Иван Григорьевич Красильников, инструктор россдао, о котором говорил Роман, бывший его ученик, оказался почти таким же молодым, как и сам Роман: шел ему тридцать первый год. На вид нескладный, долговязый, слегка сутулый, не имеющий особо развитой мускулатуры, он не производил впечатления сильного человека и опытного бойца, но глаза – серые, цепкие, умные – выдавали его сразу. В них за блеском иронического внимания таилась скрытая сила и предупреждение, вызывающие невольное уважение любого, кто встречался с Красильниковым.

Никита помнил слова Такэды, что мастера шестой категории россдао «достать» невозможно, однако убедился в справедливости сказанного только в ЦРБИ, где Красильников работал инструктором-наставником. На первой же тренировке наставник провел учебный бой сразу с шестнадцатью учениками, нападавшими со всех сторон, и, не получив ни одного прямого удара, уложил их всех в течение трех минут. И это несмотря на то, что многие из ребят занимались россдао по пять-шесть лет и сами были инструкторами в других школах!

Никите Иван Григорьевич – все звали его только по имени и отчеству – понравился. Он не любил много говорить, зато много показывал, и жесты его были красноречивее слов. Сухову он после показательного боя задал только один вопрос:

– Как, по-вашему, можно сформулировать цель мастера россдао в схватке с многочисленным противником?

Никита, застигнутый вопросом врасплох, промямлил:

– Ну… наверное, использовать неизбежную сумятицу… вести бой в манере защита-контратака…

– Основная цель – вывести из строя противника наиболее-эффективным методом и с наименьшей затратой сил. – Красильников внимательно оглядел Никиту снизу вверх. – Хотя и вы, конечно, в чем-то правы. – Повернулся к молчавшему Такэде. – Рекомендации Романа мне вполне достаточно, да и материал неплохой, будем работать. Но и вам придется позаниматься с ним, если хотите достичь максимального результата.

На этом и закончился «цикл вводных лекций» Красильникова, отбирающего учеников только по ему одному известным качествам.

Занятия отвлекали от горестных дум и тягостных ожиданий, и Никита, сменивший имя и фамилию на Владимира Петрова, с головой ушел в борьбу, занимаясь по двенадцать часов в сутки.

Они сняли квартиру на северной окраине Хабаровска, разбросанной по сопкам, у пожилой четы Ивлевых, пенсионеров, подрабатывающих в летнее время сбором облепихи, грибов и ягод. Хозяев звали Федором Полуяновичем и Марией Кирилловной и были они тихими, неразговорчивыми, стеснительными и добрыми людьми, прожившими в тайге полжизни и лишь к старости получившими квартиру в городе, да и то по настоянию детей. Сын женился на белоруске и уехал в Гомель, благо в славянских странах еще не дошло до визового обмена, дочь тоже уехала – на Сахалин, выйдя замуж за капитана рыболовного сейнера, и старики остались одни. Как вышел на них Такэда, Никита не знал, но был рад, что может уединиться в комнате и заниматься своими делами, никому не мешая; комната Толи находилась напротив. Сами же хозяева жили в третьей комнате, в конце коридора, за общей гостиной, где стояли телевизор, старенькое пианино и сервант.

Комната Сухова была по-спартански пустой: стол, кровать, стул, шкаф. Зато хватало места и на отработку като – комплекса упражнений, и на занятия со снарядами, в основном – гантелями, поясным эспандером и подвесным турником.

Такэда с неделю побыл в Хабаровске и уехал, взяв слово с танцора, что тот не сорвет «режим подводной лодки, лежащей в засаде на грунте». Инженер все еще не терял надежды найти пресловутую Книгу Бездн.

Первое время Никита свято соблюдал «режим»: ходил только на тренировки, а все остальное время проводил дома, занимаясь повторением пройденного или читая книги, в том числе оставленные Толей философские труды Лосева, Андреева, Бердяева, Шульгина и других. Но тоска по Ксении скоро превратилась в род физического недомогания, и Сухов стал искать способы отвлечения от этой напасти, самым привычным из которых был ночной клуб или бар; в Хабаровске их хватало. Слать письмо Ксении он побоялся, да и Такэда пообещал привезти весточку от нее.

День шел за днем, «печать зла» о себе не напоминала, звезда на плече молчала, и Никита поневоле втянулся в ритм ежедневных тренировок, не забывая об акробатике. Так он однажды поразил товарищей по группе тройным сальто и рондадом [24] с переходом на шпагат. Тоска по танцу тоже давала о себе знать, но он терпел, мечтая когда-нибудь «показать класс». В доме Ивлевых он тоже не мог танцевать открыто, да и комната для балетной танцевальной программы не подходила.

Затем его озарило, и после недолгих колебаний он предложил свои услуги в качестве солиста в казино «Бомонд», забыв об осторожности и считая случившееся в Москве, за тысячи километров отсюда, чуть ли не легендой. Уговорил он себя еще и потому, что запас денег, заработанных в прежней жизни, был не вечным.

Танцевал Никита в казино по вечерам три раза в неделю, но слава о танцоре разлетелась по городу быстро, и в дни его выступлений «Бомонд» заполнялся до отказа. Никита повеселел: после длительного перерыва он наконец-то нашел свою стихию, помогавшую скрасить жизнь. Но спустя два месяца, в течение которых от Такэды не было ни слуху ни духу, ситуация изменилась.

Во-первых, пришло письмо от Ксении (Толя все же нашел ее и дал адрес), после которого Никита едва не сорвался с места и не помчался в Москву. Во-вторых, Красильников узнал о ночной жизни подопечного и потребовал ее прекратить, обратив внимание на усталость танцора, мешающую работать в полную силу. На инструкции Такэды он ссылаться не стал, но аккуратно провожал ученика с тренировок до дома, оставаясь незамеченным. В-третьих, Сухов почувствовал дуновение посторонней силы. В результате интенсивных занятий по концентрации внутренней энергии внимание и чувствительность его обострились, и ему показалось, что кто-то начал опять следить за ним – слепо, не видя, на уровне психического контакта.

Точку поставило происшествие в казино.

В этот вечер начала ноября, холодный и дождливый, в казино заявились воротилы местного бизнеса: президент Дальневосточного филиала «Интробанка», директор колбасной фабрики, сопрезидент японско-российской коммерческой фирмы «Хацюмэ» и с ними три десятка «крутых» парней, телохранители, приятели, девицы. Перед такой публикой Никита выступать не любил, но платили ему хорошо, и делать было нечего, приходилось танцевать. К двенадцати ночи он вымотался, работая по заказам. «Генацвале, держи. – Кто-то из свиты бизнесменов совал ему десятитысячную банкноту. – Танцуй хараппу». И Никита танцевал.

Но без четверти двенадцать он решительно отодвинул ведущего и заявил в микрофон, что Просит уважаемых гостей «не гнать лошадей», программа закончена. Однако гости, подогретые обильными возлияниями, продолжали кричать «бис» и совать деньги, требуя продолжения. Сухов пожал плечами, сошел со сцены и наткнулся на коренастого крепыша в светлом костюме с гвоздикой в петлице. Это был один из друзей Щавеля, президента «Интробанка», а может, не друзей, а компаньонов.

– Танцуй, малый, – сказал он хрипло, протягивая пачку долларов. – Плачу «зелеными». Но уйдешь только по моему сигналу.

Никита побагровел: в таком тоне с ним еще не разговаривали. Однако сдержался.

– Прошу прощений, мистер, но программа закончена.

Сбоку подсунулся владелец казино Голдман, рыхлый, вечно потеющий, лысый, как колено.

– Володя, не ерепенься, попрыгай еще полчасика. Гости просят, нельзя отказывать.

Сухов заколебался было, но коренастый повел себя в прежней манере:

– Куда он денется? Еще не родился такой оригинал, который отказал бы Щавелю. И мне.

– Этот оригинал я. – Никита сбросил с локтя пухлую руку Голдмана и направился к двери около стойки бара.

За спиной раздался злой хрип коренастого, тенорок владельца казино, еще чьи-то голоса, но танцора никто не остановил. Зато его встретили за дверью казино, в переулке.