Он огляделся в поисках чего-нибудь, что могло бы послужить ему подставкой для ног, ящик например… В углу что-то вроде бы лежало, и Стасик направился туда. Ящика не нашел, но увидел край довольно толстой трубы. Ее диаметр был явно недостаточен, но вдруг это только обрезок?.. Тогда его можно будет поставить вертикально, встать на него и посмотреть в окошко, пыхтел он, пытаясь вытащить трубу из-под какого-то хлама.

Тело его по-прежнему ломило, движения отдавали болью, и потому тихий стон, долетевший до его слуха, поначалу показался его собственным.

Второй стон был громче и отчетливее, и Стасик замер, покрываясь мурашками: это был не его стон, это был чужой – кто-то еще находился здесь, в подвале, в углу, в хламе…

– Кто здесь? – неуверенно проговорил он, обмирая от страха.

Еще один стон раздался ему в ответ. Женский.

Стасик осторожно продвинулся в угол, всматриваясь в неясные очертания предметов. Геометрия контуров выдавала лишь минимальную информацию: было непонятно, что это, но было понятно, что не тело.

Наконец, намного левее, у стены, он увидел нечто, напоминавшее человеческие очертания: мягкий холмик пальто. Он же источник звуков, что не замедлило подтвердиться новым стоном. Тут память услужливо ввернула новый фрагмент воспоминаний… Он вышел из метро «Бабушкинская» и, увидев, что автобуса нет, пошел домой пешком: на автобусе в объезд квартала было пять остановок, а напрямик своим ходом – минут пятнадцать… В одном из дворов женщина подбирала бутылки у мусорного контейнера. Стасик намеренно свернул правее, чтобы ее обойти: его очень стесняло зрелище опустившейся нищеты. Но в этот момент женщина повернула к нему лицо и произнесла игриво: «Эй, красавчик, дай десятку, а? Жрать нечего…» Стасик растерялся. Не дать денег было неудобно: нищая, хоть и пьяная, женщина… К тому же, кажется, – насколько позволяют ему судить расстояние и темнота – довольно молодая…

Но, с другой стороны, ей не есть нечего, а пить – на бутылку просит, это ясно… А при таком раскладе и десятки жалко! Стасик даже притормозил в сомнениях. Женщина смотрела на него с усмешкой, будто читала его мысли. Стасик окончательно смутился и торопливо полез за бумажником…

Что же было дальше? Вот этого-то он и не помнит… И вот теперь он в каком-то подвале, в обществе подозрительной женщины… Той бомжихи? Бог мой, но как же… Зачем?!

Память снова расщедрилась и донесла до Стасика фразу бомжихи: «А то, хочешь, расплачусь?», сопровожденную ее недвусмысленной пьяной усмешкой.

Но не мог же он, в самом деле, пойти с ней в этот подвал?! За ее жалкой и совершенно ненужной ему «расплатой»?! А потом… Потом, допустим, он упал на лестнице, ушиб голову и потерял сознание…

Собственно, зачем ему окно понадобилось? Чего это он, словно загипнотизированный, потащился к этому скудному прямоугольничку серого света? Ему дверь нужна, дверь! Слава богу, не только память, но и мозги наконец включились! Стасик рванул в темноту, туда, где лестница…

Но остановился. Бомжиха – не бомжиха, а все-таки человек. Может, ей помощь нужна? Он нехотя вернулся к стене, где примостилось пальто.

– Эй! – позвал он. – Вы меня слышите?

Мозги снова засвидетельствовали свое почтение: Стасика осенило, и он достал из кармана зажигалку. Выпустив язычок пламени, склонился над серой массой и вгляделся. Перед ним лежала женщина – кажется, без сознания. Пальто ее, как и находившиеся под ним шерстяная кофта, тонкая блузка, было расстегнуто, юбка задрана, а лифчик спущен под голые груди, неуместно и жалобно выглядывавшие из зимней одежды наружу в этом сыром холоде. Стасик отпрянул. Но не могло же такого быть, чтобы он с бомжихой…

Его снова повело к лестнице, но совесть исправно прихватила за воротник. Он вернулся, запахнул голую грудь – не посмел, конечно, дотронуться до лифчика и водрузить его на место, просто свел полы пальто – и потряс женщину за плечо. Ответом ему был очередной стон, но век она не разомкнула.

Стасик немного поразмыслил. В конце концов, он сейчас уйдет отсюда и вызовет «Скорую». Вот и все. Он снова засветил зажигалку, бросил на женщину последний взгляд: лет около тридцати, накрашена, довольно миловидна… Господи, но это же не повод! И он не был пьян, нет! Он только не удержался и выпил все-таки кружку пива… И все. Вот почему у него привкус пива во рту: он выпил, выйдя из метро, по дороге домой… Но от пива же не теряют голову! Пойти в подвал с бомжихой? Ну не мог же он, в самом деле!..

Стасик изучающе рассмотрел женщину и вздохнул облегченно: рейтузы и колготки на своем месте, не похоже, чтобы их пытались снять. Слава богу. Не хватало только болезнь какую-нибудь подцепить.

Долой отсюда, долой! И «Скорую» – пусть ею занимаются. А ему здесь делать нечего.

И снова Стасик замер у подножия лестницы в нерешительности. Если он уйдет… Он так ничего и не узнает. Потому что его собственная память наотрез отказывается подсунуть ему что-нибудь приличное в качестве объяснения. И это уже не в первый раз такие провалы. А тут, по крайней мере, есть свидетель его поступков: человек, который должен знать, что и как делал Стасик в беспамятстве…

Он решительно наклонился и потряс женщину за плечо. Голова ее затряслась в такт, но никаких признаков жизни бомжиха не подала. Конечно, она была жива, он же слышал стоны, но сознание ее где-то прогуливалось и не желало возвращаться к унылой действительности. Тогда Стасик принялся брезгливо похлопывать ее по щекам, пытаясь привести в чувство.

И женщина наконец открыла глаза.

Счастливая новость почему-то ударила под дых. Ударила больно, по-настоящему, и Вера вслушивалась в телефон, согнувшись пополам.

– Повтори, пожалуйста, – сдавленно произнесла она. – Я не совсем расслышала.

Она расслышала. Просто не могла поверить.

– Я ухожу от Ирины. И я ей об этом сказал, – едва заметно усмехаясь, послушно повторил Анатолий. Он все прекрасно знал: и что расслышала, и что не верит своим ушам.

– То есть… Это правда?

– Конечно, Веронька. Такими вещами не шутят.

– И… И что Ирина?

– Какая тебе разница, малыш? Я с ней все улажу.

– Но… Как она приняла известие?

– У нее любовник. Уже несколько месяцев. Так что ей есть чем заняться после развода.

– Бог мой… – Вера начала потихоньку приходить в себя. – Любовник? У Ирины? Ты это точно знаешь?

– Молодой человек, на двадцать пять лет моложе Ирины, по имени Роман.

– И значит…

– Значит, это очень упрощает мою задачу.

– То есть Ирина согласна?

– При некоторых условиях.

– Какого рода?

– Например, покупка квартиры для нее. И ряд других, чисто материальных условий.

– И тогда она даст тебе развод?

– Ну да.

– Вот так просто, без боя? – В голосе Веры сквозило недоверие.

– Я же тебе сказал: у нее любовник. Развод ей развязывает руки.

– Я не о том… Ты извини, так, может, нехорошо говорить, но я думала, что она будет торговаться до последнего…

– Она и пыталась. Но ты же знаешь законы: если даже она и не даст согласия, нас все равно разведут. Ей куда выгоднее договориться со мной полюбовно. Мы с ней и сторговались: как только я куплю ей квартиру, она сразу даст согласие и подпишет. Это не займет и месяца.

– Анатолий…

– Что, радость моя?

– Я даже не знаю, что сказать… Я оглушена. Я… Я не могу поверить…

– Конечно, ты же у нас пессимистка. Потому и не веришь.

«Пессимистка». Так частенько называл ее Анатолий. Вера пессимисткой себя не считала, но что правда, то правда – в ее мироощущении было немало горечи.

Возможно, виной тому ее особое восприятие жизни? Сколько она себя помнила, у нее словно был дар – видеть жизнь как бы сразу в нескольких измерениях. Не только то, что происходит, но и то, что могло бы произойти. Люди обычно воспринимают поступки других как некую данность, к которой они затем, уже приняв эту данность, относятся так или иначе, одобряют или осуждают, восхищаются или отвергают…