Молчание длилось больше трех минут, так что Никита не выдержал:

– Что потом?

– А потом должна заговорить Весть. – Такэда кивком показал на плечо танцора.

– А если не заговорит?

– В таком случае ты не тот человек, который может пройти Путь. Но ведь она уже подавала сигналы?

Никита, вспомнив свои ощущения, когда он нечаянно задел «родинку»-звезду, помрачнел.

– Подавала… как дубиной по голове!

– Ничего, значит, не безнадежен. Но если она заговорит, у тебя появится шанс самому стать магом. Весть может разбудить резервы твоей психики, экстравозможности, глубокую родовую память, только понравься ей.

Никита хмыкнул, искоса глянул на неподвижно-спокойное лицо друга. Хотел произнести фразу: «Легко сказать – понравься…» – но передумал. Вместо этого пробормотал:

– Как во сне все это! – Виновато шмыгнул носом. – Не то чтобы не верю, но…

– Понимаю, – кивнул Такэда. – Пусть будет все, что будет. Выкарабкаемся.

Никита вдруг успокоился, откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и не заметил, как заснул.

Квартиру Неплюева удалось найти почти сразу, жил он в центре Грозодухова, в новой девятиэтажке. Жил – в прошедшем времени. Потому что нежданные гости прибыли прямо на похороны: Кирилл Мефодиевич Неплюев, бывший сапер, бывший минер, бывший рядовой штрафбата, заключенный, конюх, скотник, бригадир, партработник, пенсионер, умер на сто шестом году жизни. Прибывшие потолкались в толпе родственников и знакомых покойного, побывали в квартире, поглазели на гроб, в котором лежал Неплюев – высохший, как скелет, вышли во двор, где уже готовились к траурной процессии. Такэда остановил пожилого мужчину с белой повязкой на рукаве:

– От чего он умер, отец?

Мужчина снял шапку, вытер вспотевшую лысину, снова надел шапку.

– Несчастный случай – лифт оборвался. Жил бы еще да жил. С ним вообще в последнее время творились чудеса: то в ванной кипяток пойдет – чуть не сварился, то стул под ним рассыплется, то зацепится за что – упадет. А позавчера газ на кухне взорвался.

– Семеныч, – окликнули мужчину. Тот кивнул и отошел.

Друзья переглянулись.

– Все это сильно смахивает… – начал Сухов.

– На внедрение, – закончил Такэда. – Кто-то очень не хочет, чтобы Книга Бездн была найдена. А это значит, что она не пропала бесследно, существует и находится где-то на Земле. Неплюев наверняка кое-что знал об этом. История сохранила легенду о «чудесах», творившихся во время уничтожения Сухаревой башни. Буду продолжать поиски. Правда, свои возможности я почти исчерпал.

Они вышли со двора и побрели к остановке автобуса.

– А почему бы тебе не спросить у тех, кто принимает твою информацию, где находится вход в… м-м… в хроноскважину? – вслух подумал Никита.

– Сто раз спрашивал, не отвечают. Может быть, считают, что еще не время, может, надеются, что мы отыщем сами.

Сухов хмыкнул и замолчал.

На автовокзале они перекусили в буфете, подошли к расписанию.

– Куда теперь?

– Домой. По пути я тебе кое-что покажу.

Не доезжая до Хабаровска километров тридцать, сошли во время остановки в маленьком поселке со смешным названием Тревердень.

– Прогуляемся, пока не стемнело. Уедем следующим рейсом. – Такэда повел танцора по накатанной дороге в обход поселка, к сопкам. Удивленный Сухов только головой покачал, не понимая, зачем и куда они идут.

Дорога, по которой изредка проплывали грузовые «КрАЗы», нырнула в елово-пихтовый лес, потом поднялась на сопку, и Такэда сошел с нее, направляясь по целине в просвет между расступившимся дубняком. Через несколько минут выбрались к обрыву: сопка здесь оголяла вертикальную стену, падавшую в долину, которую заполняла лиственничная марь. В конце долины возвышалась странной формы сопка, даже не сопка – каменный горб, голый, в редких куртинах низкого кустарника, с крутыми боками.

Такэда кивнул на этот горб.

– Видишь?

Никита еще раз оглядел сопку.

– Скала как скала… форма, конечно, интересная…

Очертаниями сопка напоминала не то буйвола, уткнувшего морду в землю, не то медведя, закрывшего лапами голову.

– Это убу-гами, дословно с японского – «священное тело Бога». На самом деле – это прогиб нашего хрона, реальный след, вернее, отражение в нашем мире былой войны сил Света и Тьмы, Владык и воинства Люцифера. Война шла, конечно, за много хронов от нашего, но колебания Миров Веера были столь значительными, что в каждом хроне рождались отражения реально существовавших магов, демонов и их слуг. В данном случае эта скала – отражение кентавроподобного монстра, «коня», созданного Денницей для магов, помогавших ему. Таких скал на Земле я знаю четыре: Медведь – так зовут эту сопку здесь, остров Петрова в Японском море, гора Айерс-Рок в Австралии и Ай-Петри в Крыму.

Сухов снял перчатку, зачерпнул ладонью снег, пожевал.

– Впечатление достаточно мрачное. А он не оживет?

– Я же сказал – это отражение, подчиняющееся лишь принципу формы. Где-то в других хронах оно постепенно уплотняется, приобретает и другие свойства, пока не становится идентичным самому «коню». Мертвому, конечно. Хотя при определенных обстоятельствах он может и ожить. Останки этих монстров могут сохраняться чуть ли не вечность.

Никита приставил ладонь ко лбу козырьком.

– Представляю… – Поежился. – Пошли отсюда, зябко. Или ты хотел дойти до сопки?

– Можно было бы и дойти, но лучше этого не делать. – Такэда первым зашагал обратно, потом остановился, протянул Сухову перстень, внутри которого пульсировал алый чертик. – Видишь? Здесь пространство нашего хрона прогибается, индикатор чувствует это. Возможно, именно в таких местах и прячется вход в хроноскважину, соединяющую миры.

В Хабаровск они приехали поздним вечером, а в комнате Сухова их ждала Ксения.

Художница пробыла в гостях три дня, успев понравиться хозяевам, вызвав у Сухова душевный подъем и заставив Такэду здорово понервничать. Виду он не показал, хотя окончательно понял, что его надежды на семейную жизнь с этой девушкой – он любил ее давно – рухнули с приездом Ксении в Хабаровск. Приехала она сюда не ради него, а ради Никиты, слегка обалдевшего от свалившегося счастья. Правда, тень идеала, который создала Ксения не без влияния Такэды, все еще стояла между ней и танцором.

Неизвестно, дала ли она почувствовать это Сухову, но после ее отъезда он с такой яростной энергией продолжил тренировки, что удивил даже инженера, с которым все чаще проводил спарринг.

Красильников сдержал слово и познакомил Никиту с мастером фехтования, который несколько лет назад основал Ассоциацию профессионалов риска (АПР). Мастера звали Виктором Борисовичем Зленским, шел ему сорок шестой год, он и выглядел на все свои сорок шесть, если не больше – огромный рыжий детина, широкий, пузатый, с руками-лопатами, заросший бородой чуть ли не до глаз, – но в бою он преображался, прибавляя к гигантской силе невиданную гибкость, ловкость и грацию барса. Никиту он поразил тем, что мог вести бой с завязанными глазами, хотя чудом было уже и владение всеми видами холодного оружия – от кинжала и шпаги до сабли и меча. Клинок казался естественным продолжением его руки.

Никита начал уставать, хотя и не признавался никому, упорно уделяя тренировкам по двенадцать часов в день. Однако Такэда не стал требовать сокращения объема тренировок, интуитивно чувствуя, что их свободе вот-вот придет конец. В конце ноября он снова уехал, строго-настрого приказав Сухову соблюдать все меры предосторожности и быть готовым к появлению эффектов внедрения, или вселения.

Сухов, слегка осунувшийся и побледневший в последнее время, только кивнул. Сомнения в целесообразности их действий охватили его с новой силой, хотелось бросить тренировки ко всем чертям, рвануть в Москву и зажить нормальной человеческой жизнью. Но в глубине души он понимал, что будет выглядеть предателем в глазах Такэды и слабаком в глазах Ксении. Стиснув зубы, он продолжал заниматься у Красильникова и Зленского, возвращаясь домой к ночи, а уходя из дома ранним утром.