компанией подгулявших парней.

«Форд» не стал останавливаться, лишь увеличил скорость и скрылся на подъеме, а компания в джипе живо напомнила о себе, посчитав виновником столкновения Сухова. То ли они не видели, что произошло перед этим, то ли были подогреты зельем в баре.

Не успел Никита сообразить, в чем дело, порадоваться, что остался жив, и ужаснуться тому, что случилось, как двое парней выволокли его из кабины с криками и ругательствами и принялись избивать. Оглушенный двойным столкновением, танцор не сразу пришел в себя, и ему крепко накостыляли по спине и незажившей еще голове, пока он не начал инстинктивно сопротивляться. Один раз очень удачно провел бросок через бедро – усатый недоросль с воплем свалился под откос, другой раз сильный толчок Никиты опрокинул коротко стриженного здоровяка, но все же досталось и ему крепко – в основном когда били в спину и по ногам.

Затем ураган ударов стих и крики умолкли: трое драчунов покатились в разные стороны, словно их раскидал ураган. Никита, щуря заплывший левый глаз, сквозь кровавый туман разглядел неожиданных защитников. Трое молодых людей, очень сильно смахивающих на бандитов, бежавших из колонии усиленного режима, делали свое дело, то есть били обидчиков танцора – умело и быстро. Закончив, переглянулись и направились к своей машине, старой «Волге» с побитыми стеклами. Один из них оглянулся, и показалось Никите, что он подмигнул.

«Волга» отъехала, и в тот же момент подкатил на чьей-то «Таврии» Такэда. Никита хмыкнул.

– А ты как тут оказался, Абдулла?

– Стреляли… – мрачно отозвался Толя, провожая взглядом удалявшуюся «Волгу». Потом оглядел растерзанную физиономию танцора. – Эк они тебя! Говорил же – займись кэмпо… Что тут произошло?

Сориентировавшиеся драчуны полезли было в бой снова, благо добровольные защитники Сухова исчезли, однако Толя быстро утихомирил их, уложив штабелем у дверцы автомобиля, которую открыл шофер джипа; вступиться за приятелей парень не решился.

– Ну? Рассказывай.

Никита сел на бордюр, ноги его не держали, и коротко поведал историю столкновения. Перестав массировать глаз, взглянул на Такэду, который дважды обошел «сотку», заглянул под машину.

– Что, опять твоя пресловутая «печать зла»?

– Поехали домой?

– А колесо поставишь? Но надо же… милицию дождаться… ГАИ.

– Поехали, ничего мы им не докажем. – Такэда подошел к водителю джипа. – Убирайтесь отсюда, и побыстрее, если не хотите платить штраф и лишиться прав.

– Конечно, конечно, – заторопился водитель, худой, тонкий, суетливый от страха. – Я что, я могу и деньги дать, я же не… в общем, не успел.

– Проваливайте.

Джип, дребезжа и стреляя глушителем, укатил. И пока длилось все это действо, на трассе остановилась лишь машина, в которой ехали похожие на бандитов защитники танцора, остальные равнодушно проскакивали мимо.

Такэда отослал «Таврию», сменил лопнувшее колесо, сел за руль «сотки», включил двигатель, и они тихо поехали обратно к центру города.